Нагрянули они как-то и в хату матери и дочери по фамилии Слободяник, нашли две четверти самогона. Одну разбили прямо посередине хаты. После этого в ней воняло так, как будто тут неделю гуляли. Другую взяли себе, не составили никакого акта и лишь припугнули. Мол, ежели вы еще раз будете уличены в варении самогона, то внушением уже не отделаетесь.
На том все и закончилось.
Председательша набрала новое правление колхоза. В него вошел и мужчина-бригадир с гонором, который любил быть на виду. Она нашла счетовода и секретаря. Никто из колхозников против нее ничего не имел. Всех устраивал и староста, который вместе с секретарем, бывшим учителем, занял дом, в котором до войны находился сельсовет.
Работу новоиспеченный староста начал с того, что ходил по домам и уговаривал молодежь, какая еще оставалась в селе, вступать во вспомогательную полицию. Он уломал трех парней. Двоим было по шестнадцать, одному — семнадцать лет. Они должны были носить на рукаве белую повязку с надписью «Polizei». Потом староста съездил в райцентр и привез оттуда специальную черную форму со светлыми отложными воротниками. Парни должны были днем, а иногда и ночью, ходить в ней по улицам и следить за порядком в селе. В свободное время полицаи работали по хозяйству, а вечерами, сняв форму, шли вместе со всеми к клубу веселиться и втихаря пить самогон.
Как-то быстро, будто сами по себе, запустились мукомольня, пара водяных и две ветряных мельницы и механическая маслобойня, которая вообще не работала аж с тридцать девятого года. А в соседнем селе был восстановлен и заработал свеклосахарный завод.
Егор слушал женщину очень внимательно, не перебивая. Конечно, свой рассказ она начала издалека, но, похоже, ей просто хотелось выговориться, постараться, чтобы этот младший лейтенант, который сидел напротив нее, все понял. Когда она стала рассказывать о мельницах, маслобойне и сахарном заводе, ей показалось, что младший лейтенант хотел что-то спросить, но потом передумал и не стал ее прерывать.
А Егор Ивашов и в самом деле хотел спросить о карателях и партизанах. Неужели в селе ни тех ни других никогда не бывало? Все жители Лебедяновки вот так, без малейшего сомнения, не говоря уж о каком-то сопротивлении, приняли новую власть и порядки как нечто должное и неизбежное? И правда ли, что им было все равно, кто ими руководит?
В такое младший лейтенант не очень-то верил.
Конечно, народ в селах не шибко грамотный, но ведь это же советские люди! Не бараны, чтобы вот так, за пуд зерна и заработавшую вдруг маслобойню забыть все, что дала им советская власть. Неужто у них, всех разом, такая короткая память?
Хотя тут надо сказать, что Егор, как ему и было положено по должности, вел так называемую оперативную работу с личным составом. Поэтому он знал, что среди новобранцев, мобилизованных с оккупированных территорий, имелись и такие, которые совсем неплохо жили под немцем.
В донесении агента-осведомителя из первого батальона, лежащем в сейфе, приводилось высказывание деревенского солдата-новобранца, записанное почти дословно. Тот говорил, что при советской власти его семейство едва сводило концы с концами, хотя все не покладая рук работали в колхозе. А когда, мол, пришли немцы и установили в их деревне новые порядки, жить стало намного сытнее. Это потом, когда их погнали по всем фронтам, они стали отбирать у людей последние крохи. А на первых порах фрицы так правили, что живи да радуйся!
План хлебозаготовок был на треть меньше, нежели при большевиках. Да немцы еще и надбавки ввели за переработку. Землицу крестьянам нарезали в личное пользование. Да не так, что свояку или куму Степану Егоровичу досталась лучшая пашня, а резкому на язык супротив колхозного правления Семену Панкратову — кустарник да болотистая низина, на которую сил угробишь уйму, а в результате получишь без малого шиш.
Нет. Нарезали немцы всем одинаково, чтоб по справедливости. Дескать, хочешь работать в колхозе — работай. Только на совесть. А хочешь вести единоличное хозяйство — веди. Только положенный хлебушек сдавай в полном объеме и вовремя. А излишки хоть на базаре продавай. За ту цену, которая тебя самого устроит.
Отец этого новобранца даже собственную лавку в деревне открыл. Стал торговать скобяным товаром и прочей утварью, которая в любом крестьянском хозяйстве завсегда надобна.
Конечно, этого солдатика-новобранца Егору пришлось взять на заметку, прояснить всю его подноготную. Уж не агент ли он вражеский, засланный оккупантами мутить красноармейцев да подбивать их сдаваться в плен? Оказалось, что никакой не агент и даже не антисоветчик, а просто не шибко умный деревенский парень, у которого что на уме, то и на языке.
Младшему лейтенанту пришлось побеседовать с ним по душам, наставить на путь истинный. Иначе с такими разговорами ох как далеконько можно зайти. Аж на самую Колыму. А то и под пулю по вердикту трибунала.
— Так я ж не выдумал ничего. Я же чистую правду толкую, — попытался хоть как-то оправдаться новобранец, но был жестко прерван Егором.
