Она вспомнила, как он в первый день дал ей три тысячи двести долларов. Она мимоходом задала себе вопрос, откуда у него такие деньги, что он, не моргнув глазом, может запросто расстаться с тремя тысячами, но в то время ей было не до того, чтобы решать посторонние головоломки. И вот еще одна пачка. Сколько у него таких еще?
Она подняла угол матраца и увидела другие купюры, тоже «окольцованные» сплющенной банковской ленточкой. Правда, их было меньше. Света взяла банкноты и стала листать их, как страницы книги. Тридцать восемь. Еще три тысячи восемьсот… Итого тринадцать тысяч восемьсот. Лет семь-восемь безбедной жизни. Или пять — но с турпоездкой на Канары, Кипр или еще куда. Она никогда в жизни не видела столько денег. И не исключено, что у него есть еще — не может же он спрятать все свои сбережения под матрацем.
Почему она не заметила этих денег, когда перестилала постель в прошлый раз? Черт его знает, может, тогда они лежали в другом месте, и он переложил их недавно, возможно, планируя сделать какую-то значительную покупку. Что-то он говорил на днях о ноутбуке, но она не придала значения.
Она уложила деньги на место.
Стоя спиной к двери, она не видела, что Саша, который должен был сражаться сейчас в туалете со своим запором, внимательно наблюдал за ней.
Саша
Не знаю, почему на этот раз у меня в туалете все получилось так быстро.
Я спустил воду и уже хотел позвать Свету. Потом, вспомнив нашу недавнюю ночь любви, решил попробовать пересесть на коляску сам.
— Надо, надо возвращаться к активной жизни, — пробормотал я, поддергивая пижамные брюки. — Половой и вообще…
Я наклонил корпус вперед и ухватился правой рукой за дальний подлокотник. Левой оперся о сиденье унитаза и приподнялся. Очень медленно, напрягая мышцы рук изо всех сил и стараясь свести до минимума нагрузку на ноги, я понес свое тело к коляске. Ближний подлокотник был опущен до предела, чтобы облегчить Свете мою посадку в кресло. Теперь это облегчило задачу и мне.
Р-раз! — и мои иссохшие ягодицы коснулись края мягкого кожаного сиденья. Я уперся левой рукой в косяк туалетной двери и сдвинул свой тощий зад на середину коляски. Получилось!
«Представляю, как она удивится, — подумал я самодовольно. — Интересно, почему она не услышала шум спускаемой воды и не пришла пересаживать меня? Наверное, была на балконе».
Пальцы моих рук легли на резиновые колеса, и чудо американской техники бесшумно двинулось по покрытому зеленым линолеумом полу прихожей.
«Здравствуйте, я ваша тетя!» — уже хотел крикнуть я, остановив коляску у двери в комнату, но в следующий момент передумал.
Света стояла спиной ко мне и вертела в руках пачку долларов, которую я накануне переложил из «дипломата» под матрац: хотел попросить через нее Славку посмотреть мне в Минске хороший ноутбук. Потом она подняла угол матраца и увидела другую пачку. Вернее, не пачку, а те банкноты, которые остались от первой — сколько их там было я, честно говоря, не знал. Света взяла купюры, и они зашелестели под ее пальцами: вероятно, она считала их.
Я помедлил несколько секунд. Она положила доллары назад под матрац и взяла с кресла чистую простыню.
Стараясь двигаться так же бесшумно, я дал задний ход. Вновь пересесть на сиденье унитаза у меня получилось даже быстрее. Похоже, я действительно начал постепенно возвращаться к активной жизни.
— Света, я все! — крикнул я и вторично спустил воду.
Света
Может, это страховка, может — пособие по инвалидности или какая-то компенсация за тяжелое ранение — какая, черт возьми, разница? Важно, что это — деньги, большие деньги. По нашим меркам — сумасшедшие деньги.
Ей почему-то вспомнилось, как Виктор пригласил ее однажды в ресторан. Она пошла в туалетную комнату, разрешив ему заказывать по своему усмотрению. Но комната была закрыта по какой-то технической причине, и ей предложили воспользоваться другой — на противоположной стороне зала. Проходя мимо занятого ими столика, Света услышала, как Виктор говорил официанту: «Постарайтесь, пожалуйста, чтобы мы не вышли за пятьдесят тысяч, у меня при себе не так много наличных». Скрытая широкой спиной официанта, она так и прошла незамеченной Виктором, испытывая чувство ни с чем несравнимой неловкости. Потом он пригласил ее в ресторан еще раз, но она наотрез отказалась.
И все же она любила этого человека. К тому же его ли была вина, что инженер получает такой мизер?
Но это было тогда. Потом случилась эта история со Славкой, в которой Виктор, только-только купивший машину, проявил себя отнюдь не лучшим образом, и она впервые спросила себя: кто она для него? Действительно близкий человек или только средство удовлетворения его мужских нужд?
После того случая их отношения если и не расстроились совсем, то дали трещину.
