— Я не слышал.
— И я когда-то не слышал. Можно присесть?
— Что вы, батюшка, словно нечистая сила, разрешения на все спрашиваете? Садитесь, конечно.
Лев Исаакович присел рядом, достал из внутреннего кармана куртки трубку, вкусно причмокивая, закурил.
— А вам разве курить можно?
— Как моя Еленочка умерла, и я решил принять постриг, я имел счастье некоторое время жить на Афоне. Тамошним уставом курение допускается — многие курят. А у нас не запрещается. Не одобряется, конечно. Но при моем служении, смотрят сквозь пальцы. Уж очень мало желающих на мое место. Трудно с вами.
Максим кивнул.
— Трудно.
— На исповедь не ходите, на литургию — только строем, в голове одна двойная бухгалтерия. Всех забот — то спортзал новый освятить, то оружие благословить. К душе допуска нет.
— Как же вы причащаете?
— Ну, а как же не причастить? Как же вас отпустить на бой и без отпущения грехов, без благословения? Мне же потом вас и отпевать приходится. Я и отпускаю. Просто так. Вот и вам сейчас отпущу.
— Правда?
— Правда. Ступай и больше не греши.
Какое-то время они сидели молча. Лев Исаакович курил, пуская клубы ароматного дыма в чернеющее небо. Максим встал.
— Спасибо, батюшка.
Лев Исаакович молча смотрел на крест печальными еврейскими глазами.
— Батюшка! Грешен.
Максим вернулся к священнику и сел рядом, низко опустив голову.
— Батюшка! Перед войной у меня была связь с одной женщиной.
— Связан человек бывает только с женой. А то, что было у тебя, называется блудом.
Максим кивнул.
— У меня был блуд.
— Каешься?
— Каюсь. — сказал Максим и понял — действительно кается. — Каюсь, — повторил он и почувствовал комок в горле. — Каюсь, — повторил он в третий раз и опустил голову еще ниже, чтобы Лев Исаакович не увидел навернувшихся слез — «подумает еще, что я истерик». Затем на затылок Максима мягко опустилась рука, и Лев Исаакович тихо произнес:
— Отпускаются грехи рабу Божьему Максиму. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Шаркающие шаги священника давно уже стихли, а Максим все еще сидел и плакал, закрыв лицо руками. Страх, который не давал ему покоя последние недели, разжимал свое жестокое кольцо. Сердце медленно освобождалось.
Резко щелкнула рация, и искаженный динамиком голос Ибрагима произнес:
— Перст! Ну, где ты там? Мы уже на стенде подготовки. Давай бегом!
И Максим побежал. Бежалось легко.
Поскольку в отделении уже был один Максим, и позывной «Макс» закрепился за ним, то Максиму пришлось выдумывать свой позывной, которым члены отряда будут к нему обращаться. Вероятно, Иван Александрович что-то трепнул, потому что за Максимом было решено закрепить позывной «Перст».
Простенько и со вкусом. Поэтому, когда Максим подбежал к стенду, его приветствовали крики:
— Перст, опаздываешь!
— Перст Божий, обшит кожей!
— В первый раз вижу, чтоб палец бегал. Вот, что радиация творит!
И молодой хохот.
Стенд подготовки представлял собой дорожку между рядами столов, по которой шли, сверкая голыми ягодицами, обнаженные спецназовцы.
Максим быстро скинул с себя одежду, запихнул ее в шкафчик, взял в руку поясную сумку с драгоценностями и, шлепая босыми ногами, встал в конец очереди.
— Имя?
— Максим Токарев.
— Неверно.
— То есть — «Перст». Извините.
— Без «то есть» и «извините».
— Перст.
— Принято. Голосовой пароль опознан. Дальше.
Следующий стол.
— Дайте вашу левую руку.
Максим протягивает руку и на пальцы, щелкая, крепятся датчики.
— Вы готовы сделать все, что потребуется, для выполнения задания?
— Да.
— Вы готовы к выполнению задания?
— Д-да.
Легкая заминка.
— Пропускайте этого. Распоряжение Коновальца.
— Дальше!
Еще два шага вперед.
— Повернитесь спиной.
Щелчок. Резкая боль в лопатке.
— Руку. Правую!
Еще два щелчка. Максим потирая красные пятна на руке, шагает к следующему столу. На ложке, что суют под нос, лежат три пилюли.
— Глотайте. Запивайте.
— Спасибо.
— Приятного аппетита. Дальше!
У смуглого парня, идущего впереди через одного, на спине проявилась красная сыпь. Взлетает вверх рука в белом халате.
— Отстранен! Князь, выйдете из шеренги. В госпиталь!
Максим шепчет в затылок впереди идущего.
— Он, что, правда, князь?
— Князь — его позывной. Дали потому, что его мать из грузинской княжеской семьи. Катадзе его фамилия.
— Разговорчики! Дальше.
На следующем столе стопки с бельем: трусы, носки, подштанники, длиннорукавные футболки. На каждой стопке бумажка с именем.
— Одевай, — шепчет в ухо парень спереди.
— Разговорчики! Дальше!
Между столами теперь идут не обнаженные, а обтянутые черным и блестящим, похожие на цирковых акробатов тела.
