– Сегодня уже да.
Они сели в троллейбус, и он понес их в быстрой толпе автомобилей и городского транспорта. Заканчивался очередной рабочий день в городе на Неве. В метро шумели поезда, на дорогах раздавались сигналы машин, работали сердца горожан.
Михаил и Кристина шли по гравийной дороге, пролегающей через Смоленское православное кладбище. Было очень тихо. Они свернули на одну из тропинок и пошли мимо надгробий. Многие из них уже не имели информации о захороненных в могилах людях. На некоторых висели таблички с просьбой обратиться в администрацию кладбища родственникам похороненных для установления личности усопшего.
Михаил остановился у двух огороженных травой плит. Одна из них была более ухоженная. Вторая поменьше. Кристина прочитала имена на плитах:
Елизавета Исаева Владимир Исаев
– Это наши родители, – сказал Михаил, смахнув рукой листья с плиты.
– «Наши»? – удивленно спросила Кристина.
Они присели на скамейку, стоявшую недалеко от могил. Михаил достал из внутреннего кармана пальто сигарету, закурил и начал свой рассказ. Кристина впервые увидела его курящим.
Глава третья
Мы выросли в небогатой советской семье. С ранних лет отец готовил нас к тяжёлому будущему. Он говорил, что мужчина должен много работать, чтобы добиться успеха, и ежедневно показывал нам это на своем примере. Проживали мы в коммунальной квартире на Петроградской стороне. Я родился на год раньше Марка, мы были погодки, и разница в возрасте совсем не чувствовалась. Порой мы даже представляли, что мы двойняшки, рождение одного из которых задержалось на один год.
Отец часто брал нас с собой на работу. Он был строителем, очень уважаемым профессионалом. За годы работы он смог добиться авторитета и получить повышение до прораба. Он оставлял нас на бетонных плитах и наказывал наблюдать за тем, как проходит стройка, чтобы мы с самого детства прочувствовали нелегкий процесс зарабатывания денег.
Обратной стороной нашего строгого детства под надзором отца были забота и нежность матери. Она с лихвой давала нам с братом ту любовь и ласку, которых нам недоставало от отца. И как следствие, мы, конечно же, доверяли ей намного больше. В глубине души отцу это не нравилось, по его мнению, излишне обласканные материнской заботой сыновья могли превратиться в неженок, которых сломает любой переменчивый ветерок. Именно такой ветерок, а точнее ураган, накрыл тогда нашу страну. Началась перестройка общества, реформы, и мы все перестали быть прежними.
Большую часть времени мы пропадали во дворах. Именно там происходило наше с Марком становление. Именно в этих дворах мы встретили обновление страны, смену власти. Тогда отец стал пропадать из дома все чаще и перестал брать нас с собой на работу. Однажды снежным декабрьским днём мы лазили по крышам и забрели на чердак одного из домов на Малом проспекте. В одном из углов чердака, расположенного над заброшенной квартирой, жил бездомный. У него была печка-буржуйка с выведенной на улицу, через чердачное маленькое оконце, трубой. Он грелся возле неё и разжигал огонь книгами. Пока бездомный спал, мы перетаскали почти все книги в нашу комнату. Помню, я выбрал себе для прочтения «Тома Сойера», Марк остановился на «Гекельберри Финне».
В тот вечер мама готовила скромный ужин, все мы, как всегда, ждали отца после работы. Он вернулся позднее обычного и в нетрезвом состоянии. Он увидел гору книг возле наших с Марком кроватей и пришел в ярость. Начал их расшвыривать по всей комнате и выкидывать в коридор. На крик из кухни прибежала мать, он вмазал ей пощёчину и обвинил в том, что под её влиянием мы станем бесхребетными девчонками. Через минуту отец завалился прямо в одежде в кровать. Я увидел под его курткой пистолет.
В тот же вечер мы с братом перетащили все книги к соседу, дяде Виктору. Он был бывший военный и считал себя превосходным стратегом, периодически цитируя фон Клаузевица и Бисмарка. Дядя Витя уважал литературу и знания и согласился приютить на время наши книги. К тому же на набережной Мойки у него было в собственности помещение, большую часть которого занимали манекены. Помещение досталось ему от тетки, державшей в прежние времена здесь магазин одежды, но предпринимательской жилки дяди Виктора не хватило, чтобы удержать магазин на плаву. Часть книг мы перенесли туда.
Однажды отцу очень серьёзно повезло, и он заработал серьезную сумму денег, вследствие чего примерно через год мы переехали в собственную многокомнатную квартиру на Мойке, по иронии судьбы прямо напротив магазина, где мы складировали наши с Марком книги. К тому времени отец стал одним из совладельцев большой строительной компании. Денег у нас заметно прибавилось, но проблем стало куда больше. Пьяные дебоши отца продолжались. Было больно смотреть на мать. Однажды Марк заступился за неё и попал под горячую руку. Он ходил с синяком почти месяц. Потом мама сказала нам, что мы все равно должны любить отца, так как он желает нам только лучшего, но уже тогда я понял, что наш отец встал не на ту дорогу.
