И Виктор Николаевич присел. Пусть очень маленькая, но доля правды в этом есть. Если бы он тогда не встал в позу, скорее всего, Василиса взяла бы грех на душу.
Когда стало понятно, что Алеша от своей идеи отказываться не собирается, Виктор Николаевич решил, черт с ним. Но тогда эту группу он подготовит так, чтоб ни одна сволочь никогда не смогла их раскрыть. В принципе, судьба нелегалов всегда складывается по-разному. Кто-то до конца жизни в этом котле варится, а кто-то… а кто-то может за ум взяться и вернуться на родину, к дочери, спустя время, когда перебесится.
В общем, сцепив зубы, Ершов взял в группу сына и невестку. Тем более, это был его первый опыт подобного плана. Он привык ловить врага, а не своих ловцов воспитывать. Враг хитёр. Враг такие лица иной раз показывает, такие маски носит, что и не подумаешь.
В 1950 году группа «ушла». А потом все покатилось под откос. Началось с того самого доноса Рюмина. И ведь никогда этот человек Виктору Николаевичу не нравился. Сколько раз Ершов говорил Абакумову, гниль Рюмин, а не человек.
Когда за Ершовым пришли, он, честно говоря, думал, что не вернется уже. Поэтому соседке, Фенечке, с которой они были знакомы давно и которая после отъезда сына и невестки помогала Ершова с внучкой, он успел рассказать, где лежат Сашины документы, где деньги, где драгоценности, оставшиеся девчонке от Васьки. Васька, она поповской дочкой была. Ее Алеша в свое время от смерти спас. У фашистов почти из-под носа увел. Отец Василисин помогал партизанам. За что его и расстреляли враги.
Но на Лубянке с Виктором Николаевичем сначала захотели поговорить. Сам Рюмин и захотел. «Разговор» у них вышел знатный. Ершов думал, после этого «разговора» в себя не придет. Думал, от внутренностей один фарш остался. Но ничего, отживел.
Конечно, когда Виктор Николаевич слышал все, в чем обвиняли Абакумова, он просто смеялся. Действительно смеялся. Прямо в рожу «кровавому карлику», который требовал, чтоб Ершов подтвердил определенную информацию.
— Государственная измена? Сионистский заговор в министерстве? — Ершов сплюнул кровью на пол, а потом все с тем же смешком сказал Рюмину. — Ты дурак, Миша. Идиот. Какой, на хер заговор? Абакумов — офицер. Он врага пачками укладывал во время войны. Штабелями. Пока ты, сука, жопу свою уберечь пытался. Так что, Миша, иди к черту.
Рюмина это бесило ужасно. Он буквально исходился слюной от злости. Тем более, по коротким разговорам и обрывкам фраз, Виктор Николаевич понял, Абакумов тоже не собирается в этой ереси признаваться. Бывшего министра посадили в Лефортово, вместе с женой и четырехмесячным сыном. Но он один черт стоял на своем и покаяния писать не собирался.
— Чего ты уперся? — бесился Рюмин. — Согласись и все. Показания дай. Тебе он кто? Отец родной? Или что? Его все равно расстреляют.
— Он — мой боевой товарищ. Тебе, Миша, этого не понять. А насчет расстреляют… это же и ребёнку понятно. Испугались Маленков с Берией влияния Абакумова. А вождь наш… он уже не такой зоркий глаз имеет. Верит всему, что говорят близкие люди. Да и вообще… война-то она многое показала. Настоящий героев показала. Только знаешь что, Миша. Ты сейчас в роли орудия выступаешь. Тобой, как метлой, мусор выметают. Заодно не только мусор. Только потом не плачь, когда и твое время придёт. Обычно, чьими руками кровавые дела делаются, без этих рук и остаётся. Никому не нужны «грязные» исполнители. Это — напоминание о том, что было сделано. Так что, Миша, думаю, через годик-два ты на моем месте сидеть будешь.
Через несколько дней «бесед» Ершов точно решил, ему уже не выйти. И вдруг пришел человек из второго главного управления. Виктор Николаевич знал его хорошо. Служили вместе. Начал расспрашивать. Про ту самую группу. Мол, отправлял их Ершов. Но распоряжение по формированию именно этой, специальной группы, исходило от Абакумова.
Вот тогда Виктору Николаевичу стало страшно. Он понял, к чему дело идёт. Здесь ни от кого они не смогли добиться признаний. Сам Абакумов, несмотря ни на что, категорически не соглашается со всем, что ему «вешают».
А группа, она за границей. Их имена знает только Ершов. Изначально такое было условие. О наличие группы в курсе были только сам Абакумов и чертов Рюмин. Но вот если, к примеру, подтвердится, что группа «ушла» вовсе не для того, чтоб ради интересов страны трудиться, а на самом деле все ее участники — двойные агенты, то тут Абакумову точно придет мандец. При таком раскладе, и госизмена, и предательство, и сотрудничество с врагами припишут. А уж обустроить все так, чтоб факты появились — проще простого.
Ершов понял, надо что-то делать. Он, конечно, был уверен, что выдержит все. Лично он. Но сомневался в своем организме. Способы заставить человека говорить, даже если он умеет пережить боль, точно имеются. Это Ершов хорошо знал.
Поэтому Виктор Николаевич начал торговаться. На шару, нагло, просто от безысходности. Потому как за пределами Лубянки, в их небольшой квартире, осталась девочка, которая ни в чем не виновата. И если родители выбрали свою Идею, а не девочку, то Виктор Николаевич так поступать не собирается.
