Внезапно дверь открылась. Говорю «внезапно», потому что, если честно, думал Комарова меня снова разводит. Сейчас постоим возле этой двери, она скажет, бли-и-ин… никого нет. Какая жалость. И все. Причем для столь поганого состояния открылась слишком тихо. Ее явно капитально смазали. Чтоб не производила лишнего шума.
Но это не самый волнительный момент. Важнее другое. Перед нами стоял мужик. Мужик смотрел на меня. Я смотрел на мужика. Смотрел и чувствовал, как все это мне перестает нравится. Оно и раньше был не в восторге, конечно. Но сейчас прям появилось ощущение подставы.
А еще… это было очень странное ощущение. Я будто его знал. Вернее, не то, чтоб хорошо знал, скорее видел. Может, встречался раз или два. Но при этом, не я. То есть его лицо было знакомо не лично мне, оно словно всплыло из каких-то воспоминаний Беляева. Однако, из каких именно, не мог сообразить.
Мужик перестал пялиться только на меня и несколько секунд молча смотрел на нас с Комаровой. Мы, и это вполне естественно, смотрели на него тоже молча. Лично я даже не знал, что сказать.
Причем Александра Сергеевна будто переговаривалась с этим товарищем, не произнося вслух ни слова. Этакая безмолвная беседа. Совещание двух партнёров. Я бы мог заподозрить Комарову и данного гражданина в личных взаимоотношениях, но он был… как бы это помягче сказать… староват для нее. На первый взгляд мужику лет шестьдесят. Наверное… Просто, глядя на него, я понял, о чем говорила Тамара. Это — человек «без лица». Вроде бы не молодой, но насколько точно немолодой, хрен его знает. Вроде бы не блондин, но и точно не брюнет. Вроде бы средней комплекции, хотя непонятно, может, у него рубашка больше на размер. И черта лица… Смазанные, что ли. Обычный нос, обычный рот, глаза обычные. Но вот сейчас отвернусь, отойду и все. Не смогу вспомнить, как он выглядит.
Мужику надоело, видимо, распылять свое внимание на нас обоих и он снова сосредоточился на мне. Вздохнул, поморщился, а потом выдал:
— Вот ты дура, Сашка… Дура… Всегда говорил, бабы не тем местом думают…
С этими словами он развернулся и пошел по узким ступеням, которые я смог разглядеть за открытой дверью, вниз. Похоже, там был подвал. Или что-то типа того.
И вот только тогда, услышав его голос, его интонации и манеру говорить, я вдруг понял, почему лицо этого человека кажется мне знакомым.
— Да ладно! Не может быть! Это же… — я потряс башкой, пытаясь поставить мозги на место. Потому что они сейчас, мои мозги, исполняли самую настоящую кадриль. — Вы тоже его видите, да? Это ведь не глюк?
Я посмотрел на Комарову и даже ткнул вслед ушедшему мужику пальцем.
— Да… я тоже его вижу. Заходите уже…
Александра Сергеевна осторожно толкнула меня в плечо. Мол, не тупи, Максимка.
Я переступил старый, облезлый порог и двинулся вниз. Хотя, честно говоря, не был уверен, что это правильное решение. Может, по-хорошему, мне наоборот надо бежать отсюда, как можно дальше.
Ступеней было, к счастью немного. Осознать все происходящее до конца я не успел. И это хорошо. Если бы осознал, точно смылся бы.
Это и правда оказался подвал, но немного благоустроенный. Вдоль стен шли трубы, в углу стоял старый, ободранный диван. Рядом — стол и пара табуреток. На столе — черный хлеб, порезанный кусочками, сало, консервы и чай.
Мужик уже устроился на диване. Нам он кивнул в сторону стульев.
— Ну, садитесь. Раз пришли. Я думал, Сашка поумнее будет, а она… Ну, ладно, что ж. Ты только, Максим, имей в виду, если что, башку сверну тебе голыми руками.
— Какая неожиданная встреча… — я плюхнулся на табурет, и сразу поерзал по нему задом, проверяя, устойчиво ли он стоит. Просто вид у этой деревянной конструкции был крайне ненадежный. — Вы же, Виктор Николаевич, вроде как померли. Прям самым бессовестным образом померли. Лет семь как назад. А тут вдруг столь внезапное воскрешение. И вот против воли поверишь в чудеса. Правда? А коммунисты говорят, бога нет. Как же нет? Так не бывает. Бога нет, а чудеса есть. Нелогично. Вы, кстати, верующим, невзначай, не стали? На фоне произошедшего. Ну, и, конечно, простите за банальность… Стандартный вопрос… Белый коридор был? К свету летели?
— Ты права… — Ершов, (а это был он! реально он!) с усмешкой посмотрел на внучку. — Непохож на себя. Говорит иначе. И ведёт себя иначе. Прежний Максим был слишком угрюмый. Все в своих мыслях копался. И слушал. Очень много слушал. А этот — до хрена говорит. Не дожил бы на нашей службе до тридцатника при такой разговорчивости.
— Эй! — я наклонился вперед, к дивану, и помахал рукой прям напротив лица Ершова. — Вообще-то я тут. Ничего? Не очень красиво говорить о человеке в третьем лице, в его же присутствии. Дурной тон, знаете ли. Ладно Александра Сергеевна, ей простительно. Но Вы… Взрослый человек… Кстати… Вам сколько лет уже? Выглядите прям неплохо.
