Все-таки это был свой человек в лагере нашего патрона. К тому же с манерами интеллигента-предпринимателя. Не хотелось бы так сразу его лишаться.
– Спрашивайте, – покорно произнес Аркадий Валерьянович. – Вы мне симпатичны, как и Вячеслав Иванович. Все, что смогу.
– Так вот, как доверенное лицо Баха… Можете вы что-то сказать о назначении Петра Савельева старшим следователем в известном вам деле? С чьей подачи, по крайней мере?
– Вопрос интересный, – отметил Аркадий Валерьянович. – Что-то такое припоминаю… Ну да, Бах в тот день был пьян, что редко с ним случается. Матерился, что случается, правда, чаще. И говорил об этом бабнике Савельеве, которого он знал по прошлым делам… Мол, тот сам позвонил ему и сказал, будто его назначили расследовать дело, в котором замешан Игорь. Бах понял это так, что Савельев запутался в своих денежных долгах. Ибо постоянная смена жен и любовниц очень дорого стоит. И вот он решил на этом деле подзаработать. Мол, ничего не стоит замять это дело об участии вашего сына, если сойдемся в цене.
– И вы об этом до сих пор молчали? – воскликнул я, глядя на Вадима и как бы призывая его взглядом тоже возмутиться.
– Все это бездоказательно, – вздохнул Лекарский. – И не очень красиво. Бах велел мне об этом молчать. Опять же дело в том, что он не допускал и мысли о вине сына. Он не верил, что Игоря могут посадить. Все-таки есть свидетели, которые видели, как его сына силком затаскивали в этот лифт.
– Их теперь не заставишь и слова вымолвить, этих свидетелей… – сказал я.
– Он знал, что Игорь влюблен в Олю Реброву, но это платоническая влюбленность, не больше того… Даже стихи о ней писал. Но ей не показывал. Чувствовал, понимал всю безнадежность своего чувства.
– А эти стихи мы сможем увидеть? – спросил я.
– Чтобы потом зачитать их на суде? – хмыкнул Лекарский. – И растрогать прокурора? Не смешите. Скорее там найдут фрейдистские мотивы его поведения… И превратят в обычное издевательство. Так вот, Савельев запросил непомерную сумму. Бах потом удивлялся: ну и наглец! С его-то долгами, в его-то безвыходном положении и такие претензии… Теперь жалеет об этом. Он даже не предполагал, чем это все обернется.
– Странно для такого прожженного дельца, – пробормотал я. – И вы говорите это о человеке, который столько раз вмешивался в ход расследования… А в случае с сыном он что, действительно поверил в бескорыстность правосудия?
– Он верит в невиновность сына. Ищите здесь объяснение.
– Он потом пытался повлиять на Савельева? – спросил я.
– Лучше я вам ничего не отвечу, – сказал Лекарский, помявшись. – Какое теперь это имеет значение? Ну пытался. Разве можно осудить отца, пытающегося спасти сына?
– И все-таки, – сказал я, – вдруг эта информация повлияет на судьбу Игоря?
– Ладно, скажу больше… Я вспомнил еще кое-что. Но это глубоко между нами… Через какое-то время Бах предложил Савельеву те же деньги, что тот запрашивал. Тот сказал, не без сожаления, что уже поздно. Он ничего не может исправить. – Лекарский помолчал. – Но я вам ничего не говорил, вы поняли?
– Понятно, – ответил я. – А все-таки, Аркадий Валерьянович, тут мой коллега толкает меня в бок: какая сумма прописью проставлена в нашем договоре? И когда мы могли бы ее получить?
– Передайте ему от меня привет, – Лекарский пытался шутить. – И объясните от моего имени, что Бах за всем следит и благоприятно отзывается о вашей работе. Могу также вас заверить, что Бах умеет быть благодарным. Иначе я давно бы прервал наше с ним сотрудничество. Иногда мне удавалось уладить некоторые его деликатные и щекотливые проблемы…
– Спасибо за информацию…
– Кстати, я вот что подумал, Юрий Петрович, – прервал он меня. – Насколько я знаю, вы ищите Савельева, который, похоже, все поменял и прервал все свои связи. Он прячется, не так ли?
– Похоже на то, – сказал я, – правда, пока не понимаю от кого. И сам ли прячется или его спрятали?
– Дело в том, что моя супруга неплохо знала его последнюю жену, Алину Вербицкую… Какой-то нехороший у них произошел разрыв, понимаете? На почве ревности. У нее даже был скандал с его новой пассией.
– Он всегда пользовался успехом у женщин, – согласился я и подумал, что, слава Богу, такого рода скандал между Катей и Наташей не предвидится. Подумал почему-то с грустью. Кажется, я теперь не нужен им обеим.
– И он этим пользовался, хотите вы сказать?.. – спросил он. – Что ж, человек он неординарный, талантливый. Но уж очень распущенный… А такие, к сожалению, женщинам нравятся. Так вот я подумал, моя супруга смогла бы вам помочь найти его последнюю жену. Может быть, она подскажет, где или у кого следует его искать… А уж дальше вы сами.
– Заранее вам признательны, – поблагодарил я его. – Только вам не кажется странным, что мы вдруг заговорили о нем в прошедшем времени?
– Мне это не кажется случайным, – ответил он. – Я вам перезвоню через некоторое время, как только что-то узнаю у своей жены.
