славный Пер Гюнт, император лесной.
(Тихо смеется.)
Петер, кукушка, о чем ты поешь?
Луковкой дикой ты жил и умрешь.
Смерти голодной сгодишься ты в пищу…
Дай я тебя хорошенько очищу.
(Чистит луковицу, снимая перья одно за другим.)
Верхний лоскутик твой, грязный и хрупкий, —
тот, что от бури спасался на шлюпке.
Эта вот шкурка – морщины и дыры —
напоминает меня – пассажира,
запахом Пера несет за версту.
Дальше почистим, рассмотрим вон ту!
Россыпи золота… Верфь, особняк…
Это Пер Гюнт, только сок в нем иссяк.
Этот пушнину искал у Гудзона…
Этот лоскутик похож на корону —
выкинуть надо и чистить опять!
Этот хотел археологом стать,
в этом – и сила, и свежесть, и сок,
только он лживый насквозь, как пророк.
Этот вот нежный пахучий листок
напоминает блаженный Восток.
Эти последние, верно, больны
и по краям совершенно черны —
напоминают моих чернокожих,
совесть больную, служителей божьих…
(Снимает сразу несколько перьев.)
Перья, покровы… Уж верно, пора
до сердцевины дойти, до ядра.
(Общипывает луковицу до конца.)
Нет никакой сердцевины у лука.
Создал же Бог бессердечную штуку —
да, остроумно…
(Отбрасывает листья.)
Отбросим остатки.
Только для черта такие загадки.
Но – бережет береженого Бог —
прочно стою я на всех четырех.
(Почесывает затылок.)
Нет порядка в мире – это так старо!
Кажется, что ухо держишь ты востро.
Кажется, ухватишь быка за рога —
а никак не знаешь, встретишь где врага.
(Вдруг останавливается перед избушкой, вид которой заставляет его замереть от неожиданности.)
Где-то я видел такую избушку…
(Протирает глаза.)
Это крылечко и эту опушку,
эти оленьи рога над коньком,
эту красавицу с рыбьим хвостом.
Ложь!.. На двери я повесил замок,
чтобы от мыслей нечистых берег!
Сольвейг
(поет в избушке)
На Троицын день прибрала я дом,
мечтала с тобой посидеть вдвоем,
далекий мой!
Но если ноша твоя тяжела,
в пути присядь.
Тебе обещала я долго ждать —
я долго ждала.
Пер Гюнт
(встает безмолвный, мертвенно-бледный)
Кто верит, тот ушедшего простит.
Кто сам не забывает, тот забыт.
О строгая! Ты чувствуешь всерьез!
Ты – власть моя, и я тебя не снес!
(Убегает по лесной тропинке.)
Редкий сосняк, опустошенный лесным пожаром. Ночь. Повсюду обгоревшие пни. Туман.
По сосняку бежит Пер Гюнт.
Пер Гюнт
Пепел, чад и пыль горой.
Вот тебе! Бери и строй!
Все истлело изнутри.
Что ж! Гробницу мастери.
Сказки, выдумки, мечты
мертвыми на свет родились,
лжи и вымысла пласты
пирамидой взгромоздились,
совесть грешная молчит,
ложь сверкает, словно щит,
захмелевший воет ветер:
«Архитектор Цезарь Петер!»
(Вслушивается.)
Плач ли? Детский голосок?
Радость в нем или тревога?
Ах, клубок! Еще клубок!
(Отбрасывая ногой.)
Прочь вы! Дайте мне дорогу!
Клубки
(перекатываясь по земле)
Мы твои мысли —
дети любви твоей.
Перечисли,
скольких сгубил детей.
Пер Гюнт
(обходя сторонкой)
Был мальчишка от одной —
эдакий прохвост хромой.
Клубки
Нам бы крылья:
птицы в полете легки…
Мы клубки —
катимся вместе с пылью.
