[446], Д. Агамбен[447]и Г. Лангбейн[448]. Однако Б. Беттельгейм[449], О. Когон[450] и Мари Симон[451] истолковывают связь настоящих и лагерных мусульман иначе, связывая возникновение термина с якобы присущим последователям ислама фатализмом, что было характерной чертой лагерных мусульман. Необходимо оговориться, что мы будем использовать в работе данный термин далее без кавычек, поскольку он будет употребляться только в том значении, которое указано выше. То есть в значении крайнего состояния заключенного концентрационного лагеря.
Любопытно, что мусульманин как сублимация обитателя Концентрационного мира очень редко становился предметом специального исследования, хотя понять феномен мусульманина в лагере значило бы, очевидно, в значительной степени приблизиться к пониманию этого мира в целом. Количество исследований, в которых рассматривается феномен мусульманина в концентрационном лагере, крайне незначительно. Это работы, принадлежащие З. Рину и С. Клодзинскому[452] («На границе жизни и смерти. Изучение феномена мусульманина в концентрационном лагере»), Майклу Бекеру и Деннису Боку («Мусульмане» и другие узники. Дополнение к социальной истории нацистских концентрационных лагерей»)[453], статьи К. Виттлера («Мусульманин». Примечания к истории термина»)[454] и Моны Кёрте («Безмолвный Свидетель. «Мусульманин» в памяти и повествовании»)[455]. Этому феномену также посвящена часть работы Д. Агамбена[456] (данная часть представляет собой культурно-историческую интерпретацию текстов П. Леви) и Н. Вармбольд[457]. Автором настоящей работы также была сделана попытка обозначить основные черты феноменологии этого явления[458]. Все остальное главным образом носит описательный, мемуарный характер с некоторыми попытками анализа.
Мусульмане в лагерной среде считались чрезвычайно опасными, от них дистанцировались как индивидуально, так и социально – очевидно, именно потому, что их состояние и они сами в целом были непонятны ни остальным узникам, ни охране, однако и те и другие чувствовали, что та «запредельность античеловеческого», которую представлял собой мусульманин, обладает влекущим эффектом, притягательной и одновременно разрушительной силой. «Никто не сочувствовал мусульманам, и никто не испытывал к ним симпатии. Другие узники, которые постоянно боялись за свою жизнь, даже не считали их достойными своего взгляда… Все хотели бы уничтожить их, каждый по-своему»[459]. «Банди Цитром сразу предостерег меня: держись от них подальше, – вспоминал И. Кертес. – «На такого посмотришь – и повеситься хочется», – сказал он, и в словах его была большая доля истины»[460]. Б. Беттельгейм писал, что «любой контакт с «отмеченным» (мусульманином. – Б. Я.) мог привести только к саморазрушению» – и объяснял боязнь мусульман тем, что другие узники страшились стать такими же[461].
Однако невозможно объяснить страх по отношению к мусульманам одним только чувством самосохранения – зачастую безмолвных, согбенных, шаркающих ногами мусульман заключенные боялись больше, чем кричащих и ругающихся эсэсовцев с оружием и капо с дубинками, больше даже, чем мертвых. «Мусульманин еще страшнее, чем штабеля мертвецов»[462], – вспоминал Ю. Цуркан. Другой узник вспоминает: «Мы все боялись этого состояния абсолютной пустоты, и все мы надеялись, что смерть, если она случится, заберет нас прежде, чем нас постигнет та же участь»[463].
Боязнь мусульман, очевидно, была связана с осознанием (ощущением) принципиально иной природы, иного состояния, «инакопребывания» мусульманина. Как выглядел генезис этого состояния? Все исследователи и непосредственные наблюдатели мусульман отмечают, что состояние, в котором находился мусульманин, формировал внутренний мир, в отличие от остальных заключенных, состояние которых в значительной степени зависело от внешней среды. В данном случае уместно сравнение с крайней степенью физической дистрофии или астеноанорексическим состоянием, когда организм человека потребляет сам себя, не нуждаясь во внешних источниках энергии, что приводит к гибели. Мусульманин – это человек, пришедший в состояние ментальной, психологической и душевной астеноанорексии, когда совокупность страданий, боли, мук голода, морального и психического истощения составляет его сущность, полностью заменяет личность, когда «нефизическая астеноанорексия» и есть человек, вернее, то, что им считается. Д. Агамбен отмечал, что «мусульманин – это подвижная граница, перейдя которую человек перестает быть человеком»[464]. Тотальное отсутствие потребности не только в жизни, но и в любых ее проявлениях материализовалось в пустом, лишенном всего человеческого пространстве мусульманина.