– И что интересного он тебе рассказал? – нетерпеливо спросил Вадим, едва я положил трубку. – Какова сумма договора?
– Потом, потом… – отмахнулся я. – Есть один весьма интересный момент. Савельев сам звонил Баху и рассказал о своем назначении на расследование этого дела, представляешь?
Вадим присвистнул.
– Теперь следи за мной, чтобы я ничего не пропустил, – продолжал я. – Сначала прокуратуре это дело было навязано. Потом Савельева назначили через голову Турецкого. И наконец Савельев позвонил Баху и назвал цену, за которую готов развалить это дело.
– Ничего себе… – Вадим снова присвистнул.
– А цена была непомерной, понимаешь? Даже Баха он удивил своей жадностью. И своим упрямством. Тем более Савельев к тому времени уже запутался в своих бабах и долгах… И его положение было безвыходным. Понятно, почему он решил продаться, но непонятно, почему он упорно торговался. Ведь он рисковал не получить от Баха, уверенного в невиновности сына, ни копейки! Они так ни о чем и не договорились, понимаешь? А тебе это что-нибудь говорит?
– Мне – нет, – с вызовом ответил Вадим. – А тебе?
– Ну да, когда в голове только одно – сумма прописью совсем другого договора… – хмыкнул я. – О чем еще тут думать? Неужели ты не понимаешь, если у него долги и положение отчаянное, а он все равно стоит на своем…
– Значит, ему до этого уже предложили определенную цену, чтобы посадил Игоря. А с Баха он затребовал еще больше, чтобы Игоря освободить от ответственности, развалив это дело, – продолжил Вадим. – И потому торговался до последнего, будучи уверен, что так или иначе, не с того, так с другого, больше или меньше, но свой куш он сорвет.
– Наконец-то ты разобрался, – сказал я. – И не только это… Думаю, это говорит и о другом. Когда Бах потом сам пытался с ним договориться на тех же условиях, было уже поздно, понимаешь? Не потому ли, что от Савельева уже ничего не зависело?
– Хочешь сказать, он уже никак не мог повлиять на результат экспертизы? – спросил Вадим. – Дело уже было сделано?
– Именно так, – ответил я.
С минуту мы молчали, стараясь осмыслить все то, о чем сейчас говорили. Вадим даже забыл про свою потухшую трубку, что случалось с ним крайне редко.
– Или я ни черта в этом не понимаю, но разве отказ Савельева – не косвенное подтверждение версии Грязнова в отношении экспертизы? – спросил Вадим.
Я только кивнул. Мне хорошо знакомо это заблуждение следователя, когда он упирается в собственную версию и все факты подгоняет только под нее, как иной школьник решение задачки под ответ в конце учебника. Но здесь было нечто другое. Подтверждение пришло оттуда, откуда мы его не ждали. И следовало подумать, что с этим теперь делать. Одно было нам понятно. Мы потеряли массу времени, ожидая от милиции каких-то известий о пропавшем Савельеве. Теперь полагаться можно было только на себя. И на своих близких друзей.
Лекарский позвонил нам спустя полчаса. Назвал номер телефона Алины Вербицкой, последней жены Петра Савельева.
Я приехал на Востряковское кладбище, где хоронили Гену Андросова, ближе к вечеру, как раз к тому моменту, когда похоронная процессия проходила через ворота. И я со своим букетом красных гвоздик пристроился к ней сбоку. Здесь присутствовали в основном крепкие парни, но и седые, пожилые мужчины выделялись статью и основательностью.
Моросил мелкий дождь, но зонтов было мало. Под ними в основном скрывались немногочисленные женщины. Поэтому я вскоре заметил под одним из них Наташу. Словно почувствовав мой взгляд, она обернулась, а увидев меня, издали кивнула, а потом до самого конца ритуала даже не взглянула в мою сторону.
Стояла в стороне от плачущей матери и младшей сестры Гены, и я заметил отчужденные взгляды, которые то и дело устремлялись на нее. Я подошел к могиле одним из последних и бросил на гроб цветы. И почти тут же на его крышку упали первые комья земли.
Только потом, когда все стали расходиться, мать Гены подошла к Наташе, обняла ее и они обе расплакались. А сестренка погибшего осталась стоять в стороне и косо глядела на бывшую невесту старшего брата.
Потом мать Гены почему-то перевела взгляд на меня, возможно, потому, что я стоял, никуда не торопился, потом снова на Наташу, которая тоже не уходила. Может быть, она почувствовала между нами какую-то связь и о чем-то спросила Наташу.
Наташа коротко кивнула, по-прежнему не глядя в мою сторону. Они поцеловались в последний раз, и мать отошла к дочери. Та по-прежнему хмуро смотрела на Наташу. И когда уходила, оборачивалась то на нее, то на меня.
Мы с Наташей еще долго не могли подойти друг к другу.
– Зря ты пришел, – сказала она. – И так думают обо мне Бог знает что… Ну как я теперь пойду на поминки? А его мать просила помочь ей собрать на стол.
– Она обо мне что-то знает?
– Какое это имеет значение, – отмахнулась она. – Словом, мне надо идти, понимаешь?
Я кивнул. Говорить сейчас было не о чем. Она положила мне руки на плечи. Потом, о чем-то думая, сняла их.