понять то, что ты должна была понять давным-давно: всегда говори друзьям правду, какой бы тяжелой она ни казалась, и позволь им самим решить, как с этим справиться.
Как-то раз подвыпивший Марото сказал Софии, что ей бы стоило заниматься не войной, а трубками, – возможно, она не так уж и сильна в этом ремесле, но вересковые корни приносят в мир больше счастья, чем боевые топоры. Она беззаботно рассмеялась в ответ на суровую правду, но сейчас вдруг поняла, что грезит о другой, тихой жизни… которой не заслуживала. София барахталась в потоке мечтаний, норовившем унести ее прочь, отчаянно цепляясь за одну мысль: временами Марото был полным болваном, но он, безусловно, оставался самым преданным из всех, с кем ее сводила судьба, и гораздо более сообразительным, чем прикидывался. При следующей встрече она непременно подарит старому повесе слюнявый поцелуй в щечку и извинится за то, что была такой упрямой задницей, и тогда они смогут после долгого перерыва снова стать лучшими друзьями. И поскольку каждый живет в этом благословенном демонами мире только один раз, София последует примеру Негодяя и примирится с собственной мудростью. Когда она снова окажется наедине с Индсорит на достаточно долгое время, то спросит без обиняков, не желает ли та чего-то большего, чем просто потереть спинку.
София все еще обдумывала вечный вопрос, стоит ли размельчить лист тубака или лучше просто свернуть его и затолкать в трубку для исключительно важного первого раскуривания, когда появился ее тюремщик.
– И как ваше величество чувствует себя нынче вечером? – поинтересовался Борис.
София много раз просила не называть ее так, и раздражение помогло ей сосредоточиться. Борис был в оранжевом плаще этой драной Народной Стаи, как нарек себя новый городской совет, – на что Холодный Кобальт только презрительно фыркала. Она еще покажет им, что такое настоящий волк, если когда-нибудь поднимется с проклятой койки, только отнимающей силы, вместо того чтобы восстанавливать их.
– Вот это да! Выглядит прекрасно – давайте поменяемся на время?
Прежде он не предлагал ей сделать первый ход за ужином, и София с радостью обменяла свою новую трубку на серебряную миску, до краев наполненную жареным соевым творогом, угрями и диким рисом. Она постоянно была голодна, и сейчас от ароматного пара по щекам потекли счастливые слезы. Пока она опустошала миску, он наполнял трубку тубаком из квадратного лайкового кисета, и София поправляла его неловкие движения – откусила голову угрю и заполнила его туловище рисом, имитируя технику набивки. Это не принесло ожидаемого результата, но Бориса осенила новая идея, и он решил, что лучше набьет свою собственную – дешевую и короткую – глиняную трубку. В этом весь Борис – добившись наконец высокого положения, он все же должен демонстрировать, что еще не окончательно ушел с улицы.
– Похоже, наша королева слишком занята трапезой. Может, кто-то из вас окажет честь? – обратился он к троим охранникам, делившим с Софией камеру.
Ни один из этих головорезов до сих пор не сказал ей ни слова, за исключением коротких приказов, и все они были настолько молоды и неприметны, что она так и не научилась отличать их друг от друга. Софию больше интересовал вопрос, как они спят, потому что ее койка была единственной в камере, и… и вдруг Борис протянул ее трубку одному из этих мужланов! Драть-передрать, ее новую трубку!
– Я готова, – сказала София, вытирая губы тыльной стороной кисти, с каждым днем становившейся все грязней. Кандалы на запястьях болтались так же свободно, как те браслеты, что подарила ей Сингх в честь их первой победы в Ранипутрийских доминионах. – Дай сюда, ее нужно правильно обкурить.
– Вы ведь настоящий трубочный мастер, не так ли, ваше величество? – спросил Борис, прикуривая от спички свою трубку и делая знак охраннику приподнятой бровью.
– Я легенда, драть твою мать! – ответила София не столько с гордостью, сколько признавая очевидный факт, и поглядела на парня, державшего ее трубку. – Она предназначена не для тебя. Она предназначена для меня. Первая трубка, которую я вырезала для себя. Так что даже не думай ни хрена о том…
– Это последний тубак из личных запасов багряной королевы, – проговорил Борис сквозь облачко едкого дыма, пущенного прямо в лицо Софии, и передал спичку вместе с топталкой охраннику, что держал ее кратер, как София привыкла думать о своей новой трубке. – Он вдвое старше тебя, приятель, и стоит дороже, чем все наши жизни, вместе взятые. Так что наслаждайся, кури сколько влезет… и за нее тоже.
– Не смей!
София никогда не была суеверной, но обкуривание новой трубки – такой же священный ритуал, как любой из тех, что проводят в Тридцати шести кельях Угракара или в Вороненой Цепи… А эта тупая обезьяна все делает через жопу – пламя лизнуло кромку чаши, но каким-то образом совершенно не задело тубак. Когда у него все-таки что-то получилось, София сразу определила, что дым слишком горячий. Губы охранника, попробовавшего, вероятно, лучший из доступных смертному сортов тубака, скривились в одурманенной улыбке, и София подумала: «Лучше бы с меня живьем содрали кожу».
