— Уймись, — вмешался Перегрин, стараясь говорить с несвойственной ему начальственной строгостью. — Ты и в самом деле отправишься сейчас за кулисы и останешься там до тех пор, пока не понадобишься. В перерыве я поговорю с тобой. А пока не желаю ни видеть, ни слышать тебя до твоего выхода на сцену. Понятно?
— Мне очень жаль, — спокойно ответил Гроув. — Правда. — И он отправился за кулисы через ту самую дверь, которой в свое время воспользовался мистер Кондукис, когда вытаскивал Перегрина из ямы.
— Марко и Герти, — воззвал Перегрин, и оскорбленные актеры хмуро взглянули на него, — надеясь на ваше великодушие, я прошу у вас то, чего не имею права просить. Я надеюсь, вы забудете об этом достойном сожаления инциденте, словно его никогда и не было.
— Или этот человек, или я. Никогда за все мое существование на профессиональной сцене…
Найт продолжал бушевать. Гертруда слушала с мрачным одобрением, поправляя грим. Остальные вели себя тихо, как мышки. В конце концов Перегрину удалось добиться перемирия, и они снова начали с фразы «Кто это там бредет вприпрыжку по аллее?»
Ссора удивительным образом привела к желаемому результату. Гертруда, в душе которой, видимо, произошел процесс эмоционального переключения, выдала свою закулисную реплику со всей злостью законченной стервы.
— Но, дорогой, — взмолилась Дестини Мед несколькими минутами позже, пожирая Перегрина огромными черными глазами. — Вприпрыжку? Я? В первое мое появление на сцене? Неужели это необходимо? Ведь это же выход! И вприпрыжку!
— Дестини, лапочка, ничего не поделаешь, он сам ее так описывал.
— Кто?
— Шекспир, дорогая. Она ходила вперевалку, задыхаясь, лицо ее бледнело, на нем вздувались вены, а глаза едва не вываливались из орбит.
— Как странно.
— Дело в том, что все это ему казалось чрезвычайно сексуально привлекательным.
— Я не понимаю, как я смогу быть сексуальной, если буду скакать на одной ножке, пыхтеть и сопеть, как кит. Нет, правда.
— Дестини, послушай, у него есть строчки о том, как он ее увидел впервые. Она шла по улице, хромая, тяжело дыша, но он в этом несовершенстве увидел победительную силу. Вот поэтому я заставил ее свалиться с лошади и пойти вприпрыжку по аллее.
— Он был немного не в себе?
— Разумеется, нет, — вмешался Маркус.
— Ну, я просто так спросила. Перчатки и все прочее…
— Послушай, дорогая, вот ты входишь, смеющаяся, запыхавшаяся…
— И прыгаю. Нет, честное слово!
— Хорошо, — сказал Маркус. — Мы все понимаем, что ты хочешь сказать, но послушай. Ты выглядишь великолепно. Бледность и румянец поочередно сменяют друг друга, грудь высоко вздымается. У него были совершенно нормальные реакции. Ты ошеломила его, разве ты не понимаешь? Ты ошеломила меня.
— Прыжками?
— Да, — раздраженно ответил Маркус. — Как и всем остальным. Давай, дорогая, не упрямься, твой выход.
— Дестини, милая, — сказал Перегрин, — ты в бархатном платье с глубоким декольте, маленькой шляпке с пером и мягких туфельках, и ты прекрасна, прекрасна. Молодой доктор Холл вышел, чтобы помочь и поддержать тебя. Чарльз, поди возьми ее под руку. Да, вот так. Постарайся не стеснять ее движений. Теперь дверь открывается, и мы видим тебя. Великолепно! Ты стоишь в потоке света. И он видит тебя. Шекспир то есть. И ты говоришь. Ты поняла, Дестини, да? Ты говоришь… Давай, дорогая.
«Я пришла нарушить ваше уединение, господин Шекспир, перескочив через порог, как скворец».
— Хорошо, и ты сразу поняла, что поймала его.
— Поймала?
— Зацепила.
— Я должна это показать?
— Да. Ты довольна. Ты знаешь, что он знаменит, и хочешь похвалиться им перед В. Х. Марко, ты выходишь вперед, тебя вынудили, и предлагаешь помощь. Ты смотришь на нее. А ты, Дестини, идешь к нему, спотыкаешься, едва не падаешь и прижимаешься к нему. Он ужасно, ужасно спокоен. Так, Марко, так. Изумительно. А ты, Дестини, дорогая, просто молодец. Молодец. Это именно то, что нам нужно.
— Могу я присесть или мне до бесконечности сопеть у него на груди?
— Посмотри ему в лицо. Дай ему наглядеться на тебя. Засмейся. Нет, не так, дорогая. Не громко. Гортанным смехом.
— Более сексуально?
— Да, — сказал Перегрин и провел руками по волосам. — Именно, более сексуально.
— А потом я сажусь?
— Да. Он помогает тебе сесть. В центре. Холл придвигает тебе стул. Чарльз!
— А нельзя ли, — перебил Маркус, — поставить стул слева от центра? Понимаешь, Перри, милый, я забочусь о Десси, так ей будет проще, и мизансцена будет лучше выглядеть. Я посажу ее вот так. — Марко необыкновенно изящным жестом придвинул стул, усадил Десси и сам оказался в центре сцены.
— Марко, милый, мне кажется, что первый вариант лучше.
— Перри, давай попробуем иначе. В том, что мы сейчас сделали, мне видится какая-то фальшь.
