И они разбежались. Максим в сторону сарайчика, Ибрагим к «Ниве». Когда Максим подбежал к сараю, его внимание привлекли странные звуки, раздающиеся изнутри. Какое-то мычание. Или рычание. Коров Максим в детстве видел в деревне, куда родители выезжали из Москвы каждое лето. На корову не похоже. «Может овцы?» подумал Максим. Звук повторился. «Нет. Нет тут никаких овец».
Максим прошел мимо бочки с бензином, мимо канистр и осторожно приотворил ворота сарайчика. Он в принципе внутренне уже был готов увидеть что-то неприятное. Но не это.
Сарай был изнутри подперт двумя столбами. К каждому столбу толстой грязной веревкой был примотан стул. На одном стуле сидела привязанная пожилая седая женщина. Она давно потеряла сознание и свесила на плечо голову, с выбившимися из под платка седыми прядями. «Мычание» издавал старик так же привязанный к стулу, с грязными тряпками во рту. Он грыз эти тряпки, напрягал все силы, чтобы порвать связывающие его веревки, но ничего не выходило. В его глазах была какая-то мольба слитая с ужасом, и болью. Он смотрел вперед себя, где на верстаке пропитанном машинным маслом лицом вниз лежала обнаженная девочка лет десяти-двенадцати, дергаясь как умирающая бабочка. А над ней завис мужик, сквозь распахнутую рубашку которого отлично было видно мощные грудные мышцы поросшие кучерявыми волосами. У мужика были спущены штаны, и он резко двигался вперед и назад. Ему явно нравился процесс.
Дальнейшее Максим помнил очень смутно. Ему все казалось, что он сделал что-то плохое. Плохое, но совершенно необходимое для того, чтобы собрать расколовшийся, разваливающийся мир во что-то целое.
Ибрагим только услышал какой-то шум и, бросив машину, побежал в сторону сарая. Когда он в три прыжка добежал до места то увидел нового, незнакомого ему Максима. Этот новый Максим был занят важным и серьезным делом — отрезал голову у еще живого человека. Лицо Максима было в крови, которая хлестала из артерий в шее. Человек вцепился руками в руки Максима, но тому это особенно не мешало, и он продолжал активно орудовать ножом. Человек дрыгнул пару раз ногами и умер.
Ибрагим сначала даже не понял, что происходит, и начал медленно поднимать пистолет в сторону товарища. Но потом увидел сползающее с верстка голое тело, бросил взгляд на мертвеца со спущенными штанами, связанных стариков и быстро метнулся по углам. Схватился было за левое ухо в поисках рации, вспомнил, что рация осталась в лагере по приказу Коновальца, плюнул и ужом скользнул к связанному старику. Ибрагим посмотрел старику в глаза, приложил палец к губам, дождался кивка и разрезал тряпки стягивающие рот заложника.
— Сколько их?
— Много. Пять или семь. — старик едва мог говорить, так свело челюсти. — Еще старшая внучка наверху. Спасите ее. Спасите!
Дед заплакал.
Ибрагим, крутясь как волчок, разрезал веревки, стягивающие руки и ноги старика.
— В угол! Держаться тихо. Тише воды — ниже травы!
Повернулся, чтобы взять девочку и передать старику и увидел, что Максим сидит на обезглавленном туловище и смотрит в лицо отрезанной голове.
— Максим!
Тот не шелохнулся.
— Перст!
Максим поднял на Ибрагима глаза.
— Что ты там пытаешься высмотреть? Вставай. Работать пора.
Максим швырнул голову в угол и поднялся.
— Извини. Наверное, рога искал или жвала какие-нибудь.
Он медленно отходил от шока.
— Вот поэтому у нас семейных не берут. Семейные плохо контролируют себя при виде насилия над детьми и женщинами.
— А меня как зачислили?
— Полковник записал тебя как вдовца. Анкету поправил.
— Сука.
— Хороший мужик. Хотя сука, конечно.
На первом этаже дома никого не было. Не было мусора, следов разгрома — того что обычно сопровождает сцены разбоев. Но сверху, со второго этажа доносился какой-то стук и топот. Слышался смех. Напарники переглянулись, и Ибрагим, молча, указал на единственную лестницу ведущую вверх. Встав у самого края лестницы, чтобы не скрипела, Ибрагим пошел вверх, показывая Максиму рукой, что держаться надо у стены.
Поднявшись по лестнице, Ибрагим осторожно приоткрыл дверь и заглянул в щелку. После чего повернулся к Максиму и показал растопыренную ладонь. Пятеро. Переложил пистолет в руке стволом в руку, взяв его как маленький молоток. Стрельбы не будет. Будет избиение.
Широко открыв дверь, Ибрагим уверенно зашел в холл и ударил сидящего к нему спиной в кресле человека рукояткой пистолета в висок. Затем того, который сидел к нему вполоборота по переносице. Третий, сидевший к двери лицом, успел вскочить, но рука Ибрагима вытянулась вперед, и рукоятка пистолета достала и его висок. Влетевший в холл за Ибрагимом Максим ударил ногой уже начавшего подниматься четвертого в голову. Тот от удара тяжелого армейского ботинка сразу потерял сознание и кувыркнулся через подлокотник кресла. Пятый не успел ничего сказать или сделать, а на него уже смотрели два ствола. В оба глаза.
