Александр Волков. Так его звали. Так теперь зовут и меня. Меня сделали врагом Империи, предателем, изгоем, пеплом на сапогах судей. Продали за что-то, чего я даже не совершал. Может, и совершал. Я ещё не знаю, кем он был, но знаю одно — то, как его ломали, как топтали — точно нельзя просто взять и простить. Ни за что я не поступлю так. Каждый из них заплатит своей кровью.
Я почувствовал, как внутри поднимается злость. Сначала — как отголосок где-то далеко. Потом — как пульс моего сердца. Ровный, ритмичный. Не тот, что от страха или усталости. Этот был намного глубже.
Я медленно сел, обхватил колени руками. Тело казалось чужим, но уже не враждебным. Просто… ослабленным. Но внутри — в груди, где у обычного человека сердце, у меня билось нечто иное. Угли разжигались, я становился лучшей версией себя. Более сильной, более смелой. До безстрашия.
Я видел, как горел герб. Как сжигали имя моего рода. Как люди в мантиях решали, кто достоин жить, а кто нет. И видел — в их глазах не было уверенности, они боялись. Они боялись того, что может вернуться им и правильно делали.
Может, они что-то знали. Может, не знали ничего. Но клеймо предателя они выжгли не на теле сами и вот я здесь. Очень сильно сжал свои кулаки, челюсти свело от ярости наполняемой меня в этот момент.
Я не помнил всего, но уже знал главное: мне не обязательно вспоминать, чтобы мстить. У меня было уже достаточно информации для вендетты.
Месть — она не требует памяти. Только цели и немедленных действий.
Кто-то окликнул меня — из тех, с кем мы прибыли в обозе. Я не ответил. Просто встал и посмотрел на дорогу, которая вела вперёд. Как раз в этот момент солнце вылезло из-за склона. Лучи упали на клинки, на лица, на мокрую траву.
Все думали, что я сломлен. Что мы все — сломлены. Но они ошибались. Я только проснулся.
— Чёрт бы побрал эту Империю, — выдохнул кто-то рядом.
А я подумал: поберёт. Я сам позабочусь об этом. Я не стал завтракать с остальными.
Каша в жестяных мисках, дымящийся хлеб с пеплом от костра, слабый травяной отвар — всё это выглядело так, будто предназначалось не людям, а остаткам их. У всех был одинаковый взгляд: полупустой, смирившийся, отрезанный от жизни. Будто кто-то поставил точку, а они просто продолжают дышать по инерции.
А я чувствовал, как внутри что-то гудит. Растёт, расширяется. Злость превращалась в цель, цель — в план, а план — в решимость.
Я подошёл к краю стоянки. Там, где начинался склон. Ниже виднелась дорога, ползущая через равнину. За дорогой — лес. Тёмный. Старый. Молчаливый. Лес, о котором ночью шептались у костра. Кто-то говорил, что в нём живёт проклятие. Кто-то — что бродят отступники, людоеды, тени мёртвых.
Я слушал их тогда — и не чувствовал страха. Только раздражение. Эти суеверия были лишь цепями, в которые они сами себя заковали. Слабые всегда боятся тьмы, а для меня она была сило
— Через этот лес никто не ходит, — сказал водин из парней, тот, что рассказывал про вырезанный род. — А те, кто ходит… не возвращаются.
— А может, не хотят возвращаться, — ответил я. Впервые вслух этим утром.
Он удивился. Посмотрел на меня внимательнее. Что-то промелькнуло в его взгляде — не насмешка, не вызов. Признание. Словно он ждал, когда я заговорю.
— Хочешь свернуть с дороги? — спросил он.
— Я не хочу быть на ладони, — отозвался я. — Если нас снова будут искать, они пойдут по нашему следу. А в лесу — у нас есть шансы остаться незамеченными.
Он выдохнул. Помедлил. Потом кивнул.
— Говоришь, как человек, которому уже нечего терять. Это опасный голос.
— У меня не только голос. У меня теперь есть цель.
Из всей нашей группы со мной пошли только двое.
Первый — парень с разбитыми скулами и хитрющими глазами. Назвался Владом, хотя я не поверил. У таких лиц редко бывают настоящие имена.
Второй — долговязый с заиканием, но с умом. Я заметил, как он наблюдал за мной с первого дня. Остальные — остались. Боятся леса. Или того, что может встретить их в этом лесу.
— Если мы сдохнем, — сказал Влад, — Не вините меня. Я просто… не люблю умирать в ненадёжной компании.
— Сдохнем — значит, так надо, — ответил я. — Но если нет — значит, выберемся еще за свою жизнь, братцы.
Они кивнули. Мы собрали немного воды, засунули в холщовые мешки остатки сухаря и шагнули в тень.
Лес был тих. Даже чересчур. Только собственное дыхание и редкий треск сучьев под ногами. Кроны сомкнулись, как крышка гроба. Солнце почти не пробивалось. Трава — как выжженная, мёртвая. Птиц не слышно совсем.
Я шёл первым. Чувствовал каждый шаг. Каждую ветку, будто они хотели обвиться вокруг моих ног. Пространство дышало чем-то… древним. Зловещим. Но мне это было ближе, чем свет и поле.
Я не доверял миру, где всё ясно. Я знал — зло не в тенях. Оно сейчас на троне и у власти.
Шли часа два. Абсолютно без слов, в полной тишине. Потом раздался хруст.
Я обернулся.
Медведь — огромный, с тёмной шерстью и сломанным ухом — вышел из-за дерева, будто знал, что мы тут. Он не ревел. Просто шёл. Молча. Прямо на нас.