Сашка оказался не таким беспомощным, каким выглядел сначала. Он научился самостоятельно садиться в коляску и ездить по квартире, был вполне в состоянии подогреть себе еду на кухне, сделать яичницу или сварить кофе. Поэтому по прошествии какого-то времени он стал отпускать ее на несколько часов: встретиться со Славкой, приезжавшим на выходные, сделать что-то в своей квартире, пройтись по магазинам. Теперь она могла бы даже видеться, хоть и короткое время, и с Виктором, но — ее больше не тянуло к нему.
Обнаружив под матрацем большую сумму денег, она серьезно задумалась. Может быть, все же вернуться к Сашке? Да, она больше не любит его, зато с ним обретет чувство надежности, стабильности, уверенности, которое могут дать деньги. Не надо будет думать о том, где взять лишних двадцать — тридцать тысяч для сильно похудевшего за время учебы сына, не надо будет читать по вечерам при свете маленькой настольной лампы, отключив люстру, чтобы уложиться в «плановые» шестьдесят киловатт в месяц, вздыхать, глядя на свои вышедшие из моды туфли, звонить на комбинат и слышать один и тот же ответ, экономить, выкраивать, выкручиваться…
А как же любовь? Грех жаловаться: у нее была любовь, и не одна — она любила мужа, она любила Сашку, потом — Виктора. С последним ей показалось, что это очень сильно и надолго, может быть, даже па до конца Видно, ошиблась.
Ей уже почти сорок один. Наверное, стоит остановиться. Она больше не сможет полюбить Сашку, ну и что? Как говорится, брак по расчету — это не страшно, главное, чтобы расчет был верным. Вот и у нее будет так.
После той ночи, когда она принесла ему утром завтрак, он поймал ее руку, поцеловал и, влюблено глядя на нее, спросил:
— Света, у нас будет — еще?
Она, конечно, поняла, что он имел в виду, но мягко высвободила руку и ничего не ответила.
— Света… — настойчиво повторил он.
— Нет, Саша.
— Тогда — тогда почему… — его глаза сделались больными, жалкими. — Значит… это только из… благодарности? За Славу, да? Или из жалости?
— Понимай, как хочешь, — сухо произнесла она и вышла из комнаты.
С тех пор прошла неделя. Сашка стал задумчивым, молчаливым и больше не возвращался к событиям той ночи.
Эх, если бы она нашла эти деньги чуть раньше!
Саша
— Саша, я решила вернуться. К тебе.
Господи боже мой! Еще совсем недавно я мечтал об этом признании, еще неделю назад я отдал бы за него все и, пожалуй, даже пришел бы к выводу, что оно стоит моих парализованных ног, продырявленных органов, жутких шрамов на теле.
Еще недавно — но не сейчас, после того, как я увидел ее, считающей баксы, обнаруженные под моим матрацем.
А сейчас — вы не поверите — мне захотелось настоящей любви! Мне, запертому в четырех стенах бледному и иссохшему инвалиду самой последней, самой худшей группы, с почти что нулевыми шансами на интерес со стороны прекрасного пола, — мне захотелось любви! Прекрасной, возвышенной, искренней! И мне страшно не хотелось верить, что у меня нынешнего осталось лишь одно достоинство — мешок долларов.
Говорят, от любви до ненависти…
Не в моем случае: у меня не было ненависти к Свете и не возникло после бессонной, полной размышлений ночи. Просто стало обидно — до жгучих, злых слез обидно, что все так вышло.
— Подойди сюда.
Она послушно подошла к кровати.
Я привлек ее к себе, зная, что сегодня мы распрощаемся, чтобы никогда больше не увидеться. Поцеловал ее. Это был прощальный поцелуй — так целуют покойника. Только в моем случае умерла любовь.
— А Витек?
— Я его больше не люблю.
— Вот так все просто: люблю — не люблю?
Света промолчала.
— А меня, значит, снова любишь?
Вместо ответа она обняла меня, прижалась теплой щекой к моему лицу.
Кто бы только знал, как я хотел поверить ей!
Но — не мог. Перед глазами снова вставала та картина: Света, стоя спиной к двери, торопливо считает зеленые бумажки…
— Ты не знаешь самого страшного, — произнес я.
Света с недоумением посмотрела на меня.
— Чего?
— Понимаешь, после ранения у меня наступило прогрессирующее расстройство психической функции коры головного мозга, — понес я невесть что. — Проще говоря, сдвиг по фазе. Даже энцефалограмма подтвердила.
Я все-таки нашел в словаре иностранных слов этот термин, а потому ввернул его сейчас вполне к месту.
— Да не наговаривай ты на себя, Саша, — мягко произнесла Света, прижимаясь ко мне. — Нормальный мужик. Как все. Уж я-то знаю, — кокетливо добавила она.
Это «нормальный мужик» в отношении прикованного к постели калеки прозвучало так откровенно фальшиво, что меня чуть не передернуло. Но я справился с собой.
— Не нормальный и не как все. Это и психиатр отметил. Просто ты не замечала, потому что это периодами. Л сейчас у меня как раз ухудшение, я чувствую. Сезонное. И от меня можно ожидать чего угодно.
Света внимательно посмотрела на меня, все еще не желая верить, что я говорю серьезно.
— К чему это ты?
— К тому, что я собираюсь сейчас сделать.
— И что же ты собираешься сделать?
— Проверить, выражаясь высоким слогом, глубину твоих чувств.