Пер Гюнт
Нет уж, кокетничать полно со мной!
Думаешь, мне интересен мой тесть?
Как же! Когда упорхнули из клетки,
не попадайтесь охотнику, детки…
Друг мой! Оседлость – не высшая честь.
Как заведется знакомых орава —
значит, считай, что потеряна слава.
Истинный вождь, настоящий пророк
должен быть странен, неведом, далек.
Молнией, сказкой, звездой промелькнуть —
и, не прощаясь, отправиться в путь…
Я охладел к аравийским сынам —
плохо мне курят они фимиам.
Анитра
Ты не пророк!..
Пер Гюнт
Для тебя я король.
(Хочет поцеловать ее.)
Ишь, осерчала, дятленок упрямый!
Анитра
Дай мне твой перстень!
Пер Гюнт
О, прелесть! Изволь!
Ты меня только избавишь от хлама.
Анитра
Речи твои услаждают меня!
Пер Гюнт
Ты меня любишь! Я спрыгну с коня!
Слушай – я раб твой! Не страшен песок.
(Отдает ей хлыст и спрыгивает с коня.)
Я поведу тебя, нежный цветок!
Может быть, солнечный хватит удар
и шаловливость мою покарает;
но не тверди мне, дитя, что я стар:
юность одна шаловливой бывает.
Молодость – это игра, озорство…
Впрочем, ведь ты не поймешь ничего.
Мой олеандр, твой любовник шалун —
факт непреложный. И ergo[17] – он юн.
Анитра
Юноша, мальчик, дитя… Не сердись.
А у тебя еще много колечек?
Пер Гюнт
Мальчик! Я прыгну сейчас, как кузнечик!
Пьян я от счастья, как сам Дионис.
(Поет и танцует.)
Я блаженный петушок —
попляши со мной, хохлатка!
Прыг-скок, прыг-скок,
попляши со мной, хохлатка!
Анитра
Больно ты потный – растаешь, пророк.
Дай заберу у тебя кошелек!
Пер Гюнт
Вот, моя радость, – бери на здоровье.
Как ее сердце богато любовью!
(Опять танцует и поет.)
Юный повеса Пер Гюнт
скачет по кругу – вперед ни на шаг.
Ну и чудак Пер-весельчак,
юный повеса Пер Гюнт.
Анитра
Плечи и локти ты держишь не так.
Следует в танцах, пророк, упражняться…
Пер Гюнт
Хочешь одеждой со мной поменяться?
Анитра
Длинен кафтан твой и пояс широк,
а вот чулки узковаты, пророк!
Пер Гюнт
Ладно, eh bien![18]
(Становится на колени.)
Но для пылких сердец
сладко мученье – так сделай мне больно!
А как доставлю тебя во дворец…
Анитра
Долго нам ехать-то?
Пер Гюнт
Долго довольно —
миль этак тысячу.
Анитра
У, далеко!
Пер Гюнт
Душу тебе подарю я тогда.
Анитра
Нет, не хочу! Без души мне легко!
Ты ведь о боли просил меня?
Пер Гюнт
(поднимается)
Да!
Сильной, пронзительной… но быстротечной,
дня этак на три, не больше.
Анитра
Не вечной?..
Что ж, повинуюсь пророку. Прощай!
(Сильно бьет его хлыстом по пальцам и уносится на коне.)
Пер Гюнт
(с минуту стоит как вкопанный)
Это, пожалуй, уже через край!..
Час спустя на том же месте. Пер Гюнт степенно и задумчиво снимает с себя одну часть турецкого одеяния за другой. Наконец вынимает из кармана фрака свою маленькую дорожную фуражку и вновь предстает в своем прежнем, европейском обличье.
Пер Гюнт
(отбрасывая далеко в сторону турецкий тюрбан)
Повержен турок, ну, а я стою.
Не заблудился я в чужом краю,
не изменил ни родине, ни вере.
О, слава Богу, что, надев тюрбан,
я не забыл морали христиан.
И что мне делать на чужой галере?
Уж лучше жить на родине своей
и уважать тех маленьких людей,
кто помянуть добром меня бы мог
и на могилку положить венок.