Получивший удар по переносице зашевелился, и Ибрагим мгновенно добавил ему по затылку. Тот затих.
— Сколько человек еще в доме?
Максим задал вопрос пленному. Тот посмотрел на Максима ничего не понимающими глазами и промямлил:
— Ник-кого. Только хозяин с хозяйкой.
Максим повернулся к Ибрагиму.
— Все. Тут больше никого.
Они огляделись. На полу в круге из пяти кресел лежало четверо парней. По некоторым, лежащими на спине, было видно, что у них расстегнуты ширинки. В комнате стояло несколько водочных стопок и пепельница. А в самом центре круга лежало избитое, покрытое кровоподтеками существо женского пола. Абсолютно голое.
То, что молодые люди слышали снизу, был не топот. Это был стук коленей и локтей. Жертву опустили на четвереньки и пинали друг к другу. Это доставляло мучителям особое удовольствие.
Максим размахнулся и ударил пленного в лицо. Тот отступил на шаг и рухнул на спину. Максим подошел и несколько раз от души пнул его, целя в причинное место.
— Что делать будем?
Ибрагим пожал плечами.
— Учитывая военное положение, бандитизм — преступление, подлежащее ускоренному правосудию. Приговор может вынести любой государственный чиновник, включая нас с тобой. Он же может привести приговор в исполнение. Чем я в последнее время и занимаюсь постоянно. Так, что…
В этот момент дверь в дальнем конце холла открылась, и на пороге появился бородатый мужчина в одних трусах с заспанным лицом. Узрев всю картину, он сунул руку за дверной косяк и вытащил оттуда охотничье ружье. Но поднять его он не успел. Максим быстро скользнул вперед и в точности как его в спортзале Ибрагим, ударил одновременно в вооруженную руку и грудь. Ружье упало на месте, а державший его отлетел внутрь комнаты, с грохотом упал и скорчился на полу. Максим шагнул за ним в комнату, оказавшуюся спальней, и увидел большую деревянную кровать под иконами, с которой поднималась пожилая женщина. Лицо у нее было таким же мятым и заспанным, как и у мужа. То, что это супруги Максим не сомневался — на обоих лежала печать совместной жизни, делающая мужа и жену похожими даже в движениях, но при этом дополняющими друг друга.
Максим оглянулся назад и увидел, что все молодые люди были босиком или в тапочках. Их ботинки стояли у двери ведущей на лестницу.
В отличие от мужа, она не стала делать резких движений или поднимать крик. Она встала, посмотрелась в большое зеркальное трюмо, пригладила растрепанные волосы.
— Опять у нас неприятности из за этих скотов. Совершенно не умеют себя вести. Постоянно гадят и воруют. — сказала она, надевая халат, — Вы не могли бы выйти, молодые люди? Или прикажете общаться с вами в таком виде?
И она показала руками на свои тапочки, ночнушку и халат.
Максим смотрел и смотрел на это существо, пытаясь как можно быстрее понять где, в каком конкретно месте оно отличается от обычного человека. Как можно быстрее, чтобы не смотреть на это слишком долго и не дай Бог не подхватить заразу. Палец на спусковом крючке свело судорогой, и Максиму пришлось помассировать его левой рукой, чтобы он снова заработал.
Ибрагим глядел на процедуры Максима с пальцем и растерянно оглядывался.
— Так я не понял: Это что — ваш дом? Вы — хозяйка?
Максим зло засмеялся.
— А ты еще не понял, что это? Гордись Ибрагим! Ты наблюдаешь законы исторического развития в действии. Перед тобой частный землевладелец в апофеозе его развития — кулак. Скоты в прихожке — его личная армия и полиция, с помощью которой он правит деревней. Деревня не от войны начала хиреть, хотя, конечно распустился он так только сейчас. Все началось гораздо, гораздо раньше. А те, что в сарае — должники. Или рабы. В данном случае разницы нет никакой. До Бога высоко, до царя далеко. А по нынешним временам и еще дальше. Когда-то их так боялись, что ссылали в Сибирь всех, кто хоть как-то, хоть чем-то напоминал кулака. Хоть немного. Так их боялись.
Из холла раздался стон. Максим подошел к Ибрагиму и взял у него пистолет. «Вул», который был у него в руке, его не удовлетворял — ему хотелось грохота. Он вышел из прихожей раздались выстрелы. Потом кто-то крикнул «не надо!» и еще выстрел.
Максим вернулся и направил пистолет на лежащего мужчину.
— Не надо! Я денег дам! Сколько вам нужно?! Они сами виноваты, они моих собак потравили! Собачек моих! По десять тысяч за щенка! — мужчина отползал от Максима — Вы только скажите, кто настучал? Кто настучал, скажите! Кто эта сука?
Максим наклонился к дрожащему «хозяину» и, улыбаясь страшной улыбкой, сообщил:
— Никто. Понял? Никто. Мы случайно зашли.
Понаблюдал за меняющимся от осознания информации лицом и выстрелил. Поднял глаза на женщину.
— Здесь против вас никто и пикнуть не мог. Никто и не пикнул. — перед глазами мелькнули картинки: обнаженная девочка сползает с верстака, девушка пытающаяся встать среди обнаженных тел. Лицо Максима дернулось, — Вы все правильно делали. Кому-то правильно наливали, кого-то пугали, кому-то правильно давали. Наверное, и на церковь жертвовали. — Максим показал стволом на иконы. — У вас все бы