— Не двигайтесь и не говорите ни слова… — прошептал я.
Влад бросился бежать. Это была его фатальная ошибка, медведь рванул за ним. Крики, всплеск крови, хруст костей.
Второй — тот, с заиканием, замер. Я хотел шагнуть к нему, но зверь уже разворачивался и рванул в его сторону. Я закричал, бросился вперёд. Пнул зверя в бок, почувствовал, как когти полоснули по плечу. Боль — яркая, настоящая, вот она.
Я упал. В глаза летела грязь, в ушах — чужая смерть.
Но я встал. Встал и посмотрел на зверя.
Он остановился. Встретился со мной взглядом. Мы смотрели друг на друга, как равные соперники.
И… ушёл. Просто развернулся и ушёл. Я остался один.
Живой. В крови. Среди трупов и сломанных деревьев.
Я не знал, сколько лежал, прежде чем силы вернулись.
В груди пульсировала боль. Но внутри — всё стало тише. Я встал, прошёл дальше, оставаться тут не было больше времени.
И тогда услышал голос. Старый. Скрипучий.
— Ты долго шёл ко мне, Волков…
— Волков… — голос был хриплым, будто из-под земли.
Я остановился. Впереди между деревьями замаячила избушка — старая, покосившаяся, покрытая мхом крыша. Она не могла быть здесь. Не могла быть сейчас — но была. Как будто вынырнула из-под земли и предстала перед моим взором. Или из того самого промежутка между жизнями, где я впервые увидел лицо, вырезанное из пепла.
Я подошёл ближе. Шаги давались мне достаточно тяжело. Рана на плече горела болью. Кровь запеклась, ткань прилипла к коже. Но внутри было ощущение — не боли, а зова предков. Сильного притяжения.
— Ты выжил, — раздалось снова. — Значит, судьба сильнее, чем ты думаешь сам.
На пороге стояла женщина. Маленькая, сухонькая, с большими карими глазами. Лицо — усыпано морщинами, будто вековой пергамент. В руках — деревянная чаша.
— Кто ты такая? — спросил я.
— Та, кто помнит. Та, кто ждала. Та, кого не убить временем. Войди, Пепельный.
— Я ещё не Пепельный.
— Ошибаешься. Ты — уже он. Просто не принял себя. Это твоя главная задача и я помогу тебе.
Я зашёл в хижину.
Внутри пахло гарью, полынью и резкий запах железа. К потолку тянулись связки сушёных трав, в очаге потрескивали угли, а на деревянном столе стояла ещё одна чаша — большая, как ладонь, и тяжёлая.
— Пей, — сказала она. — Здесь — не сила. Здесь — правда. Истинное имя не получают. Его вспоминают. Только ты сам решаешь, кто ты. Но вкус у истины горький, так что будь готов заранее.
— А если я не выпью? Что будет тогда?
— Уйдёшь. В лес. Один. С чужим именем. С чужим сердцем. И умрёшь, так и не родившись заново прямо в этой избе.
Я взял чашу. Она была горячей.
Запах — резкий, как зола и медь. Тянуло тошнотой.
Я выпил. Мир сорвался с оси.
Сначала — тьма. Потом — образы. Не мои, не чужие — смесь. Я видел мужчину в доспехах цвета серебра. Его лицо было моим. Его меч — в моей руке. Его клятвы — на моих устах.
Я видел, как он стоял перед толпой — и толпа кричала. Я видел, как он не дрогнул. Как его имя вычеркивали из свитков. Как клеймили, как жгли знамёна.
И в тот момент, когда огонь коснулся его кожи — он улыбнулся. Потому что знал — он ещё вернётся.
И этот «он» — теперь я.
Я очнулся на полу. Пот заливал глаза. Виски стучали. Лёгкие тяжело дышали. Но внутри — было ясно. Спокойно. Наконец-то пришло полное осознание.
Знахарка стояла рядом. Она не касалась меня — но я чувствовал, будто она держит меня за руку. Или за душу, странное ощущение.
— Кто ты теперь? — спросила она.
Я поднялся. Глубоко вдохнул. Прислушался к себе.
— Я — Пепельный.
— Запомни это. Не имя делает тебя собой. А поступки, которые ты совершишь. Кровь, которую прольёшь. И те, кого поднимешь за собой.
Она протянула мне свёрток.
Тёмный плащ. Серый, словно сшитый из пепла. На спине — знак, похожий на старую, обугленную руну.
— Символ твоего пути. Не герб. Не знамя. Но те, кто знают, — увидят.
Я надел его. Он лёг на меня, как вторая кожа.
Уходя из хижины, я больше не спотыкался.
Я шёл легко. Точно знал, в каком направлении двигаться. Спина выпрямилась. Плечи — выше. Голова — ровно.
Не потому, что я стал сильнее. А потому, что я принял нового себя.
И в лесу, среди этой древней, холодной тьмы, я почувствовал, как мир впервые отозвался мне. Он не принял меня — но заметил. И я знал, это — только начало. Начало моего большого пути, который предстояло пройти стойко идя на встречу всему неизвестному в данный момент. Но это начало, в нём было намного больше всего, что было когда-то у меня до этого. Прошла жизнь уже не имела значения. Прошлое в целом не имело значения. Только здесь и сейчас. Только я и мой путь.
Утро пришло без предупреждения. Не было ни пения птиц, ни ласкового солнечного света. Сначала в темноте посерели очертания деревьев, потом небо над лесом стало свинцовым, будто натянутым между мирами полотном. Я поднялся с земли тяжело — как будто проснулся не после сна, а после боя.