– Драть твою мать, перестань! Серьезно!
– Мм! – Наслаждаясь дымом глиняной трубки, Борис положил ноги на край койки Софии. Щегольской наряд – и так и не подбитые подошвы изношенных до дыр сапог. – Я почти жалею, что курил его. Обычного тубака для меня теперь не существует.
Охранник застонал от удовольствия, выпуская дым через нос. Это было похоже одновременно на любовные восклицания и на мычание коровы. Он передал трубку своему товарищу. Трубка шла по кругу, и каждый слюнявым ртом и острыми зубами оставлял следы на мундштуке. Даже охранница, что стояла за решетчатой дверью, хоть она и не была заядлой курильщицей, но – «один раз в жизни – почему бы и нет?».
Все это время Борис расхваливал Софии утонченные, меняющие жизнь ощущения, которые он сейчас испытывал, оценивал оттенки и ароматы, которые ему удалось уловить. А охранники в конце концов расслабились настолько, что присоединились к обсуждению:
– Это… шоколад?
– Ни хрена не шоколад. Какао. Со сливками, но без сахара.
– Кэроб[9] и… вишня.
– Дерьмо этот твой кэроб. А вишня – уже ближе. Но не какао, это точно. Полусладкий шоколад.
– Черная смородина.
– Кожа.
– Старая кожа.
– Старый кожаный ремень, только что нагретый бритвой.
– Старый кожаный ремень, только что нагретый бритвой, с миской горячей мыльной воды наготове, да, но вместо щелока вода вспенена миндальным кремом… Миндальным кремом и слезами горюющей матери, чья дочь никогда не вернется с войны. – Борис, безуспешно пытавшийся пустить колечки, оглянулся в поисках одобрения. Но все три охранника теперь безмолвно сидели на полу, как и их приятельница по другую сторону двери. Еще в сознании, но с остекленевшими глазами и глупой улыбкой.
Борис встал и потянулся, а затем шарахнул свою трубку о каменный пол. Глиняные осколки осыпали стражей, но ни один не очухался. Причмокнув, Борис сказал Софии:
– Привкус горелой щетки с ноткой протухшей дырявой задницы. Какого демона люди курят эту дрянь?
– Борис?
София заморгала, звон разбившейся трубки привел ее в чувство. По глупости она погрузилась в видения кровавой расправы над тюремщиками, завладевшими ее изделием. Понадобилось время, чтобы вернуться в «здесь и сейчас», и оказалось, что охранники действительно одурманены, а Борис уже отпирает ее кандалы. Когда цепь упала к ногам Софии, в голове у нее немного прояснилось; сквозняк, холодящий стертые запястья и лодыжки, бодрил не хуже ключевой воды. Первый нормальный ужин за долгий срок заключения тоже помог.
– Это какая-то уловка, Еретик? Хочешь, чтобы я подумала, будто ты помогаешь мне сбежать? А на самом деле хочешь пробудить во мне надежду перед самым концом?
– Я вытащу вас отсюда, София, а потом смотаюсь из города, – ответил Борис, взволнованный ровно настолько, чтобы София могла ему поверить. – Но вы будете в точности выполнять то, что я скажу, понятно?
– Вопреки моей репутации в прежние времена я всегда действовала по плану, – заметила София, пока он пытался ее усадить.
Полдюжины ран от арбалетных болтов болели так же сильно, как и суставы с разыгравшимся от долгого лежания в постели артритом. Боль шла ей на пользу, удерживая в настоящем моменте, но что это был за момент: глядя на ее запятнанную кровью ночную рубашку, покрытые коростой бинты и желтушную кожу, можно было решить, что она осталась в живых благодаря не столько чуду, сколько проклятию.
– Просто… дай мне минуту.
– Я не прошу следовать плану, я говорю, что выведу вас отсюда только в том случае, если вы сначала кое-что сделаете, – уточнил Борис. – Если не пообещаете помогать мне, я уйду и закрою за собой дверь.
– А-а-а, вот это уже больше похоже на того Бориса, которого я знала, – проговорила она, наблюдая, как он вытряхивает содержимое своего мешка.
Свободная блуза, штаны и пояс упали на ее несвежую постель, а следом за ними оранжевый плащ, в котором София сможет выдать себя за охранника из новой милиции. Свиток документов с настоящими на вид печатями. И фальшивая борода. Классический набор для побега из тюрьмы.
– А я уж было испугалась, что ты и в самом деле решил жить по идеалам, что проповедует ваша революция. Я бы предпочла иметь дело с практичным человеком, а не с романтиком. Так какой будет цена моего освобождения?
– Поклянитесь, что уйдете отсюда, не навредив больше ни одному человеку, – оскалился он, словно чесоточный хорек. – Пообещайте покинуть Диадему и никогда не возвращаться назад. Сделайте это, и я помогу вам уйти через черный ход.
– И это все?
София опустила ноги на пол. Колени задрожали, и она упала бы, если бы не ухватилась за тиски, прикрепленные к раме кровати. Раненые плечи запели сердитую песню, но руки выдержали. Выреза́ть трубку – нелегкая работа, и в пальцах сохранилась сила, даже когда все остальное подвело.