– Может, ты об этом забыл?
Он снова подозрительно покосился на меня.
– Я-то этот лифт видел… – продолжал он. – Специально осмотрел. И тогда еще усомнился в выводах Савельева. Кабина слишком мала для того, чтобы трое могли там расправиться со своей жертвой.
– Потерпевшая сомневается в причастности Игоря, – напомнил я. – Быть может, они его затащили в кабину, чтобы потом всю вину свалить на него?
– Допустим, – не очень уверенно произнес Турецкий. – Но есть экспертиза, подтвердившая виновность Игоря Бахметьева.
– Она лишь подтвердила наличие его спермы у потерпевшей… – буркнул я. – Соучастие в изнасиловании – все-таки не совсем то же самое.
– Ты думаешь? – спросил Турецкий. – Действительно не одно и то же… Еще недавно я бы назвал это болтовней. А что, у адвокатов действительно мозги по-другому устроены? Ты это почувствовал, когда получил лицензию?
– Нет. Я понял это, когда мой приятель Вадим предположил, что в принципе заказным может быть не только убийство, но и изнасилование, – сказал я. – Просто еще не было такого прецедента. Но адвокат обязан смотреть на эти вещи более широко и отстраненно, понимаете?
– Допустим, – сказал он и опять как-то странно посмотрел на меня.
– Вы меня в чем-то подозреваете? – не выдержал я. – Давайте начистоту.
– Давай… Ты не видел эту кабину лифта, однако участие в следственном эксперименте принимал. Так?
– Кто вам такое сказал? – присвистнул я. – Савельев?
– Савельев здесь ни при чем. Это ведь твоя подпись на протоколе? – он протянул мне заполненный бланк. – Может быть, ты в нем участвовал вместо заболевшего сотрудника? Такое бывает. Савельев тебя попросил кого-нибудь заменить?
Я растерянно смотрел на копию протокола. Там стояла моя подпись. Я не мог ее не признать.
– Я в этом не участвовал и никого не подменял. Вы что, мне не верите?
– Сейчас вопрос не в этом… Все-таки твоя или не твоя эта подпись? – продолжал Александр Борисович. – А если твоя, то обвинительная сторона может тебя дезавуировать как бывшего участника расследования, ныне защитника обвиняемого, согласно статье сто тридцать первой УК. Причем со скандалом.
– Моя подпись… – ничего не понимая, признался я, продолжая разглядывать бумагу. – Один к одному. Но я недавно читал в суде это дело и там ее не видел, понимаете? Что вы так на меня смотрите, Александр Борисович?
– Ты не мог ошибиться?
– Я не мог так подставиться, – сказал я. – Вы хоть сами понимаете, что все это означает?
– Кажется, начинаю понимать… – медленно произнес Турецкий. – Когда оппоненты Бахметьева узнали, что ты стал адвокатом вместо Колерова, они решили тебя устранить с помощью уголовного кодекса. И после того, как ты ознакомился с делом, они внесли в этот протокол твою подпись… С помощью компьютерного сканирования, например… Для этого надо просто влезть в доверие к секретарю суда.
– Для Савельева это дело техники. Сами знаете, как он умеет разговаривать с девушками, работающими в прокуратуре… – продолжил я. – Прямо гипнотизирует их. Шоколадки, цветочки, всякие разговоры о кино, о том, о сем… И нужная бумага из дела вечером изъята под предлогом, что надо исправить ошибку. А на другой день она снова возвращается на свое место. И еще Савельев наверняка попросил девушку-секретаря никому не говорить, а то ему попадет… Вы понимаете, что это означает для всех нас?
– Это означает, что Савельев совершил подлог. Должностное преступление, – холодно ответил Турецкий. – Рассчитывал на то, что до суда ты об этом не узнаешь. Решил вывести тебя из игры уже в самом начале процесса. А я прохлопал! – продолжал он с ожесточением. – Ты вообще представляешь себе последствия? Попробовал бы ты на предстоящем суде сказать, что это не твоя подпись! Тебя не только отстранят от защиты как участника следствия, обвинитель тут же потребует провести графологическую экспертизу. И тогда тебе вообще конец как адвокату. Доказывай потом, что ты не верблюд.
– Но доказать возможно, – сказал я.
– Только кому это будет интересно после того, как этот инвестиционный конкурс состоится, а Бахметьев так и останется замаранным в глазах общественности еще и этим скандалом? Главное, на этом процессе твои доводы не захотят слушать присяжные. А пока Бах успеет найти нового адвоката – поезд уйдет.
Турецкий взволнованно ходил по кабинету. В его практике это был первый такой случай…
– Подмоченная репутация? Разве она имеет особое значение в нашем бизнесе? – спросил я. – Что-то не верится…
– Тогда зачем они так стараются его опорочить? У Баха больное сердце, он будет морально подавлен, все это так, но он в своей группе далеко не один… И не на главных ролях. Тут еще есть своя загадка, которую предстоит разгадать.
– Где он сейчас работает? – спросил я.
– Савельев? – сразу догадался, о ком я спрашивал, мой бывший шеф. – Собрался бить ему морду? Только этого нам не хватает… Неужели не понимаешь, что пока в отношении Савельева ничего не следует предпринимать? Если прямо сейчас возбудить дело о подлоге, мы ничего не узнаем. Это надо подготовить без суеты, основательно.
