В новой жизни раба есть немало особенностей, к которым он относится с презрением. Но сильнее всего он горюет по своему уходящему человеческому облику и человеческим представлениям, по утрате острого чувства времени. Жизнь, где ничто не имеет ценности – даже время, – это вообще не жизнь.
Годы смываются, словно свежевыкрашенная стена, попавшая под ливень. Жизненный холст бывшего человека всегда остается белым. Вампиры королевского двора наслаждаются своей неподвластностью времени. За века они перестали получать удовольствие от простых радостей жизни, отчего их вкусы и привычки отличаются крайностями и жестокостью. Порой жертвами этой жестокости становятся люди. Но и без вампирских забав человеческая жизнь слишком коротка и хрупка. Обращенные вампиры почти не уступают рожденным: они крепче людей и живут гораздо дольше, но в остальном – такой же расходный материал, как и люди, которыми когда-то были они сами.
В этом рабе нет ничего выдающегося. Он не единственный среди собственноручно обращенных королем. Он даже не пользуется особой благосклонностью короля. Время, которое некуда деть, и скука побудили правителя создать нечто вроде отменного зверинца для развлечений, где собраны мужчины и женщины любого происхождения, телосложения и внешности.
Раб усиленно старается держаться за свой человеческий облик.
Но тот неумолимо ускользает от него, тает день за днем. Вскоре раб уже не может вспомнить, сколько времени прошло с момента его обращения. Когда он думает о своей прежней жизни, возникает ощущение, будто это мысли не о себе, а о давнем друге. Дорогие, но очень далекие воспоминания.
Каждый день он встречает восход солнца, пока солнечные лучи не впиваются ему в кожу.
Дни превращаются в недели, потом в годы, а потом в десятилетия.
В дальнейшем он безуспешно попытается описать словами степень своего падения в то время. Для окружающих он был лишь движущимся мешком с мышцами и костями, предметом, домашней зверушкой, но никак не личностью. Когда тебе подобное вдалбливают годами, в это легко поверить.
И только одна особа относится к нему по-другому.
Жена короля – тихая женщина, с большими темными глазами. Она редко говорит и редко отходит от мужа. Поначалу раб считает, что она ничем не отличается от остальных. Но позже он начинает видеть в ней сестру по несчастью, жертву мужниной жестокости. Возникает молчаливая дружба двух жертв королевского самодурства и издевательств.
Так продолжается долгое время.
И вдруг однажды раб оказывается наедине с королевской женой. В тот день его жестоко избили за какую-то вымышленную провинность. Когда остальные уходят, он остается, чтобы перевязать раны. Привычное занятие. Так было тысячу раз до этого, и так будет еще тысячу раз.
Жена короля тоже остается.
Она не произносит ни слова, а просто берет лоскуты ткани и перевязывает раны там, где ему не дотянуться.
Поначалу он противится ее помощи, но она деликатно настаивает. Раб перестает сопротивляться. Закончив перевязку, она встает и уходит, так и не сказав ни слова.
Он забыл, что такое ласковое прикосновение. Оно вызывает больше боли, чем побои. Всю ночь раб ощущает прикосновения ее рук к своему телу. Его это пугает, поскольку он знает, что не сможет забыть ее помощь.
С этого все и начинается.
Их сближение занимает долгие годы. Они поддерживают друг друга после очередного выплеска королевской жестокости. Проходят месяцы, прежде чем они решаются заговорить. Но слова значат для них меньше, нежели доброта. В ту первую ночь, с первым нежным прикосновением они перешли черту.
То, что было потом, – неизбежные следствия.
В темном мире, естественно, глаза стремятся найти свет. В его мире она становится самым ярким пятном.
К моменту, когда их молчаливые встречи становятся бессвязными разговорами, они уже давным-давно спрыгнули со скалы.
К моменту, когда он впервые целует ее губы, где едва запеклась кровь после удара мужа, они уже стремительно летят вниз.
К моменту их любовного слияния они так жаждут общения, что даже не думают о неизбежном ударе о землю.
Глава двадцать девятая
Орайя
Время тянулось безмятежно, и эта безмятежность превратилась в обыденность.
Без Райна дом казался пустым. Какое неожиданное ощущение! Вот уж не думала, что так будет. Мише и раньше болтала без умолку, а теперь стала еще разговорчивее. Я была ее единственной спутницей и слушательницей. Единственной, кто с ней общался, поскольку солдаты Кетуры держались отстраненно и говорили только по необходимости. Однако я никак не могла избавиться от чувства, что в этой головоломке недостает важного куска; от ощущения пауз между вдохами и выдохами, которые мне хотелось заполнить.
Распорядок наших дней сложился сам собой: исцеление, упражнения, отдых, затем все повторялось.
Мише была хорошей учительницей, хотя уроки с ней очень сильно напоминали мне время наших совместных занятий магией во время Кеджари. Но тогда Мише передавала мне лишь половину знаний и навыков. Вторую я получала от Винсента, чья манера обучения была прямой противоположностью ее. Жесткие команды и требования управлять каждым моментом противоречили попыткам Мише раскрыть мои сердце и душу. Возобновление занятий с ней лишь подчеркивало то, что Винсента больше нет… В отличие от ран на крыльях, эта рана вряд ли когда-нибудь затянется.
