Тот, выхватив кинжал, с таким успехом оборонялся, что вскоре двое лежали без движения на полу и еще один со страшными стонами отползал под стол. Остальные, протрезвев и поняв, какую неблаговидную роль играют, напав все вместе на одного, отступили.
Освободив себе подобным образом путь, Корки полетел в апартаменты, которые Робинсон выделил для Бетти за его золото. Не завернув еще за поворот коридора, ведущего в нужную ему камеру, он услышал протяжный усталый стон.
Волосы встали дыбом на его руках под золотистыми кружевными рукавами. Голос был настолько не похож на все, что до сих пор он слышал от Бетти, что Корки едва не раскрошил свои зубы – так он их стиснул.
Ринувшись вперед, он чуть не снес Робинсона, стоявшего на страже. Ни слова не произнеся, тот распахнул двери перед Корки. Внутри было темно и дымно. Огонь полыхал в жаровне, устроенной в комнате вместо камина.
На кровати было распростерто белоснежное обнаженное тело лежавшей навзничь Бетти. С края до самого пола свисало покрывало густых огненно-рыжих ее волос.
Над ней стоял Аргайл, с видом сюзерена, посвящавшего мертвого воина в рыцари. Он словно Люцифер мог бы внушить чувство не страха, а ужаса всякому простому смертному. Но только не Корки. Корки увидел нечто, что не имело право на жизнь, что должно прекратить свое существование тут же, прямо на месте.
Всего доли секунды – и вот уже оглушенный Аргайл валяется у кровати. Корки склонился над Бетти. Две изошедшие волдырями лилии багровели на груди и животе девушки. Она была без сознания.
Корки позвал Робинсона, который опасливо оглянулся на лежавшего без звука Аргайла. Выслушав распоряжения Корки, он побежал в служебное помещение. Все, кто пришел на это заседание клуба, предпочли благоразумно удалиться восвояси.
Неся чистые тряпки, воду и золу, как приказал Корки, Робинсон вернулся в камеру. Пока джентльмен занимался Бетти, все еще не пришедшей в себя, Робинсон попытался осмотреть Ар-гайла. Вскоре к нему присоединился Корки.
– Он жив? – спросил дрожащим голосом грозный Робинсон. Повязку впопыхах он надеть забыл и теперь зиял пустой глазницей, как настоящий циклоп.
– Боюсь, что да, мистер Робинсон. Прикажите отвезти этого джентльмена, – саркастичным тоном обозвал тело у своих ног Корки, – в дом на Боу-стрит в Ковент-Гарден, расходы стребуйте с принимающих. И скажите, что Корки вызвал этого… на дуэль, скажем в Баньо, Лонг-Айленд или в Гайд-парке – тоже по пути. Условия любые. Итак, следующим утром в парке, спросить дом Ринга, помнится, там отличный глинтвейн. Секундантов я пришлю. Все запомнили? Ну, живо.
«Распоряжается в моей тюрьме», – ворчал Робинсон, который успел прийти в себя от всех треволнений. Впрочем, к его счастью, все как будто обошлось. Две мертвые проститутки. Но с мамашей Уайли он это уладит полюбовно, не забыв взять с Корки за ущерб бизнесу. Все джентльмены только ранены. Один, правда, настолько серьезно, что стражи предпочли бросить его на перекрестке.
Вэто же утро Денвер навестил Аргайла и вынудил его принести извинения Корки заочно. Не понимая за что и будучи сильно разозленным неджентльменским поведением Корки, тот долго препирался с Денвером, но потом вынужден был признать, что им, представителям одной семьи, не следует затевать дуэль, которая при любом исходе будет позором именно для Аргайла.
Денвер, покидая дворец Аргайла на Боу-стрит, напомнил, что начинается заседание парламента и будущий граф как пэр должен уже, наконец, принять участие в прениях по поводу войны с Голландией и Францией.
Корки тем временем направился к сэру Томасу Эддингхему, состоявшему в Королевской коллегии хирургов. Когда-то давно этот медик, увлеченный наукой, убежденный вегетарианец и любитель-садовод, приметил маленького Корки в школе Захарии Уффенбаха, где преподавал естественные науки. С тех пор они стали друзьями, иногда занимались сообща исследованиями в медицине, горячо спорили о роли науки в жизни общества.
Вернувшись вместе со старым учителем и лекарствами, Корки еще раз осмотрел Бетти, озабоченный ее долгим забытьем. Они с облегчением вздохнули, когда удостоверились хотя бы в том, что ее не насиловали. Это уже хорошо.
Но женщина была очень слаба. Нервное потрясение и ожидание смертной казни могли принести серьезный ущерб, если не убить менее выносливый организм.
Посовещавшись еще, друзья доплатили Робинсону за дополнительный уход за больной и соблюдение тайны – по этому поводу тот с ними не препирался.
Беседа Корки и сэра Томаса продолжилась за плотным завтраком в таверне. О чем они говорили, не слышал даже мальчишка подавальщик. А если бы и услышал, то все равно не понял бы – латынь он в школе изучал недостаточно усердно.
Денвер же, чуть позже днем, по поводу своих дел навестил министра юстиции и главного судью города. Между прочим, он договорился об отсрочке казни Немецкой Принцессы на неопределенное время. Дуглас своими собственными глазами видел, как ее бумаги были переложены в самый конец стопки дел на этот месяц.
