ной грандиозности ее природы, о ее реках, текущих на
тысячи километров, о ее дремучих лесах, тянущихся сот
ни верст без перерыва, об ее холодных тундрах, покрываю
щих территории, превосходящие площади больших госу
дарств. Я как-то стихийно понял, почувствовал, всосал в
свое существо с и б и р с к и е м а с ш т а б ы , п о сравнению
с которыми все масштабы не только в Европе, но даже и
в европейской части нашей страны кажутся маленькими,
почти карманными. Особенно сильное впечатление на мое
воображение производили рассказы об Оби. Обь рисовалась
мне чем-то необъятным, могучим, дико-суровым и прекрас
ным, и должен сознаться, что я отнюдь не был разочаро
ван, когда несколько позднее судьба забросила меня на
берега этой гигантской реки. Я был настоящим поклон
ником и патриотом Оби и в переписке с Пичужкой горячо
доказывал, что Обь — вот это река так река, Волга же
по сравнению с ней «яйца выеденного не стоит».
46
Часы, проведенные в омском «порту», имели для меня
еще то немалое значение, что они разбудили во мне тягу
к путешествиям и любовь к географии, которые я потом
сохранил на всю жизнь. Эти чувства дополнительно пита
лись и стимулировались чтением. Отец выписывал для
меня известный в то время детский журнал «Природа и
люди», который я читал взасос. Мать нередко читала нам
вслух отрывки из знаменитой книги Брема «Жизнь живот
ных». Помню еще, что у меня была красиво переплетен
ная толстая книга «Жизнь моря», в которой я часами рас
сматривал превосходно сделанные в красках рисунки мор
ских рыб, растений, животных.
Не забывались, конечно, и игры. Одно время я очень
увлекался игрой в бабки, сам делал «налитки» 1
но «цыганил», обмениваясь бабками и налитками с маль
чишками нашей улицы. Потом я охладел к бабкам, но за
то с большой страстью стал играть в «воры» и «разбойни
и безбож
ки». Вместе с несколькими такими же шалопаями, как я,
я делал набеги на соседние бахчи и огороды, стараясь пе
решибить всех смелостью, удалью, нахальством. Дома у
меня было сколько угодно овощей, дынь и арбузов, но они
совсем не привлекали меня. То ли дело было тайком про
красться в огород, ловко надуть хозяина, с нарушением
«закона» выдрать морковку, сорвать огурец, подцепить
ветку сладкого горошка! Такой «краденый» плод казался
нам, мальчишкам, в десять раз вкуснее «законного», полу
чаемого дома за столом. Однажды я чуть не поплатился
жизнью из-за этой занимательной игры. Поздней осенью,
уже во время заморозков, наша «банда» как-то совершила
налет на бахчу и покушала кисловатых, мерзлых арбузов.
Ночью у меня обнаружилось острое желудочное заболева
ние: температура поднялась до сорока градусов, и от не
вероятных болей в животе я почти терял сознание. Пе
репуганная мать не знала, что делать. Отец, как назло,
был в командировке. Мать подняла с постели одного
знакомого врача, и вдвоем они кое-как отходили меня
к утру.
После этого случая у меня пропал интерес к игре в
«воры», и наша «банда» постепенно перешла к игре в «раз
бойники». Любимым местом нашим для этой игры был
широкий холмистый луг, с рытвинами и небольшими купа-
1
То есть для придания большей ударной силы бабке, которой раз
бивают «кон», наливал в нее расплавленный свинец.
47
ми деревьев, примыкавший к окраине города, где тогда
жила моя семья. Луг пересекала большая проезжая доро
га,—обычная сибирская дорога, летом пыльная, осенью и
весной грязная, зимой засыпанная снегом, но эта дорога
являлась для нас, мальчишек, предметом особого внима
ния и какого-то особого, полусознательного респекта. Все
происходило оттого, что дорога, около которой мы игра
ли, являлась частью того казавшегося бесконечным Мос
ковского тракта, который, прорезывая всю Европейскую
Россию и Сибирь, бежал от Москвы до Владивостока. По
Московскому тракту шли обозы с товарами, маршировали
колонны солдат, мчались тройки с важными чиновниками
и офицерами, двигались, звеня кандалами, партии арестан
тов под конвоем. Самое название Московский тракт вызы
вало в нашем детском сознании представление о чем-то
важно-таинственном, огромно-могущественном, непонятно-
прекрасном, о чем-то таком, на что, если посмотреть, так
шапка с головы свалится. Мы, конечно, не понимали тогда
значения слова «государство», но каким-то неясным ин
стинктом, каким-то подсознательным чутьем мы подходили
к смутному восприятию этой сложной концепции, и Мос
ковский тракт как-то своеобразно становился в наших гла
зах ее символом и олицетворением. Много лет спустя я
узнал, что, когда древний Рим завоевывал какую-либо
страну или провинцию, первое, что он всегда при этом де
лал, была постройка хорошей дороги — знаменитой «рим
ской дороги», прочно соединявшей новое владение с сто
лицей государства. Такая дорога сразу служила двум це
лям: для Рима она открывала возможность в случае надоб
ности быстро перебрасывать по ней свои легионы, для по
коренных народов она становилась воплощением единства
империи, к которой они теперь принадлежали. Мы, маль
чишки, ничего не знали о римской истории, но в наших
ощущениях, вызываемых Московским трактом, было что-
то родственное этим далеким отголоскам древности. Не
даром часто можно было услышать из уст даже самых от
чаянных головорезов нашей улицы:
— Московский тракт... н-да... это не что-нибудь тебе
такое...