В то же время я начал замечать изменения в поведение брата. Не избалованный вниманием отца и окруженный слепой любовью матери, Марк, как в общем-то и я, был предоставлен на воспитание самому себе. Марк все больше уходил в себя, а позже и вовсе обзавёлся блокнотом и ручкой и стал много писать, о себе и о других, порой в художественном стиле. Периодически мы навещали дядю Витю на старой коммунальной квартире. Он любил рассказывать о прошлом, в меньшей степени о войне. К своим рассказам он добавлял смешные анекдоты, порой пошлые. Затем мы с братом шли читать в Михайловский сад или спускались к воде прямо на Мойке или Фонтанке.
По воле случая я увлекся французской литературой, а в дальнейшем и языком. Я начал учить французский по старым учебникам, которые покупал на рынке рядом с метро «Удельная». Тогда Марк и прозвал меня Мишелем, Михаилом на французский манер. Мы играли в мушкетёров в парке Челюскинцев, а после я рассказывал брату, что уеду во Францию, когда вырасту. Затем мы вместе смеялись. Во Францию я все-таки попал.
Дела отца шли неплохо, и вскоре он стал заключать контракты с иностранными клиентами. Во время своих заграничных поездок он иногда брал нас с собой в Европу. Пожалуй, это были самые счастливые дни нашего детства. За несколько лет мы успели посетить Францию, Италию, Германию и Испанию. Я был счастлив возможности тренировать свой иностранный, Марк часами ходил по новым городам, делая записи для новых рассказов в свой блокнот. Вечерами мы сидели всей семьёй в одном из ресторанов Парижа, Барселоны, Берлина или Милана, пытаясь не вспоминать о побоях, которые периодически устраивал отец. По мере того как он становился все влиятельнее, тоталитаризм и подозрительность отца росли вверх. Он беспочвенно обвинял мать в изменах и устраивал сцены с разборками прямо в отелях. После этого он обычно брал бутылку виски и уходил на всю ночь по злачным местам. Однажды мне в голову пришла мысль, что я был бы не прочь, если бы в один из таких дней он не вернулся бы живым под утро.
Это единственная фотография, которая осталась у меня. На ней изображен я с мамой на озере Гарда. Фотоснимок делал Марк. Все остальные фотографии были уничтожены отцом, он сжег все альбомы во время одной из своих пьянок после смерти матери. Думаю, он чувствовал свою вину за все, что произошло с нашей семьёй, и пытался стереть из головы всё это.
В отличие от меня Марк увлекался чтением куда больше. Он прочитал все книги, что мы утащили тогда с чердака, буквально за два года. С детства брат отличался более развитой фантазией. Он любил додумывать разные моменты из жизни, давал прозвища людям. Он все с большим усилием продолжал писать свои собственные рассказы. Совсем небольшие и чудные. Марк давал читать их только мне. Я спрашивал его, хочет ли он, чтобы однажды эти работы были опубликованы. На что он отвечал, что делает это только для себя, чтобы избавиться от реальности жестокого мира.
Спустя несколько лет именно так Марк и сделал, он спрятался от реального мира и ушел в свой, мир фантазий и иллюзий. После семейного ужина в ресторане, который периодически устраивал наш отец, пытаясь загладить вину за предшествующие ужину разбои, мы подъехали на автомобиле к нашему дому. Мы с братом зашли в подъезд, как вдруг услышали автоматную очередь. Через секунду забежал отец и дал нам команду лежать. Когда выстрелы стихли, мы вышли на улицу. Подъезд окружали несколько любопытных зевак. Я взглянул на машину, она была все изрешечена и дымилась, у заднего колеса лежала мать. Несколько струек крови сходились в одну большую лужу. Возле расстрелянной матери на коленях стоял и не сдерживал слезы отец. Из его правого плеча также текла кровь. Это было покушение, бандитская разборка, унёсшая жизнь нашей с Марком матери. Я никогда не интересовался, чем точно занимался отец, но в тот день я проклял его навсегда.
Каждый из нас по-разному переживал эту потерю. Отец начал пить. Он и до этого позволял себе выпить лишнего, но теперь он уже явно спивался. И дела его шли на убыль. Я впал в депрессию, выйти из которой, как оказалось, мне так и не удалось до сих пор. Марк ударился в литературу, больше, чем когда-либо. Периодически я брал его рукописи для чтения и все больше убеждался, что он уходит в другой мир. Он не принял смерть матери в реальной жизни, а перенес её на бумагу. Наши диалоги становились все скуднее, мы начали отдаляться друг от друга. Несколько раз я слышал, как он общается с собой, порой переходя на брань.
Достаточно скоро отец окончательно отошел от своих дел. После нескольких угроз он безвозмездно уступил свои акции в крупной строительной фирме. Я поступил в институт на переводчика и посвящал почти все свое время изучению иностранных языков, в основном французского. Марк, едва достигнув совершеннолетия, решил пойти в армию и, несмотря на мои отговоры, написал рапорт на перевод в места боевых действий. В то время у него уже было большое собрание сочинений, но он по-прежнему был