Слова потоком льются из его уст. Рабу думается, что он протягивает королеве драгоценный подарок, который так долго приберегал. И этот момент настал. Переплетя их пальцы, он говорит: «Сегодня, когда закончится Кеджари, мы должны покинуть город. Королю будет не до нас, если он вообще доживет до того времени. Мы может выбраться из Сивринажа раньше, чем здесь начнется хаос».
Он ждет, что это ее обрадует, но она приходит в ужас и качает головой.
– Ты должен воспрепятствовать этому, – говорит она. – Такое нельзя допустить.
Раб ошеломлен и не сразу понимает, что сказать.
– Но это уже свершилось, – говорит он королеве. – Это нельзя повернуть назад.
Ее лицо морщится в гримасе, словно она знала, о чем скажет раб, но правда все равно больно ударила по ней.
– Не могу, – отвечает королева. – Я не могу убежать с тобой. Я должна остаться здесь.
У него сжимается сердце.
Последние минуты их прежней жизни он проводит в мольбе. Он умоляет королеву отправиться с ним. И до самого конца, пока она не вырывает свои руки из его рук, королева отказывается.
Их время истекло. Финальное состязание вот-вот начнется.
Королева обнимает его и неистово целует.
– Ты беги, – шепчет она. – Но я не могу его оставить. Не сейчас.
Впоследствии раб десятками лет будет думать об этом моменте. Почему? Почему вместо свободы она предпочла умереть в своей клетке?
Все в нем противится мысли о расставании с ней. Но он так долго трудился ради этого момента. Раб идет в амфитеатр, где садится позади хозяина, и пока длится состязание, смотрит королеве в затылок и представляет, как поднимает ее на плечо и уносит с собой.
Он не следит за происходящим на арене. Но по оглушительным, кровожадным воплям зрителей он знает, когда кончается поединок. Небеса раздвигаются, и оттуда вспыхивает неестественно яркий свет. Мир затаив дыхание ожидает неминуемого появления богини.
Король встает с места. Его глаза устремлены на небо.
И пока он и все остальные смотрят вверх, королева оборачивается к рабу. Ее губы беззвучно шепчут: «Уходи».
И раб уходит.
Поначалу он странствует пешком, предпочитая скорости скрытность. У него нет вещей и очень мало денег. Он не знает, куда податься, кроме как «куда угодно, только подальше отсюда».
Издали доносятся крики зрителей. Раб знает: сейчас хиажский участник получает награду. Крики и возгласы сотрясают вечернюю темноту, словно Дом Ночи превратился в умирающего зверя, испускающего последний вздох.
«Не оглядывайся, – твердит себе раб. – Это уже не имеет значения».
Но почему-то он все-таки оглядывается.
К этому времени он достиг окраины города и расправил крылья, чтобы взлететь и наконец совершить давно задуманный побег. Потребность оглянуться становится невероятно сильной. Она завладевает рабом. Кажется, что призрачные руки тянут его назад.
Он поворачивается.
Амфитеатр ярко освещен. Над стенами дрожит воздух. Здание похоже на воспаленную рану, из которой вот-вот хлынет гной.
Посмотрев немного, раб взмывает в небо и поднимается к звездам, где по-прежнему сияет огонь богов. И вдруг он чувствует, что не может двигаться.
В далекой вышине по небу проплывает Ниаксия, словно наблюдая за удивительными последствиями подарка, сделанного ей.
Но ты всегда чувствуешь на себе глаза бога. А сегодня Ниаксия смотрит прямо на раба. Ее взгляд ощущается благословением, проклятием и железным колом, пригвоздившим его к судьбе, которой ему вовсе не хочется.
Богиня улыбается прекрасной, жестокой, сокрушительной улыбкой.
Он пытается убеждать себя, что не чувствует никаких перемен. Твердит, что ему только чудится головокружительный, сбивающий с толку всплеск магической силы, наполнившей тело. Он еще пытается говорить, будто внезапная боль, пронзившая спину, вызвана его недавним беспокойством.
Но правда есть правда.
В этот момент раб становится королем.
Он отворачивается от богини и улетает в темноту. Позже, очутившись в деревушке, где никто не подумает его искать, он будет в ужасе смотреть на красный узор, появившийся на спине. Он отдаст все деньги немому оборванцу, чтобы тот помог ему опалить спину. Рискуя умереть, он покрывает спину рубцами от ожогов, пока они не заслонят собой печать наследника.
Он твердит себе, что никакой он не король и не наследник. Он – свободный вампир, почти век проведший в рабстве.
Но нужно понимать: попытки в чем-то себя убедить еще не делают это правдой.
Это лишь первая ночь из тысяч ночей, которую обращенный вампир, ставший королем, проведет в лживых самоубеждениях.
Пройдет еще двести лет, прежде чем он признает правду.
Глава шестьдесят первая
Орайя
Я открыла глаза.
Часть моей личности ожидала увидеть небесно-голубой потолок спальни в замке и вдохнуть знакомый запах роз и благовоний.
Но нет. Потолок, который я увидела, состоял из старых, вкривь и вкось уложенных досок. В комнате пахло лавандой и дымом очага.