Аргайл, весь день подвергавшийся нещадным насмешкам за неясного происхождения толки, распространившиеся в обществе, был зол как никогда.
Заглянув проведать своего дядю – главного судью Лондона, он слышал Денвера и тут же решил, как и каким образом отомстить Корки. Когда Джорджи покидал кабинет судьи, на лице его змеилась довольная улыбка, а в глазах холодно светилось торжество.
Глава 10
Решив не откладывать надолго, Куки села в автобус и в надвигающихся сумерках направилась в Гринчерч. Дома становились все более обветшалыми, хозяева их давно не заботились побелкой и покраской. Разбитые стекла злобно скалились в подслеповатых окнах, забитых кусками фанеры или затянутых мутным бельмом полиэтилена.
Дети здесь были настороженными, и глаза у них были слишком уж взрослыми. Чтобы это произошло с пятилетним ребенком – надо было особенно постараться окружающим или родиться в Гринчерч.
Мальчишки, не отрываясь от футбола с пустой консервной банкой, исподлобья провожали всех прохожих, возникавших в свете нечастых уличных фонарей.
Куки с трудом ориентировалась в наступающей темноте и домах с отсутствующей нумерацией. Многие из них оказались просто-напросто трейлерами. Несколько раз Куки нарвалась на отборную ругань в ответ на вопрос, где ей можно найти Бэби.
Наконец постучалась в нужный дом. Ей не ответили, хотя в доме кто-то был. Горел свет, сквозь грохот телевизионного ящика явственно слышались крики и плач детей.
Попробовав толкнуть дверь, Куки едва не выпала с улицы в аквариум шумного электрического света. Пройдя коридором, заваленным сломанными колясками, старым барахлом и детскими игрушками, она вышла в гостиную. Это было довольно большое помещение, в одном углу которого стоял телевизор, издававший дикий шум.
Огромное, как показалось Куки, количество детей в разных концах комнаты стояло, сидело, ползало – и все непрестанно вопили. Двое из них с умными беличьими мордашками оторвали глазенки от экрана и, не вынимая пальцев изо рта, уставились на Куки.
В кроватке с сеткой стоял, уцепившись за перекладины своего узилища, малыш и, не прекращая реветь, тоже с интересом посмотрел на Куки, которая вторглась в их уютный мир.
Впрочем, никого из них девушка не заметила. Ее внимание захватили три огромных бульдога, подскочивших к ней с явным намерением полакомиться человечиной. Они смотрели на Куки так свирепо, точно и впрямь хотели сожрать ее, но лаять не лаяли. «Наверное, боятся испугать детей, воспитанные собачки!»
– Стэнли Кейз, козел ты сраный. Если сию минуту ты не поднимешь свою задницу и не притащишь ее домой, считай, что больше у тебя нет дома!
С этим смелым ультиматумом, оповещенным громовым голосом в трубку, прижимаемую плечом к уху, вошла Бэби. Одной рукой она держала грудного младенца со смелостью, не доступной пониманию Куки. Другой потряхивала бутылочку молока, в надежде остудить его до приемлемой температуры.
Да, это, несомненно, была Бэби. Несмотря на прибавившиеся двадцать лет и сорок килограммов. Ни те, ни другие не красили некогда живую, озорную тростинку и аккуратистку Бэби. Кардинально изменившись в плане одежды и внешности, Бэби все же удалось остаться самой собой.
В детстве она всегда ходила чересчур отглаженная, со слишком правильной прической, неизменно свежевыстиранная и просто хрустела от крахмала.
Сейчас ее светлые волосы были выкрашены в неестественный ультрачерный цвет, причем относительно давно – судя по неопрятно отросшим корням. Шевелюра была стянута на макушке в неописуемый хвост, который рассерженной пальмой колыхался над ее полной фигурой.
Облачена Бэби была в растянутую футболку с черной свастикой и черепами в области обширного живота. На плече лежала грязная тряпка со следами неоднократного срыгивания младенца. Джинсы с пятнами и оттянутыми пузырями у колен дополняли ее колоритный облик.
Остановившись на пороге и заметив, наконец, Куки, она, чуть помедлив, прошла к дивану напротив телевизора. С креслом, на котором, поджав тонкие ножки, сидели близнецы-бельчата в одинаковых несвежих майках и трусиках, этот диван в родстве никогда не был. Как и вся остальная мебель, видимо, собранная по городским свалкам, они являлись частями совершенно разных гарнитуров.
– Тот самый Стэнли? – спросила Куки.
Она помнила, как иногда вместе с Бэби приходил мальчик. С сигаретой в зубах и длинными грязными волосами, он составлял разительный контраст тогдашней Бэби.
Они загоняли малышню в спальни, а сами обнимались и целовались, по-детски страстно и неуклюже. Куки подглядывала за ними с верхней площадки лестницы сквозь столбики поручней, раздумывая над их странным поведением.
Ей и в голову не приходило рассказать взрослым об этом отступлении от правил – тем более маме. Но как-то у отца она поинтересовалась, чем это могут заниматься люди в такие моменты.
«Они целуются, малышка», – смеясь, ответил ей отец. – «А зачем?» – «Затем, что любят друг друга». – Он, с хохотом подбросив дочь над головой, поймал и пощекотал усами ее лицо.