(Делает несколько шагов.)
А эта дрянь была на полпути
к тому, чтобы с ума меня свести.
И будь я проклят, если я пойму,
с чего это я так полез на стену.
Ну, вот, еще одна такая сцена —
я стал бы жалок. Впрочем, почему?
Я побежден, но есть и утешенье:
я оказался в ложном положенье,
но, в сущности, остался сам собой…
Теперь подальше от таких профессий,
не то слащавость падишахской спеси
безвкусной отрыгнется пустотой.
Плохое это дело – быть пророком,
изображать немыслимый экстаз,
дрожа, что человеческое в нас
наружу может выйти ненароком.
Случайно оказавшись в этом чине,
я стал жрецом ощипанной гусыни.
А все же, все же…
(Смеется.)
Да нельзя, пойми,
в бездарной пляске время удержать,
хвостом виляя, реку двинуть вспять…
Я так страдал, любовь терзала дух —
а под конец ощипан, как петух.
Пророческая щедрость, черт возьми!
Что говорить! Карман мой оскудел,
но кое-что я все-таки сумел
в Америке припрятать на дорогу.
Бродягой я не стану, слава Богу.
Что лучше середины золотой?
Ни кучером не связан, ни слугой,
ни толстым чемоданом, ни каретой.
Я господин – и мне по сердцу это.
Но все ж на перепутье я пока,
и не свалять бы снова дурака.
Коммерция – негодное занятье,
любовный пыл – затрепанное платье.
И нет желанья пятиться назад.
«Назад – вперед, где дальше – неизвестно,
снаружи ли, внутри – повсюду тесно» —
так мудрецы, я слышал, говорят.
Как выбрать путь, не проторенный ране?
Где цель найти, достойную стараний?
Я собственное жизнеописанье
составить мог бы – юным в назиданье.
Нет! Выбрать путь открытий и исканий!
Писать я буду, как велит мне Бог,
об алчности умчавшихся эпох.
Да, вот куда я двину корабли:
я сызмальства листал страницы хроник
и был естествознания поклонник,
мой долг – писать историю земли!
Я, как перо, по морю поплыву,
жизнь мира, как свою, переживу
и буду наблюдать в укромном месте,
как погибают люди в битвах чести,
как истину приносят в жертву вере;
я прослежу падение империй;
с истории я должен сливки снять,
я попытаюсь Беккера достать
и по хронологической таблице
в забытые эпохи устремиться.
Мне чужды обольщения. Я знаю,
начитанность моя невелика,
мне одному не размотать клубка.
Но чем нелепей точка отправная,
тем интересней будет результат,
и если воля у тебя стальная,
найди свой путь и не страшись преград.
(Тихо, растроганно.)
А цель моя отныне – плыть и плыть…
Я разорву связующую нить
с Норвегией и Гудбраннской долиной,
промотан капитал наполовину,
«спокойной ночи» я сказал любимой
и мчусь по морю, истиной гонимый.
(Вытерев слезу.)
Исследователь должен быть таков;
я понял свой талант – и в этом счастье,
я сделаюсь собой в конце концов, —
без внешнего богатства и без власти
я стану императором страны,
которой имя – гюнтовское «я».
Моя душа – империя моя!
Изведав все минувшие века,
не трону я ни одного цветка,
расцветшего на тропах наших дней,
на этот век и на его людей
отныне я взираю свысока:
что ни мужчина – трус и лицедей —
никто достойной смертью не умрет…
(Пожимает плечами.)
А женщины – и вовсе жалкий род.
(Уходит.)
Снова север. Летний день в сосновом бору. Избушка. Открытая дверь с большим деревянным засовом. Над дверью оленьи рога. У самой стены пасется стадо коз.
У крыльца сидит с прялкой Женщина средних лет, с прекрасным, светлым лицом.
Женщина
(глядит на дорогу)
Быть может, не раз сменит хвою сосна,
и осень пройдет, и настанет весна.
Ты ждать мне велел, и я буду ждать,
я жду: ты придешь к этой двери опять.
(Ласкает коз, прядет, продолжает прерванную песню.)