Как вас?..
Бегриффенфельдт
Ни то, ни другое, ни третье!
Можно открыть вам великую тайну?
Пер Гюнт
(с возрастающим беспокойством)
Слушаю…
Бегриффенфельдт
Вы не из нервных случайно?
Пер Гюнт
Нет…
Бегриффенфельдт
(увлекает его в угол и шепчет)
Абсолютный преставился разум —
ровно в одиннадцать этого дня.
Пер Гюнт
Господи! Все неприятности разом.
Бегриффенфельдт
А для меня каково? Для меня?
Я во главе сумасшедшего дома!
Пер Гюнт
Как сумасшедшего дома?
Бегриффенфельдт
Да так!
Пер Гюнт
(побледнев, про себя)
Да неужели не ясно любому,
что и директор-то тоже дурак!
(Пытается уйти.)
Бегриффенфельдт
(следуя за ним)
Да вовсе он не умер! Он живой.
Он, как лиса, из шкуры вышел вон…
Так говорил Мюнхгаузен-барон,
великий соотечественник мой.
Пер Гюнт
Пожалуйста, простите – я сейчас…
Бегриффенфельдт
(удерживая его)
Да нет! Он угорь был, а не лиса.
Они ему гвоздем пробили глаз, —
он дергался на стенке полчаса.
Пер Гюнт
О, господи! Час от часу все хуже!
Бегриффенфельдт
Ему, бедняге, горло рассекли,
и он из шубы выпрыгнул наружу.
Пер Гюнт
Он не в себе. Его с ума свели.
Бегриффенфельдт
Конечно, этот из-себя-исход
для всей вселенной даром не пройдет.
Нам предстоит большой переворот.
Итак, согласно воле мировой,
в иную фазу только что вошедшей,
любой дурак и просто сумасшедший
считается субъектом с головой;
а кто считался личностью с умом,
отправлен будет в сумасшедший дом
и с той минуты наряду со всеми…
Пер Гюнт
И с той минуты я теряю время.
Бегриффенфельдт
Что значит время, если нет ума?
(Открывает дверь и кричит.)
Сюда! Да сгинет свет! Да будет тьма!
Да здравствует Пер Гюнт!
Пер Гюнт
Прошу прощенья…
Умалишенные гуськом выходят во двор.
Бегриффенфельдт
Пер Гюнт
Так я – король?
Бегриффенфельдт
Ну да!
Пер Гюнт
Такая честь… Мне это очень лестно…
Бегриффенфельдт
О повелитель, скромность неуместна
в такой момент…
Пер Гюнт
Но дайте мне смекнуть…
Я не могу… Я поглупел с годами…
Бегриффенфельдт
Но вы загадку сфинкса отгадали!
Самим собою стали!
Пер Гюнт
В том и суть,
что, здешние порядки возлюбя,
я отрекусь, пожалуй, от себя.
Бегриффенфельдт
Ну нет. Вы ошибаетесь. Ничуть.
Здесь, в этих стенах, каждый и любой
ничем не занят, кроме как собой,
и может плыть в далекие края
под парусами собственного «я».
Здесь каждый может бочку сколотить
и, погрузившись в долгое броженье,
бочонок герметически закрыть,
дабы не допустить проникновенья
чужих эмоций и чужих идей
вовнутрь неповторимости своей.
И вот теперь, когда перед прыжком
мы выстроились на краю трамплина,
нам не хватало только властелина,
но вы пришли и стали королем.
Пер Гюнт
Ах, черт возьми!
Бегриффенфельдт
Не сокрушайтесь, царь, —
все старое казалось новым встарь…
Я вам продемонстрировать могу…
«Сам по себе», пожалуйста, вперед.
(Мрачному субъекту.)
Ну, добрый день, не бойся нас, Гугу,
скажи нам, мальчик, что тебя гнетет?
Гугу
Страшно думать, что народ
безъязыким в гроб сойдет.
(Перу Гюнту.)
Выслушай меня, чужак!
Пер Гюнт
(кланяется)
Ради Бога!
Гугу
Значит, так!
Малабар лежит в долине,
на востоке от пустыни.
Португальцы, и голландцы,
и другие чужестранцы
шли на Малабар войной,
так что житель коренной
под влияньем войн и книг
исковеркал свой язык.
Нет в помине дней далеких,
когда в зарослях высоких
и в долине плодородной
жил орангутан свободный —
независим и один,
человек и гражданин.
Жил он вольно в эту пору,
дрался, рыл в пещерах норы,
и его родной язык
был могуч, богат и дик,
но на всем оставил знак
четырехсотлетний мрак.
Ночь над миром воцарилась,
обезьяна в лес забилась,
и какой-то новый ум
заявил, что гам и шум
не охватят высших дум
и что сила только в слове.
Это ж гнет для всех сословий!
Португальцу и голландцу,
азиату, африканцу
силой навязали речь!
И теперь мой долг – беречь
то исконно обезьянье
первобытное ворчанье;
в этой музыке народной —
вопль страданья, крик голодный.
Но никто во всей округе
не поймет моей заслуги!
Одинок я в деле этом,
помоги мне хоть советом!
Пер Гюнт
(про себя)
Раз решил с волками жить,
научись по-волчьи выть.
(Вслух.)
Близ пустыни марокканской
есть огромный старый куст,
и на нем устроил дом
целый род орангутанский.
Я из их почтенных уст
не слыхал ни слов, ни песен.
Труд ваш очень интересен,
но в отечестве своем,
как известно, нет пророка.
Эмигрируйте в Марокко!
Гугу
Вот спасибо, что помог!
Завтра снаряжаться стану.
(Делает многозначительный жест.)
Пусть отверг меня восток —
есть в Марокко обезьяны.
(Уходит.)
Бегриффенфельдт
Он сам? Каков он есть? Конечно, да.
Ничем другим он не был никогда.
Он не в себе – и потому он сам.
Не правда ли, он интересен вам?
А вот феллах. Он признан умным мужем —
с тех самых пор, как с разумом мы дружим.
(Феллаху, таскающему на спине мумию.)
Великий Апис…
Феллах
(дико глядя на Пера Гюнта)
Я ведь фараон?
Пер Гюнт
(прячась за спину директора)
Сказать по правде, я не посвящен
в детали вашей жизни, извините.
Но все-таки манеры, внешность, тон…
Феллах
Ты тоже врешь!
Бегриффенфельдт
Прошу вас, объясните!
Феллах
Ну что ж! Ты видишь эту ношу?
Я никогда ее не брошу,
хотя она мертва давно
и вряд ли сохранилась запись
об имени… Но это Апис.
Им много стран покорено,
он был строитель пирамид,
он многих сфинксов изваял
и Турцию завоевал,
как наш директор говорит.
В Египте неспроста людьми
он чтится наравне с богами:
священный бык стоит во храме.
Но Апис – это я, пойми!
Оно звучит довольно странно,
но нет в моих словах обмана,
ты все поймешь. Однажды царь
со свитой на охоте был.
Он много ел и много пил.
Перегрузившись не на шутку,
он удалился на минутку
на поле, где стоял алтарь,
моим сооруженный дедом,
мне каждый куст в том поле ведом:
тот изобильный чернозем,
что унавожен фараоном,