Во время отдыха мы пытались проникнуть в тайну кулона. Мише не только прекрасно владела магией, но была сведуща в колдовстве и хорошо знала историю магии. Однако даже совместными усилиями мы так и не могли понять смысл и предназначение этой штуковины. Дотрагиваться до кулона могла только я, хотя ощущения были не из приятных: я сразу чувствовала близкое присутствие Винсента. Даже его меч не обладал таким свойством. Наверное, кулон был частью чего-то большего. Это все, до чего сумела додуматься Мише. Возможно, был некий ключ или какое-то устройство, способное повышать уровень магической силы. По мнению Мише, само это устройство не обладало магической силой, однако могло раскрывать ее в других источниках. Красивые догадки, но не более чем догадки, не имевшие реального подтверждения.
На закате и рано утром Мише лечила мои раны, и они успешно заживали. Наложение мази уже не сопровождалось такой болью, как в первый день. Наоборот, мазь теперь вызывала… приятные ощущения.
Как-то, осмотрев состояние моих ран, Мише заметила:
– Небо и земля по сравнению с тем, что было! Да, Райн не напрасно потратил столько усилий, чтобы достать эту мазь.
– Потратил столько усилий? – переспросила я.
– Достать такое снадобье непросто. Но он был непреклонен.
Она помолчала и осторожно добавила:
– Он так волновался. Мы думали…
Я вздрогнула, вспомнив слова Райна: «Я думал, что потерял тебя».
Мне вдруг стало не по себе. Наш разговор зашел совсем не в то русло.
– Ему же надо оберегать свое приобретение, – пробормотала я, хотя от этих слов во рту появилась горечь.
Я знала, что все совсем не так.
Мише вздохнула, наложив последнюю порцию мази на мое левое крыло.
– Орайя, у Райна куча недостатков, но любить он умеет.
Я не знала, что ответить.
У меня почему-то вообще пропала всякая способность думать.
– Ты загораживаешься, – пятнадцатый раз за день упрекнула меня Мише.
Я скрипнула зубами, стараясь не обращать внимания.
С тех пор как я получила печать наследницы, моя магия, естественно, сильно возросла. Я постоянно ощущала ее пульсации у себя под кожей. Но одновременно все стало куда неустойчивее, и я не знала, как всем этим управлять. Обращаясь к магии, я словно касалась чего-то очень болезненного.
Сейчас у меня внутри нарастало напряжение, словно лезвие медленно разрезало кожу.
– Продолжай, – требовала Мише.
Шум крови в ушах заглушал ее голос.
– Не поддавайся!
По носу катились капельки пота. Невзирая на приказы Мише, я отчетливо слышала шепот Винсента: «Сосредоточенность. Управление. Сила воли».
С недавних пор его голос стал мне мешать.
Ночной огонь трещал и шипел, угрожая либо вырваться из-под контроля, либо совсем погаснуть. Я в это время находилась между желанием все прекратить и падением в яму эмоций, которым не могла противостоять.
«Куда, по-твоему, я должен исчезнуть? – шептал мне Винсент. – Я же часть тебя. Не этого ли ты всегда хотела?»
Когда-то у меня не было желания сильнее, чем стать Винсентом. Даже сейчас часть меня этого хотела, зная, как он обошелся с моей родней и со своей, зная, как он веками жестоко обращался с людьми вроде меня.
Мне было стыдно.
«Стыдно? – удивился Винсент. – Я дал тебе все. Я сделал тебя тем, что ты есть, а ты меня стыдишься?»
Это было воспоминание. Одна из последних фраз, сказанная мне отцом.
Ночной огонь вспыхнул, вырвавшись из-под моей власти. Мише попятилась. Я силилась совладать со своей магией. Силилась прекратить войну стыда и вины, бушевавшую у меня в голове.
Но когда я имела дело с магией, все поднималось к поверхности. Как-никак это была магия Винсента. Его кровь дала мне такую силу, а его печать наследницы сделала ее еще могущественнее. Обращаясь к магии, я всегда чувствовала, как Винсент дышит мне в затылок.
– Продолжай! – требовала Мише, хотя я едва слышала ее голос.
Ослепительное пламя Ночного огня вызывало жжение в глазах. Я видела окровавленное лицо Винсента в последние мгновения его жизни, всегда такое реальное, невзирая на мои постоянные попытки забыть эту сцену.
Голос внутри меня прошептал его последние слова: «Столько ошибок напоследок. Но только не ты».
Я не могла это сделать. Богиня милосердная, я не могла.
ПРЕКРАТИ.
Усилием воли я отсекла себя от неприятных воспоминаний.
Ночной огонь погас.
Мои колени вдруг уперлись в мокрую землю. Я натужно дышала, и каждый вдох и выдох вызывали боль.
– Ой, боги, – пробормотала Мише, опускаясь рядом.