— Я вам все равно ничего не скажу. Хоть режьте. И вы сами это понимаете. А вот если башкой подумаете, то сообразите. Пять нелегалов. Внедрились максимально глубоко. Годков так через десять эта группа будет иметь небывалую ценность. А знаю их только я. Отпустите, дадите спокойно внучку растить, так я вам, как только Сашке восемнадцать исполнится, всю информацию отдам. Но только при таком раскладе. Иначе — никак.
В общем, наверное, судьба решила, не время еще Виктору Николаевичу помирать. Он смог договориться.
Вернулся домой. От всех дел, само собой, отошёл. Занимался только внучкой. Пенсию ему, какую-никакую оформили. Подрабатывал опять же. И ждал. Ждал, пока девчонка вырастет. Только знал наверняка, его не оставят в покое. И Сашку не оставят. А значит, до того, как она станет взрослой, надо ее подготовить к тому, что неизменно случится.
К счастью, в стране начались глобальные перемены, благодаря которым о Ершове немного подзабыли. Не совсем, конечно. Он всегда чувствовал — присматривают. Поэтому Сашку воспитывал и готовил так, чтоб никто не мог догадаться, что на самом деле он задумал.
Началось все заново в 1965. Сначала явился старый знакомый — подполковник, которого Ершов знал еще по СМЕРШу. Сейчас этот человек занимал соответствующую должность в Комитете Государственной безопасности и никак, по идее, в жизни Виктора Николаевича лично появиться не мог. Но появился.
— Я давно не у дел, — сказал ему Ершов, после того, как выслушал просьбу старого товарища. Хотя… это даже была не просьба. Это была целая операция, сроком на очень долгое время. Или на очень короткое. Смотря насколько прав подполковник.
— Вить, я все понимаю. Правда, понимаю. И если откажешь, тоже пойму. Но, черт… две причины. И обе они важные. Максим Беляев… Помнишь такого? Приходил к тебе побеседовать по моей же просьбе.
— Помню.
Виктор Николаевич и правда помнил. Было что-то в этом парне неправильное. Вроде бы сообразительный, делу предан, вел себя, как положено. Однако после ухода Беляева у Виктора Николаевича еще долго оставалось послевкусие опасности. Такое редко с ним бывало и очень давно. Еще во времена службы в контрразведке.
— Ты понимаешь, не пойму, в чем подвох, но он точно есть. Старается, служит на совесть. Молодец, одним словом. А вот… предчувствие у меня хреновое. Биография там такая еще… Пацан через концлагерь прошёл, чудом остался жив. Отец — герой. Отца его и сам знаешь лично. Но вот иногда у меня зубы сводит от того, насколько Беляев молодец. Не могу даже объяснить. Однако это — вторая причина. Не главная. Скорее, из первой вытекает. А первая… мразь какая-то снюхалась с американцами. И мразь, ты знаешь, не из мелких. Чин не маленький. Я что хочу предложить… Мы снова тот слух о списке агентов запустим. Подзабылась история, но мы напомним. И посмотрим. Этот человек непременно попытается что-то предпринять. Однозначно попытается. Посмотрим, кто. Посмотрим, как.
— Ты кого-то конкретного подозреваешь, — Ершов не задавал вопрос, он и так знал, старый товарищ пришел, уже имея почву для подозрений. Иначе вообще бы не пришел.
— Да, — подполковник поморщился. — Но мои сомнения сейчас к делу не пришьёшь. Вот в чем проблема. Дима Поляков. Помнишь такого? Он дал возможность разведгруппе Селявина из-под огня выйти. Спас ребят, можно сказать.
— Помню, — Ершов кивнул. — На память не жалуюсь.
— Ну, вот… — Полковник вздохнул. — Ты представь, только четыре года назад сорок семь разведчиков ГРУ и КГБ кто-то слил. А через год еще почти половину. А я как Диму-то заподозрил… Мария Доброва…
— Маша… Понял, да.
— Ну, она в Бронксе последние годы салон красоты открыла. Сам понимаешь… В общем, есть информация, будто Машу перевербовали. И главное, мы ее никак разыскать не можем. То есть, испарилась она. Нет ее, вроде, нигде. Последним, кто с ней работал, был Поляков. Так вот… Я Машу знаю. Она не могла. Глупо звучит для подполковника КГБ, чай не бабка, которая на кофейной гуще гадает, но я уверен в своих сомнениях и предчувствиях. А судя по тому, что Доброву вообще нигде не удаётся найти, думаю, она в последний момент сделала правильный выбор. Поняла, что ее вычислили и… не знаю. Может, яд, может, еще что-то. Но перевербовать… нет, исключено. Зато, сам Поляков эту версию активно поддерживает. Мол, да, Доброва переметнулась на сторону врага.
— Думаешь на самом деле, это он крот?
— Думаю. Но, похоже, в этих мыслях меня сейчас не поддержат. Нужны факты. Весомые, настоящие. Если опять всплывет твое имя и список… Волна пойдет. Эта волна нам всех, кто нужен, на берег выкинет.
Виктор Николаевич думал несколько дней. Усиленно думал. А потом снова встретился с подполковником и сказал, что согласен. Взамен на возможность вывезти из Штатов двоих людей и жить дальше спокойно. Естественно, особо никому Ершов не верил. Даже подполковнику. Опыт имеется уже, предать любой может. Но зато эта операция и поиск крота позволят Виктору Николаевичу свои дела провернуть так, как ему хочется. Так, как им с Сашкой надо.