Вообще, конечно, сказать, что я пребывал в шоке, это не сказать ничего. Всякого ожидал. Честно. Тем более, от Комаровой. После всех ее выкрутасов думал даже, в нашей истории появился еще какой-нибудь персонаж. Может, кто-то типа моего коллеги, с которым Александра Сергеевна успела уже заключить договоренность. Мало ли. Может, ей сделали предложение, от которого она не смогла отказаться. Может, взамен на сотрудничество ей пообещали возвращение родителей. Да что угодно. Но увидеть того самого легендарного деда, слишком часто всплывающего в наших беседах, я точно не рассчитывал.
— Семьдесят два мне, Максим. И поверь, фору дам троим таким, как ты. — Виктор Николаевич усмехнулся.
— И что? — я обернулся на Комарову, которая садиться не спешила. Она замерла чуть в стороне, сложив руки на груди. — Может, кто-то что-то уже объяснит? Я, конечно, безумно раз воссоединению семьи. Поздравляю Вас Александра Сергеевна, что Вы у нас больше не сирота. Или дедушка не считается? Но все же, какого черта?!
Глава 14В которой строятся сложные планы и планируются сложности, но это уже не имеет значения
Виктор Николаевич Ершов всегда жил для чего-то или для кого-то. Иначе он просто не мог. Цель должна иметься у каждого. Так он считал. Искренне в это верил. Цель, которая придает жизни смысл.
Сначала это была Родина и ее светлое будущее. Советский союз. Страна, которую они, простые люди, создали своими рабочими, мозолистыми руками из руин старой империи.
Когда пришел враг, Виктор Николаевич, ни капли не сомневаясь, взял оружие в руки и пошёл на фронт. Ему исполнился 41 год и он искренне верил, что прожил достойную жизнь, поэтому, умереть за правое дело — правильно. Неправильно будет остаться в стороне.
Так же решил и его сын. В то время Алеше исполнился двадцать один и Алеша был полон огромного желания защитить родной дом от врага.
Жена Виктора Николаевича погибла в первые же дни войны. Так вышло, что в июне 1941 она поехала к двоюродной сестре. Сестра жила в Бресте и как раз только вышла замуж. Но… Война не выбирала, кому жить, а кому умереть.
Виктор Николаевич узнал о гибели жены почти сразу. Хотя, до последнего надеялся, а вдруг… «Вдруг» не случилось.
Поэтому все годы войны он совершенно не думал о том, как сложится после. Честно говоря, был уверен «после» ему вообще уже не светит. К тому же, как можно вообще переживать о себе, если Родина оказалась в такой беде.
Узнав о капитуляции Германии, Виктор Николаевич даже как-то не поверил. Не в победу. В нее, в родную, он как раз верил с самого первого дня. Знал, иначе просто не может быть. Не поверил в то, что радостный день настал, а он жив. Столько товарищей погибло. Столько друзей.
Особенно данный факт выглядел удивительным из-за того, что с 1943 года, практически с самого начала образования СМЕРШа, Виктор Николаевич посвятил себя самой опасной и сложной борьбе с врагом. Средняя жизнь сотрудника контрразведки колебалась в пределах семи-восьми месяцев и Ершов каждый день жил, как последний. А поди ж ты, дошел до самой победы. Несколько ранений можно не брать в расчёт. Это так, ерунда.
Потом был парад Победы и вернувшийся живым сын, который привез с собой молодую жену. Оба они горели Идеей. Именно так, с большой буквы. Оба хотели приносить стране максимальную пользу. Тем более сейчас, когда внешний враг уже не столь явно проявляет себя.
После окончания войны стало понятно, союзники вовсе не такие уж союзники, а очень даже наоборот. Они спят и видят, как бы навредить Советскому Союзу, который после кровопролитной борьбы был сильно измотан.
Сын, как и отец, выбрал службу в контрразведке. А потом появилась внучка. Незапланированно как-то появилась. Когда невестка заикнулась, будто сейчас им ребенок, вроде, ни к чему, Ершов с такой силой долбанул кулаком по столу, что тарелки с картошкой, сваренной «в мундире», и квашеной капустой, подлетели вверх.
— Только попробуй, — Виктор Николаевич уставился на жену сына. — Только попробуй, Васька, я тебя собственноручно придушу. Поняла? И тебя!
Зыркнул он на сына, который собрался было кинуться на защиту супруги. Вообще невестку звали красивым именем Василиса, но и сам Ершов, и Алеша обращались к ней коротким — Вася.
— Люди о детях мечтают. Сколько малых погибло. Сколько в печах сволочи эти сожгли. А вы хотите своими руками? Убью. Обоих. Ясно? На кой черт мне такая родня?
Ершов поднялся из-за стола, за которым они ужинали, и ушел в спальню. Через семь месяцев родилась Саша. Александра. Назвали ее в честь жены Виктора Николаевича.
А потом сложилась та сама непредвиденная ситуация. Саше было три года, когда встал вопрос о срочной замене одного из членов группы. Более того, замена должна подходить не только по возрасту и специфике предстоящих задач, но и по наличию жены. Требовалась семейная пара.
— Ты с ума сошёл?
Это была первая реакция Виктора Николаевича на заявление сына, что он готов отправится в составе группы за границу.
— У вас дитё! Вы на хрена ее рожали?
— Ты, бать, определись, мы рожали или ты грозился Ваську ночью придушить.