Место, совершенно незнакомое и почему-то… узнаваемое. Почему – неизвестно. Запах был каким-то образом связан с моим ранним детством, почти изгладившимся из памяти.
Я повернула голову и тут же почувствовала острую боль.
Но я была жива.
Я действительно была жива.
Вспомнились обрывки сражения. Искаженное лицо Симона, нависшего надо мной. То, что он меня не убил, казалось чудом.
Я осмотрелась и обнаружила, что нахожусь в тесной комнатке и лежу на старой скрипучей кровати, накрытая домотканым одеялом. Напротив – слегка покосившаяся дверь. Рядом с дверью – небольшой стул.
А на этом скрипучем стуле, который было правильнее назвать стульчиком, едва помещался громадный Райн.
Он негромко храпел, упираясь головой в стену. Я не представляла, как он мог спать в таком положении. Руки у него были сложены на груди. Одежда – с чужого плеча, тесная. Казалось, она вот-вот лопнет по швам. В нескольких местах темнели пятна засохшей крови. На обоих предплечьях повязки.
У меня защипало глаза. Я смотрела на Райна. Очертания его лица начинали расплываться. Я ощутила тяжесть в груди. Вряд ли это было как-то связано с моими ранами.
Я чихнула. Райн спал так чутко, что звук мгновенно его разбудил. Он смешно дернулся и, чуть не свалившись со стула, потянулся к мечу, которого здесь не было.
Я не удержалась от смеха. Он был отвратительным – какое-то хриплое скрежетание.
Райн только чудом удержался на этом стульчике. Он посмотрел на меня.
И замер.
В следующее мгновение он уже стоял на коленях перед кроватью и держал в ладонях мое лицо, словно хотел удостовериться, что я – настоящая.
«Ты жив», – хотелось мне сказать, но я смогла лишь хрипло спросить:
– Я тебя напугала?
Я улыбалась и даже смеялась, хотя смех больше напоминал всхлипывание. Но вскоре засмеялся и Райн. Он целовал меня в лоб, щеки и губы, оставляя на губах привкус слез.
– Больше не вздумай устраивать мне такие сюрпризы, – сказал он. – Слышишь? Никогда.
Дверь открылась.
На пороге стояла женщина, держа в руке ступу и пестик. Казалось, она поспешила сюда, даже не успев отложить то, чем занималась.
– Я слышала…
Увидев, что я проснулась, она умолкла.
Я тоже не могла вымолвить ни слова. И отвести взгляд – тоже. Богиня мне свидетельница, эта женщина выглядела такой знакомой. Настолько знакомой, что все прочее перестало существовать. Ее зеленые глаза до боли напоминали мне другую женщину, из моего прошлого.
Она протяжно вздохнула.
– Ты проснулась.
– Я тебя знаю, – одновременно с ней сказала я.
Ее глаза прищурились в печальной улыбке.
– Не думала, что ты меня вспомнишь.
Не знаю, действительно ли я ее вспомнила. Это больше напоминало… узнавание, идущее из глубины.
– Я… ты…
Слова замерли у меня на губах. Я не знала, о чем пыталась сказать или как передать свои чувства.
Женщина вошла и закрыла дверь.
– Я – твоя тетка Элия.
Элия повела себя очень деловито и даже жестко, сказав, что вначале осмотрит меня, а говорить мы будем потом. Пока она занималась осмотром и меняла повязки, Райн ответил на все вопросы, зная, что я их задам.
У Элии мы находились недолго, всего сутки. Остальные отступили из Сивринажа, добравшись до одного из городов, по-прежнему находившихся в руках хиажей. Но это не значило, что Симон оставит их в покое, поэтому задерживаться там было опасно. Зализать раны, а потом снова возвращаться на скалы, откуда мы начинали марш.
Результат нашей атаки определяли два слова: мы разгромлены.
Да, нашим войскам удалось уничтожить большинство заграждений вокруг Сивринажа и перебить значительное число солдат Симона. Но и его армия нанесла нам ощутимый урон.
А то, в кого Септимус превратил Симона… искореженный кулон, зубы…
Боги милосердные, может, я все это придумала? Это воспринималось как сон. Кошмарный сон.
И куда мы отправимся отсюда?
– Надо возвращаться, – сказала я.
– Не раньше, чем ты сможешь путешествовать, – ответил Райн.
– Я себя чувствую…
Прекрасно.
Как ни странно, но я действительно прекрасно себя чувствовала. Правда, кружилась голова. И была слабость. Однако мои страшные раны… чудесным образом исцелились. Элия чем-то смазывала рану у меня на спине. Снадобье вызывало боль. Я даже шипела сквозь зубы.
Но боль была терпимой.
Боль – это не смерть.
Я взглянула на руки, пострадавшие сильнее остальных частей тела. Остались лишь легкие красноватые следы, покрытые темно-красной коркой.
Райн перехватил мой взгляд.
– А твоя тетка, оказывается, потрясающая целительница.
– Он нам тоже помог. Своей кровью, – добавила Элия.
Все говорили так, будто речь шла об обыденных вещах. Но такая обыденность ошеломляла сильнее всего.
Тетка. Да поможет мне богиня, я даже не знала, с чего начать.
– Как ты додумался отправиться именно сюда? – спросила я Райна.