И опять-таки как-то незаметно, само собой, мы, малень
кие существа, впитывали в себя с и б и р с к и е м а с ш т а -
б ы. Да и как было их не впитывать, когда каждодневно
от прохожих и проезжих мы слышали, что езды от Омска
48
до Томска десять дней, от Омска до Иркутска три недели,
а от Омска до Владивостока, почитай, два месяца...
1 августа 1892 года я поступил в приготовительный
класс Омской мужской гимназии. Хорошо помню этот зна
менательный в моей жизни день. Еще накануне я с утра
волновался, не мог ничем заняться, нервно проверял книж
ки и тетради, которые я завтра возьму в класс, несколько
раз надевал и снимал свою новенькую гимназическую фор
му. Ночь я спал плохо и вскочил на ноги ни свет, ни заря,
Мать сама отвезла меня в первым раз в гимназию — жел
то-унылое двухэтажное каменное здание с крытым дере
вянным крыльцом — и сдала меня с рук на руки полному,
седому, в ливрее, гимназическому швейцару. Поглядев на
меня, швейцар как-то странно крякнул и несколько презри
тельно заметил:
— Маловат, маловат-с господинчик... Ростом не вышел.
Мне было тогда всего лишь восемь с половиной лег, и
в серой гимназической форме, с огромным ранцем за спи
ной я действительно походил на головастика. Заметив,
однако, что мать вспыхнула, и, видимо, опасаясь какого-
нибудь реприманда, швейцар поспешил примирительно при
бавить:
— Ничего-с, подрастут-с... Со всеми бывает-с...
Еще мгновенье—и я потонул в многоголовой, шумной,
крикливой, куда-то бегущей толпе гимназистов.
Возвращался домой я уже пешком, сначала с группой
одноклассников, а потом один, и когда, нарочито развязно
вбежав в свою комнату, я размашисто бросил ранец в
угол, мать моя почти с ужасом воскликнула:
— Ваничка!.. Что с тобой?
И она указала на большой синяк, украшавший мою пра
вую щеку под глазом. Приняв самый равнодушный вид,
как будто бы ничего особенного не случилось, я скорого
воркой бросил:
— Пустяки!.. В перемену немного потолкались.
— Хорошо потолкались!—с сердцем воскликнула мать
и стала прикладывать к синяку примочку.
На самом деле история была гораздо серьезнее. В боль
шую перемену на дворе гимназии началась драка между
двумя группами мальчишек. Я был невольно вовлечен в
драку, и один третьеклассник, славившийся своей силой,
здорово «дубанул» мне кулаком по лицу. У меня даже
искры посыпались из глаз, но я удержался и не заплакал.
49
Это было мое первое гимназическое крещение. Однако я
считал ниже своего достоинства рассказывать матери все
подробности.
Первым год моей гимназической учебы не оставил в
моей памяти почти никаких воспоминаний. Должно быть,
В
нем не было ничего замечательного. Сидел я на первой
парте, учился хорошо — был третьим-четвертым учеником
из тридцати семи, — поведение имел пять, прилежание и
внимание — по четыре. Однако большого интереса к учебе
у меня не было. Объяснялось это, видимо, тем обстоятель
ством, что дома я был подготовлен лучше, чем то требо
валось для приготовительного класса, и гимназия мне пока
не могла дать ничего нового.
К этому же периоду относится и мое первое знакомство
с «научной работой». Отец мой, как я уже рассказывал,
занимался различными опытами и исследованиями. При Ом
ском военном госпитале имелась маленькая захудалая лабо
ратория. Она состояла из двух небольших комнат с чрез
вычайно скудным набором самых необходимых инструмен
тов и приспособлений. Обычно лаборатория всегда была
пуста: никто из госпитальных врачей не интересовался на
учной работой. При лаборатории жил старик-сторож, от
ставной солдат Потапыч, смотревший на свою должность
как на своего рода синекуру. Потапыч по целым дням про
падал на базаре, который находился в двух шагах от гос
питаля, и занимался там мелкой спекуляцией. К лаборато
рии Потапыч относился презрительно.