Следующий стол. Камуфляж и ботинки. Шорох ткани, взыканье молний. В глазах рябит от обилия камуфлированной ткани, специально созданной так, чтобы трудно было смотреть пристально.
— Дальше.
Нет уже шлепанья босых ног. Глухой, упругий стук ботинок. На следующем столе броня: жилеты, шлемы, наколенники, налокотники, перчатки. Щелканье застежек, скрип ремней.
— Дальше!
Максиму помогают одеть сбрую — разгрузочный жилет. Бойцы крепят друг на друге оружие, навешивают гранаты.
— Дальше!
Рюкзаки.
— Дальше!
В углу у двери рядком, прислоненные к стенке стоят парашюты. На пол летят пломбы с заводским клеймом «Проверено».
— Сдать жетоны!
Десять рук лезут за воротники, протягивают и сбрасывают в раскрытую ладонь Коновальца цепочки с жетонами. Коновалец вешает их на крюк у двери, рукой в штурмовой перчатке нащупывает свой жетон. Вешает последним, поверх всех. С этого момента группа считается ушедшей на задание. Никто, кроме Коновальца не может отдавать им никаких приказов. Тех, кто не снимет свой жетон, когда группа вернется, запишут в потери.
— Оружие к осмотру!
Опять щелчки со всех сторон. Максим заученным движением, как показывал Ибрагим, передернул затвор и уложил оружие на согнутых локтях затвором к осматривающему.
Коновалец быстро прошел по ряду, скользя взглядом по оружию бойцов. Напротив Максима он остановился, скользнул взглядом по карману разгрузки, в котором лежала сумка с драгоценностями, скривился.
— Перст! Шаг вперед! К неполной разборке основного оружия приступить!
По строю понесся шепоток. Формально Коновалец был прав — он имел право так поступить. Но он нарушал традицию. Традицию доверия. В спецназе не место дилетантам и недоверию. Такое поведение командира было беспрецедентным. Впрочем, как и введение в состав группы неподготовленного человека и вручение ему боевого оружия.
Максим шагнул вперед, опустился на одно колено, отстегнул магазин, свинтил гигантский глушитель, снял передний кожух, вынул тяжелый ствол, снял ствольную коробку, вытащил затворный механизм. Оружие было в идеальном состоянии. Максим знал это потому, что десятки раз разбирал его и собирал под руководством Ибрагима.
— Все в порядке. Странно.
Шепот стал громче. Коновалец не просто нарушил традицию. Он оскорбил бойца, усомнившись в его способностях. Это было дурной приметой и плохим началом.
— Достаточно. Собрать.
Максим под оценивающим взглядом бойцов быстро и четко собрал винтовку.
— Младший лейтенант Токарев!
Еще одно нарушение традиций. Во время задания не существовало званий. Они всплывали только в самых крайних случаях. Во время выполнения долга существовало только два звания: командир и боец. Полковники, сержанты, майоры и рядовые оставались в гарнизонах и штабах.
— Дайте мне термитный патрон.
Максим достал из разгрузочного жилета патрон и протянул Коновальцу. Тот оттянул затвор и загнал патрон в патронник.
— Стреляйте.
— Но винтовка…
Коновалец быстрым движением выхватил пистолет и приставил его к голове Максима.
— Неисполнение приказа в боевой обстановке.
Шепот стих. Невыполнение приказа командира группы после того, как боец сдал жетон, было достаточным поводом для того, чтобы командир группы мог застрелить собственного подчиненного, не опасаясь никаких последствий.
Ибрагим сделал какое-то движение, вроде бы хотел выйти из строя, но окрик Коновальца остановил его.
— Я не собираюсь доверять боевое оружие человеку, которому не верю и не доверяю! На базе вы можете расшаркиваться друг перед другом сколько угодно, но тут — в поле, — Коновалец указал пистолетом на крюк, с которого свисали цепочки с медальонами, — я все равно все сделаю по-своему.
Он снова перевел пистолет на голову Максима. Фраза произнесенная Коновальцем объясняла Максиму все. Его, опытного командира давно водящего бойцов на операции поставили перед фактом. Не посоветовались. Иван Александрович, желая помочь Максиму и поддавшись на шантаж, своим произволом вручил погоны и дал оружие в руки тому, кого принято было называть «груз», и тем самым приравнял неизвестно кого к закрытой касте элитных бойцов, обесценил годы тренировок и лишений.
— Стреляйте!
Максим нажал на спуск. В винтовке тихо хлопнуло и раздалось шипение. Запахло горячим металлом. Винтовка быстро раскалилась, и Максим выронил ее на пол. На глазах винтовку перекорежило, металл местами прогорел, и из щелей вырвалось белое пламя.
Когда винтовка догорела, и от нее остался один глушитель и приклад, соединенные уродливым сплавленным комком металла, Коновалец толкнул Максима обратно в строй.
— На погрузку, налево, бегом марш!
Загрохотали ботинки. Группа бегом направлялась к вертолету, который должен был отвезти их на аэродром.
Когда вся группа разместилась в вертолете, а Коновалец еще оставался снаружи, маленький чернявый парень по прозвищу Щегол, пристегиваясь ремнями к сиденью, произнес:
— Коновалец спятил.
Это было еще одним нарушением традиций и этикета. Все начиналось отвратительно.