Но все неприятные ощущения перекрывала мысль о Райне, ведущем смертельный поединок с Симоном.
У меня не было времени робеть и колебаться.
Преодолев себя, я вплотную приблизилась к черному кольцу.
На этот раз я решительно вскрыла рану на руке и приложила кровоточащую ладонь к торцу.
Моя рука уже кровоточит.
Гнев. Безудержный гнев. Снаружи сильный дождь. Такие ливни изредка проносятся над пустыней. Капельки дождевой воды падают с моих волос на узоры заклинаний. Не так давно она сотворила последние, и струйки воды, смешиваясь с кровью, уносят частички пыли, становясь черными.
Я ненавижу их.
Я ненавижу ее.
Мне нельзя было приходить сюда в таком состоянии. Слишком значимое место, чтобы оставлять тут подобные знаки. Я создавал его, рассчитывая, что оно сделает меня могущественным, а вместо этого оно превращается в памятник моей слабости. Но этой ночью я должен был сюда прийти. Требовалось убедиться, что она не предала меня: ведь своим последним поступком она выказала такое пренебрежение. И еще требовалось убедиться, что у меня хватит сил завершить начатое совместно.
Неужели она всерьез думала, что это может закончиться здесь?
Неужели верила, что ее уход меня остановит?
Она называла меня жадным до власти. Я называл ее слабой. Какое право она имела так говорить со мной? Она родилась и выросла в нищете. Я дал ей все.
Я был готов дать ей вечность.
Я был готов дать ей все на свете, а она, заглянув в мои глаза, плюнула мне в лицо.
Знала ли она, сколько женщин отдали бы все, что угодно, ради такой возможности? Сколько людей убили бы кого угодно за право войти в вампирскую королевскую семью?
Неужели она думала, что я не почую в ее чреве моего ребенка?
Моего ребенка?
Угрозу. Не просто угрозу, а угрозу смертельную. Сколько королей погибло от рук собственных детей?
Если бы она осталась, если бы послушала меня…
Мы смогли бы найти решение.
Но теперь ее нет рядом. Она ушла. Где-то на свет появится мой ребенок, а я… я…
Я опускаюсь на колени, прижимаясь лбом к острой кромке стены. У меня отчаянно болит грудь. Я оказываюсь на острие ножа, балансируя между двумя чувствами, и оба не из приятных. Я ненавижу ее за то, что она вынудила меня испытывать эти чувства.
Я стыжусь самого себя.
Я вспоминаю каждое слово, сказанное мной. Каждую гримасу боли на ее лице.
Я не звал ее в свою жизнь. Она сама постучалась в мою дверь. Сама находила причины остаться.
Мысль о пустой спальне в пустом замке ударяет по мне, и это куда болезненнее любых ран, полученных в сражениях.
Нужно было отправиться следом, догнать ее. Нужно было обрезать нить, выдернутую из шпалеры моей жизни, заделать брешь в доспехах. Так поступил бы мой отец. Так поступил бы каждый король ночерожденных, правивший до меня.
Но она посмотрела мне в глаза и спросила, оставлю ли я ее в покое, если она уйдет. Спросила, заработала ли она такое право годами любви и совместной жизни.
Я сказал ей: «Ты вольна уйти, когда пожелаешь. Ты слишком высокого о себе мнения, если думаешь, что я стану тебя преследовать».
Большая часть того разговора забылась, превратившись в поток жестоких слов, лившихся из меня. Но свой ответ я запомнил дословно.
Здесь, окруженный магией, созданной ей для меня, я больше не мог лгать. А это было самой настоящей ложью, к тому же по-детски глупой.
Здесь я не мог лгать самому себе.
Она ушла и не вернется.
И даже если я ее найду, то не смогу убить.
Меня изумляет слабость признания, сделанного себе. Я ошеломлен. Я ненавижу себя за это.
И вместе с тем я знаю, что, стоя над ее мертвым телом, возненавижу себя еще сильнее. Я думаю о другой темноглазой женщине, бывшей королеве. Она была добра ко мне, когда я того не заслуживал. Ту женщину я не пощадил, и сейчас это вызывает у меня сожаление. Правда, недолгое.
То, что я испытывал к Алане, было… и есть куда значительнее чувства, однажды испытанного к едва знакомому великодушному врагу. Мое тело вздрагивает при мысли о том, какая рана осталась бы у меня в душе после ее смерти.
Я заставляю себя подняться с колен. Мои руки изрезаны так сильно, что кровь заливает символы заклинаний. Часть крови попала на лицо и жжет глаза.
Я смотрю на красоту, окружающую меня. Эта крепость воздвигнута, дабы стать вместилищем такой силы, какой не было ни у одного короля, правившего до меня, будь то ночерожденные или короли других домов.
А я терзаюсь из-за какой-то человеческой женщины.
Усилием воли я загоняю стыд и душевную боль в далекий темный уголок сознания, куда я никогда не загляну.
«Отпусти ее», – говорю я себе.
«Она ничего не стоит», – уверяю я себя и убираю руку.