Б. Беттельгейм считал, что мусульманин – это конечный итог обработки человека лагерной средой. Поэтому исследователь придавал большое значение подавлению собственной воли в человеке и считал, что первый шаг к состоянию мусульманина заключенный делал тогда, когда «переставал действовать по своей воле». Прекращение действий «от себя», то есть спонтанности, совпадало с возникновением характерной шаркающей походки, по которой мусульманина узнавали издалека. Последнее, что исчезало у человека перед его окончательным превращением в мусульманина, – это способность смотреть по сторонам. После этого наступала физическая смерть[465].
Замечание об отказе способности смотреть по сторонам подтверждает высказанный выше тезис о превалировании внутреннего над внешним в природе мусульманина. «Закрытие» для внешних воздействий зрения означало, что сублимированное из описанных выше черт зло окончательно перешло из внешнего во внутренний мир мусульманина, достигнув своей предельной концентрации. То есть не оставалось такой боли, муки, испытания, формы насилия, которая могла бы добавить к этому воплощенному опыту зла хоть что-то[466]. Как только жизнь в собственной оболочке становилась для мусульманина страшнее, чем жизнь в лагере, он проходил точку невозврата.
Заключенная концлагеря Аушвиц после нескольких месяцев лечения. Возраст около 30 лет. Провела в лагере неполных два года. Перед заключением в лагерь весила около 75 кг, на момент снимка (май 1945 г.) – приблизительно 25 кг
Таким образом, можно описать мусульманина как человека, в котором сбылся Концентрационный мир. Мусульманин есть апофеоз и высшее достижение этого мира, результат предельного действия Абсолютного Зла в мире, воплощение этого зла, что объясняет боязнь мусульман, возникающую у остальных узников. При этом, если не понимать, что данное воплощенное, сублимированное зло за счет включенных механизмов «нефизической астеноанорексии» было направлено внутрь самого мусульманина, мы рискуем поставить рядом нацистских вождей, создателей Концентрационного мира, и мусульман. В первом случае это зло сознательно, с помощью сильной, как сказал бы Л.Н. Гумилев, «длинной воли» направлялось вовне, оно во многом формировалось и удерживалось силой этой воли.
В случае с мусульманином это зло было результатом именно полного, абсолютного отсутствия воли, замирания любых импульсов личностного начала, оно поглощало все человеческое в мусульманине, не выпуская ничего вовне, как черная дыра. При этом изношенная плоть мусульманина оказывалась достаточной преградой для выхода этого зла. Поэтому прав был П. Леви, который писал: «Если бы я смог заключить все зло нашего времени в один образ, я бы выбрал именно тот образ, что настолько хорошо мне знаком: опустошенный человек с упавшей головой и скрюченными плечами, на лице которого не видно ни единой мысли»[467].
Результатом этого процесса становилось то, что мусульманин оказывался в промежуточном, третьем, ранее неизвестном состоянии биологического и психофизического существа. Это состояние можно объяснить сквозь призму концепции исследователя теоретической биологии и биосемиотики С.В. Чебанова, который разводит существование организма и жизни. Организм, в его понимании, – «это тело, которое генерирует разного рода регулярности», а жизнь – «это нарушение регулярности». Таким образом, по мнению Чебанова, если совершать регулярные механические действия (а именно так действовали мусульмане), то «можно функционировать (то есть закономерно проходить некоторые состояния), будучи неживым» или «имитировать жизнь»[468]. Это состояние наглядно изображал П. Леви. «Где-то во мраке маршируют, точно роботы, наши товарищи. Души их мертвы, музыка гонит их, как ветер сухие листья, заменяя волю, потому что у них больше нет воли. Они подчиняются ритму: каждый удар барабана – шаг, рефлекторное сокращение выжатых мышц. Немцы добились, чего хотели, десять тысяч шагают в ногу без чувств, без мыслей, они безликая, четко отлаженная машина»[469]