Некоторое время они препирались из-за коронного места в центре. Перегрин принял окончательное решение в пользу Маркуса. Его вариант был действительно лучшим. Вышла Гертруда, затем Эмили, очень милая в роли Джоан Харт и, наконец, Гарри Гроув. Он вел себя прилично и отыграл роль мистера В. Х. с блеском. Перегрин начал думать, что, в конце концов, он написал уж не такую плохую пьесу и что, если повезет, ему удастся удержать труппу в руках.
Он слышал краем уха, что кто-то вошел в партер. Все актеры были на сцене, и Перегрин предположил, что это Уинтер Морис или Джереми, который часто заглядывал, особенно когда репетировала Дестини.
Они снова прогнали целиком всю сцену, затем вернулись к более ранней сцене между Эмили, Маркусом и невозможным Тревором, в которой мальчик Гамнет получает на свое одиннадцатилетие в подарок от дедушки пару вышитых перчаток из козлиной кожи. Маркусу и Перегрину удалось с помощью строжайшей требовательности сладить с воинственным эксгибиционизмом Тревора, и сцена прошла довольно хорошо. Они сделали перерыв на обед. Перегрин задержал Гарри Гроува и задал ему головомойку, к которой тот отнесся столь добродушно, что Перегрин поневоле быстро смягчился. Отпустив Гарри, он с неудовольствием обнаружил, что того дожидается Дестини. А где же Маркус Найт и почему он не подтверждает свои права собственника на ведущую актрису? Объяснение содержалось в словах Дестини: «Дорогой, король дельфинов отправился на какую-то шикарную встречу в клуб. Куда мы пойдем?»
Новый занавес был полуопущен, свет на сцене погашен, директор сцены ушел, и слышно было, как в отдалении хлопнула дверь служебного входа.
Перегрин двинулся по залу, решив выйти через парадный выход, и столкнулся лицом к лицу с мистером Кондукисом.
2
Перегрину почудилось, будто время повернулось вспять, и снова, как год и три недели тому назад, он стоит в проходе разбомбленного зала и с него стекает грязная вонючая вода. Казалось, что мистер Кондукис одет в тот же безукоризненный костюм и ведет себя с той же необъяснимой странностью. Он даже, как и тогда, невольно сделал шаг назад, словно Перегрин собирался его в чем-то обвинить.
— Я видел, как вы упражнялись, — бесцветным голосом проговорил мистер Кондукис, словно речь шла об обучении игре на фортепьяно. — Не могли бы вы уделить мне несколько минут, я хотел бы кое-что с вами обсудить. Пройдемте в ваш кабинет?
— Конечно, сэр, — сказал Перегрин. — Извините, я не видел, как вы вошли.
Мистер Кондукис не обратил внимания на его слова. Он разглядывал, по-видимому с абсолютным равнодушием, обновленный зал: малиновый занавес, люстры, сверкавший позолотой орнамент, зачехленные и готовые к приему зрителей ряды кресел.
— Вы довольны реставрацией? — спросил он.
— Вполне. Постановка будет готова вовремя, сэр.
— Будьте любезны, идите первым.
Перегрин припомнил, что и в их первую встречу Кондукис всегда пропускал его вперед, определенно не желая, чтобы кто-либо находился у него за спиной. Они поднялись наверх. В кабинете Уинтер Морис диктовал письма. Перегрин бросил на него взгляд, несколько смятенный, но столь выразительный, что Морис поспешно вскочил.
Мистер Кондукис вошел в кабинет, ни на кого и ни на что не глядя.
— Это наш администратор, сэр. Мистер Уинтер Морис, мистер Кондукис.
— Да-да, доброе утро, — сказал Кондукис и отвернулся. Однако в его манере не чувствовалось и намека на намеренную грубость. «Ей-богу, старина, — заметил позже Морис, — зря я почтительно удалился, мог бы остаться и послушать вашу беседу. Он все равно меня в упор не замечал».
Морис и секретарша быстренько собрались и отправились обедать.
— Присаживайтесь, сэр.
— Нет, спасибо, я ненадолго. Речь идет о перчатке и документах. Мне сказали, что их подлинность установлена.
— Да, сэр.
— Ваша пьеса основана на этой находке?
— Да.
— Я обсудил рекламную кампанию с Гринслейдом и двумя знакомыми, имеющими опыт в такого рода предприятиях, — он назвал имена двух столпов театрального бизнеса, — и поразмыслил о ее проведении. Мне пришло в голову, что при правильном подходе к делу перчатка и история се обнаружения могла бы стать главной темой в рекламе пьесы и театра.
— Действительно, могла бы, — с жаром подхватил Перегрин.
— Вы согласны со мной? Я подумал, что стоит рассмотреть вопрос о том, чтобы приурочить публикацию о находке к открытию театра и выставить перчатку и документы, приняв соответствующие меры безопасности, на обозрение публики в фойе.
Перегрин заметил, изо всех сил стараясь казаться беспристрастным в суждениях, что подобная акция в качестве предварительной рекламы вызовет сенсацию. Мистер Кондукис быстро взглянул на него и снова уставился в пространство. Перегрин спросил, уверен ли владелец сокровищ в безопасности затеваемого предприятия. Мистер Кондукис ответил короткой справкой о встроенных сейфах особого типа, производство которых, как удалось уразуметь Перегрину, его собеседник в значительной мере финансировал.
— Вашим представителем по связям с прессой и рекламе является мистер Конвей Бум, — монотонно продолжал мистер Кондукис.