Пер Гюнт
(спотыкаясь)
Я же ваш папочка, крошки, —
не подставляйте мне ножки!
(Бежит.)
Сухие листья
(проносясь по ветру)
Мы знамена.
Ты нас хотел нести —
ветер сонный
нас иссушил в пути.
Нам никогда, никогда
не увенчать плода!
Пер Гюнт
Станете вы удобреньем
новым, грядущим растеньям.
Шум в воздухе
Мы – поэмы,
рвавшиеся на уста,
только твои уста
так и остались немы.
Грешной души очаг
не подарил нам пламя,
ты не пришел за нами, —
горе тебе, наш враг!
Пер Гюнт
Я писал сухую прозу.
Что мне вы, пустые грезы!
(Выбирает кратчайшую из дорог и бежит по ней.)
Капли росы
(скатываясь с ветвей)
Мы – твои слезы.
Ты не привык
плакать, не дал нам воли.
В капле боли
тает души ледник.
Бросил нас позади,
близко не подпустил,
иглы в твоей груди —
нет в нас целебных сил.
Пер Гюнт
Я рыдал тогда, в провале,
когда хвост мне подвязали.
Сломанные соломинки
Мы – свершенья,
но не пробил наш час.
Страх, сомненье —
вот что сломало нас.
Перед твоим концом
о мотовстве твоем
мы рассказать придем
перед судом.
Пер Гюнт
Как же мне держать ответ
за дела, которых нет?
(Убегает прочь.)
Голос Осе
(издалека)
Уходи, сынок:
скверный ты ездок!
Недовез, шельмец,
в снег свалил салазки.
Что же твои сказки?
Где же твой дворец?
Думал, что ли, кот
в рай нас подвезет?
Пер Гюнт
Мне своих грехов довольно!
Разве выдержит спина
груз, что тащит сатана?
Лучше смерть – не так уж больно!..
(Убегает.)
Другое место в бору.
Пер Гюнт
Где вы, собаки? Могильщик с лопатой,
певчий-заика, дьячок бородатый!
Киньте мне черный лоскут на тулью —
всех мертвецов заодно отпою!
По боковой дорожке идет Пуговичник с большой ложкой и прочими инструментами.
Пуговичник
Гей, старичок, добрый вечер!
Пер Гюнт
Здорово!
Пуговичник
Шибко спешишь. Интересно – куда?
Пер Гюнт
Так… На поминки.
Пуговичник
Скажи мне тогда:
Петера Гюнта – не знаешь такого?
Пер Гюнт
Долго искать не придется!
Пуговичник
Ура!
Стало быть, он за тобой посылал?
Пер Гюнт
Что ты задумал?
Пуговичник
Вот, ложку видал?
Скоро тебе в переплавку пора.
Пер Гюнт
Что ты тут делаешь?
Пуговичник
Переплавляю.
Пер Гюнт
Переплавляешь?
Пуговичник
Вот видишь, пустая,
для переплавки готовая ложка.
Жить тебе, Пер, остается немножко.
Вырыта яма, и гробик готов —
как говорится, корми червяков.
Только души не зароешь в могиле;
надобно, чтобы ее перелили.
Пер Гюнт
Предупредили бы.
Пуговичник
Смерть и рожденье
не назначают заране свой час.
Люди не знают об их появленье.
Пер Гюнт
Верно… Но кто ты, зачем ты у нас?
Пуговичник
Видишь, я мастер – я пуговки лью.
Пер Гюнт
Много имен у любимых детей…
Значит, явился по душу мою?
Большего грешника не было, что ли?
Ведь не такой я отпетый злодей,
хуже, страшнее встречал я людей.
Разве не лучшей достоин я доли?
Был я врунишкой, повесой, лентяем,
но не считать же меня негодяем?
Пуговичник
Вот оно! В этом-то весь узелок,
что никакой ты не грешник, дружок.
А посему от котла ты избавлен —