— Это никакая не правда, а частный случай, — сказал как отрезал младший лейтенант. — Ты только служить начал, не видел еще сел и деревень, начисто сожженных. Баб, детей да стариков, убитых выстрелом в затылок. Могил братских, едва землицею присыпанных, где с мужиками те же бабы, старики и дети лежат. Вот где настоящая правда, солдат! — возвысил голос Егор Ивашов. — Фашисты наш народ целенаправленно истребляют. Чтоб под корень извести. А тех, кого не убивают, превращают в рабов и заставляют на себя работать. Что ж, работай, коли ты раб. Лижи их сапоги. Радуйся всякой подачке, как рад пес обглоданной косточке. А коли не хочешь становиться на колени перед врагами — расстрел. Хочешь быть рабом, чтобы тобой всякая мразь помыкала? — Ивашов впился взором в глаза новобранца.
— Нет, не хочу, — ответил тот.
— Тогда прекращай антисоветские разговоры, бери винтовку и бей врагов так, чтобы пятки сверкали. Чтобы земля у них под ногами горела! Кто их к нам звал? — Оперуполномоченный СМЕРШа продолжал сверлить взглядом новобранца.
— Никто.
— То-то и оно, что никто. А коли я еще хоть раз от тебя подобную нелепицу услышу, под трибунал подведу, — пообещал на полном серьезе Ивашов и добавил: — Все понятно, товарищ рядовой?
— Понятно.
— Еще раз спрашиваю, вам все понятно, товарищ рядовой? — повысил голос Егор Ивашов.
— Так точно, товарищ младший лейтенант!
— Хорошо. Свободен.
А женщина тем временем продолжала рассказ:
— С весны сорок второго близ нашего села объявились партизаны. Они приходили по ночам, худые, голодные. Как зимовали и где — неизвестно. Заглядывали и к нам. Однажды появились двое. Уже утром. Спросили, есть ли что-нибудь покушать.
Мама вынесла им хлеба и молока. Так они сразу все уговорили, а ведь кувшин почти на три литра был. Потом про полицаев стали спрашивать. Есть ли они в селе и сколько их? Мама сказала, что полицаев трое. Дети еще совсем.
Один из этих партизан, высокий такой, чернявый, отвечал ей:
«Они, гражданочка, уже не дети. Это наши враги!»
Потом они велели мне проверить, нет ли поблизости этих самых молодых полицаев. Я вышла, посмотрела — вокруг никого. У нас за сараем сразу густая лоза начинается, потом лещина высокая тянется, за ней березняк. Так они лозою и ореховыми кустами ушли в лес.
Потом еще несколько раз приходили.
Однажды мама спросила:
«Откуда ходите-то?»
«Этого вам знать не надо», — ответил партизан.
Но по всему было видно, что стоят они не очень далеко от Лебедяновки, ведь каждый день издалека в село не находишься.
Потом, едва ли не каждый вечер, мама носила им хлеб и молоко за клуню, в молотильный сарай, который стоит у нас за огородами. А наутро там уже ничего не было. Только кувшин пустой стоял. — Стефания умолкла, какое-то время сидела, уставившись невидящим взглядом в пол.
Потом она вздохнула и продолжила:
— Летом сорок второго года в село на трех мотоциклах с колясками приехали немцы и двое русских. Среди них была женщина. Они сразу двинулись к бывшему сельсовету, к старосте. Где-то час сидели и что-то решали у него. После чего староста собрал сход.
Первым стал говорить германский офицер. Наверное, он был самым старшим из приехавших немцев. Его слова переводила женщина. Некоторые наши селяне ее узнали. До войны она работала в районной школе-семилетке преподавательницей немецкого языка.
Говорил немецкий офицер не очень долго. Он сказал, что некоторым из нас выпала большая честь. Великая Германия дает нам возможность поработать на ее благо и тем самым помочь ей выиграть всемирную войну, которую она ведет против большевиков и жидов. Пугаться не надо. Работа в Германии будет хорошо оплачиваться. Нам будут обеспечены хорошие жилищные условия. Сельский староста будет обязан заботиться о семьях, чтобы они ни в чем не нуждались. Завтра к утру те люди, имена которых сейчас зачитает староста, должны быть готовы для отправки в волостной центр. Там они сядут на поезд и поедут в Германию. В дороге люди будут получать горячую пищу, но должны иметь при себе запас еды на два-три дня. Все обязаны взять с собой самые необходимые личные вещи и документы.
Когда он закончил, староста зачитал список тех людей, которые подлежат отправке в Германию. Среди них значилась и я.
Как я поняла, староста, скорее всего, договорился с немцами, чтобы они забирали не больше чем по одному человеку с каждого двора. В его список попали преимущественно молодые люди начиная с шестнадцати лет. Обеспечить доставку в районный центр народа, мобилизованного на работы в Германию, должны лично староста и полицаи.
Когда все разошлись, мама сказала мне, что немцам верить нельзя. Всех людей, прибывших в Германию, они обратят в рабов, а из девушек сделают наложниц. Я должна бежать в лес, найти партизан и остаться с ними.
Я собрала кое-какие вещи, как будто готовилась к отправке в Германию, и поздно вечером тем же путем, каким уходили партизаны, заглядывавшие к нам за продуктами, двинулась в лес. Сначала я продралась через заросли лозы и орешника, потом всю ночь шла, прислушиваясь к каждому шороху.