Меня мутило. Я не сразу сообразила, что стена уже опустилась, и я вместе с ней упала на пол. Я обнаружила себя стоящей на четвереньках. Желудок все-таки не выдержал, и меня начало выворачивать. Но изнутри вышло лишь несколько струек зловонной жидкости.
Я вытерла рот и подняла голову.
Из всех преград осталась одна колонна. Пожалуй, называть ее колонной – преувеличение. Просто обелиск. Символы на его поверхности несколько отличались от остальных в зале, хотя я и не смогла бы выразить суть этого отличия. Пожалуй, они были нанесены уже не с такой тщательностью. В кружках уже не было прежней безупречности. Ночной огонь приугас. А может, мне это просто показалось? Красное мерцание символов стало более зловещим и по ритму совпадало с ударами моего сердца.
Отцовские воспоминания жгли мне жилы. Ужасающее противоречие его чувств к моей матери: любовь вперемешку с отвращением. Я ненавидела себя за то, что чувствую это.
Я ненавидела его за то, что чувствую это.
Я смотрела на обелиск, и по щеке скатилась слеза.
Я не хотела проливать слезы.
Чем ближе к центру зала, тем сильнее становились воспоминания и эмоции. Я теряла власть над собой. Я боялась, что это может меня сломать. Но еще хуже, это могло сломать остававшийся хрупкий образ отца, которого я любила и который любил меня.
Какой же жалкой трусихой сделал меня этот образ, если я по-прежнему дорожила им.
Однако я пришла сюда с другой целью. И я знала, каким будет мой следующий шаг. Нужно открыть последнюю часть замка.
Меня шатало. Я подошла к обелиску, этому «ключу в замочной скважине».
Мне не требовалось снова вскрывать рану. Рука уже была вся в крови.
Я приложила ладонь к камню.
Глава семидесятая
Райн
Крылья отказались мне подчиняться. Я не мог замедлить падение, не говоря уже о том, чтобы задержаться в воздухе, и камнем упал вниз.
Меня обожгло болью. Я попробовал шевельнуться, и внутри что-то хрустнуло. Мне было не открыть глаза, а когда я все же постарался это сделать, то перед ними предстало склоненное лицо, которого не видел очень давно.
Я наморщил лоб, противясь наваждению.
Несанина?
Она выглядела так, как и двести лет назад. Темные вьющиеся волосы обрамляли ее лицо, почти прильнувшее к моему. Светло-карие, невероятно глубокие глаза сурово смотрели на меня и были мокрыми от слез.
– Кто выиграет? – дрогнувшим голосом спросила она. – Кто выиграет, если ты его убьешь?
Я часто слышал от нее эти слова. Она не уставала их повторять, каждый раз оттаскивая меня от черты, которую, как мне казалось, я смогу переступить.
Я всегда думал, что Несанина была гораздо сильнее меня.
Однако нынешняя Несанина показалась мне просто испуганной. Одинокая женщина, познавшая на себе жестокое отношение, узница замужества.
Она не боролась, поскольку ей было очень страшно. Продолжать сражение, когда знаешь, что всё против тебя, – для этого требуется храбрость на грани глупости.
Я коснулся ее подбородка. Несанина схватила мою руку и прижала к щеке. Щека была мокрой от слез.
– Кто выиграет? – снова спросила она.
– Может, и не я, – ответил я. – Но попробовать стоит. Согласна?
Она пыталась удержать мою руку, но я высвободился.
И открыл глаза.
Надо мной, в небе, идет смертельная битва. Капли крови воинов, схлестнувшихся в поединках, черным дождем падают на скалы. Несколько капель попадает мне на щеку.
Это был кошмар. Я знал, что жуткие видения врежутся в память, и через десять лет заставляя меня просыпаться в холодном поту. Если, конечно, я доживу до того момента.
От попытки встать на ноги тело отозвалось такой болью, что у меня перехватило дыхание.
Айксовы титьки! Такое ощущение, что при падении я переломал себе все кости. Неделю за неделей я выжимал из своего тела все, не щадя его. И последний маневр Симона явился последней каплей. Тело не выдержало.
Мне уже доводилось умирать. Я знал, каково стоять на краю пропасти.
Но до пропасти пока не дошло.
Я поднял голову. Еще одна капля крови сверху ударилась мне в лоб, скатилась в правый глаз. Окружающий мир стал черно-красным. Сквозь эту пелену я осмотрел развалины. Я упал на обломок скалы, ударившись правой стороной. Крылья оставались распростертыми, хотя правого я не чувствовал. Правая рука, когда я потянулся за мечом, отказалась подчиниться. Я протянул левую и схватился за эфес. Мышцы сразу ощутили тяжесть меча.
Я поднял голову.
Неподалеку Симон вставал на ноги. Доспехи на груди были залиты кровью. Одно крыло странно оттопыривалось. Перья слиплись от черной крови. Искореженный кулон на груди светился ярче. Этот свет, идущий снизу, очерчивал жесткие черты его лица.
Симон раскачивался из стороны в сторону, держась за голову. Потом зарычал совсем как зверь.
Он выпрямился, и тут его взгляд упал на меня.
Я вонзил меч в песок, уперся в эфес и заставил себя подняться.