– Ну да, их нельзя вспугнуть, – согласился я. – Пусть и дальше полагают, что мы ничего не знаем о подлоге. Но только… Мне кажется, Александр Борисович, все-таки следует точно установить, где Савельев сейчас работает.
Турецкий, кажется, успокоился, сел напротив меня, положил руки на стол.
– Похоже, все дело сфабриковано… – пробормотал он. – Не только протокол. Савельева надо вывести на чистую воду. Доказать… Наверняка его устроили к себе либо в родственный банк те, кому он сослужил службу – довел расследование этого дела до суда. – Мы с минуту помолчали, обдумывая ситуацию. Такого еще никогда не было – предательства сослуживца, которому мы все доверяли.
– А что, – сказал Александр Борисович, – оказывается, бывают случаи, когда совместное сотрудничество сторон судебного процесса дает плоды. Не перебежал бы ты в чужой стан, и не разоблачили бы мы предателя в своих рядах…
Он будто постарел за эти несколько минут. Савельева он всегда ценил и во всем ему доверял. И вот такой удар в спину.
Александр Борисович взглянул на часы, снял трубку и негромко сказал:
– Там ко мне должны прийти… Она уже здесь? Пусть подождет еще пять минут.
Я поднялся. Он удивленно посмотрел на меня.
– А ты куда? Разве я сказал, что наш разговор закончен?
Я снова сел, и он удовлетворенно кивнул.
– После таких потрясений надо расслабиться. Приятно провести время с девушками…
Заметив мое недоумение, улыбнулся.
– Сейчас я познакомлю тебя с Наташей. С девушкой, которая должна, по нашей легенде, заменить тебе Катю. Не забыл о нашей договоренности?
– Но ведь ее тоже придется охранять, – сказал я.
– Не придется, – махнул он рукой. – Наташа – один из лучших бойцов нашего РУОПа… Кстати, ты с Катей уже разругался или до сих пор тянете?
– Все никак не получается, – признался я. – Она живет сейчас у матери. Мы с ней не видимся.
– Плохо, – сказал Александр Борисович. – Надо разругаться. Небось постоянно ссоритесь, когда в этом нет необходимости. А сейчас – никак? Ты хоть о ней подумай. Что ей будет защитой, если она живет у матери? Только ваша размолвка.
– Во-первых, мне сначала надо познакомиться с этой Наташей, чтобы дать Кате повод для ссоры… Во-вторых, Бахметьев уверял меня, что нас они будут оберегать.
– Уверял… – недовольно проворчал Александр Борисович. – Мало ли что он наговорит.
– Но вы же сами недавно говорили, будто на сегодняшний день бандиты – наша лучшая охрана!
– Охрану для Кати он тоже выставит? Но это же все на время. До суда. Потом вы будете ему не нужны.
Он приподнялся с места и легонько стукнул согнутым пальцем мне по лбу.
– Безопасность начинается отсюда…
Снова сел на свое место, побарабанил пальцами по столу.
– Что ж, придется ребятам Грязнова искать этих парней. Димон, так, кажется, сказал Игорь?
– Да, именно так назвал один другого в лифте.
– А Савельев это скрыл… – сказал Александр Борисович. – Димон – это Дима, верно?
– Так, – подтвердил я, – Дима, Дмитрий. Скорее всего, так. Димон – это не кликуха, а искаженное имя. У приблатненных это принято.
– Ты тоже кое-чего набрался, – поморщился мой бывший шеф. – Кликуха… Сколько говорить, чтобы в моем присутствии без надобности не использовали блатной жаргон?
– Виноват, – пожал я плечами. – С кем поведешься…
– Это ты об адвокатах?
– Вот именно. Чем они интеллигентнее, тем охотнее щеголяют подобными словечками в разговорах между собой. А все-таки, Александр Борисович, что вы собираетесь предпринять, если не секрет?
– Ну какие от тебя могут быть секреты, хоть ты теперь и адвокат… Судя по всему, поиск истины в данном случае лишь на пользу защите. Надо найти этого Димона. Пусть поработает контора Славы Грязнова. Это их компетенция, а не наша. Теперь насчет этих «лифтеров»… Уж очень умело они это проделали, тебе не кажется? Возможно, их давно ищут.
– Свидетели есть, но они этих не узнали по фотороботам, – сказал я. – Так следует из протокола дела.
– Очень уж они невыразительны и не запоминаются, – махнул рукой Александр Борисович. – Таких – сотни. А может, тысячи. Сколько их прошло перед потерпевшей при опознании? И потом надо учитывать психологию девочки, которая до этого ни с чем подобным не сталкивалась.
– Боязнь ошибиться? Указать на невиновного? – спросил я.
– Вот именно… Или ее как следует запугали. Сказали, что отомстят родителям или братишке… И можно не делать пластическую операцию. Или стоит только изменить прическу – сразу меняется выражение лица. А девушки в первую очередь запоминают именно это… Так что будем искать. Димона, прежде всего.
– А как насчет прослушивания нашего телефона… – спросил я, но в дверь в это время осторожно постучали.
– Завтра, все завтра… – занервничал вдруг Александр Борисович и встал из-за стола, чтобы направиться к двери. – Я подал заявку, но сейчас столько формальностей… Войдите!