И вот мы в пути. Тяжело нагруженные разным «аль
пийским снаряжением» местной работы, мы медленно ка
рабкаемся верхом по крутым склонам хребта. Что ни шаг,
то смертельная опасность: узкие тропинки, бездонные про
пасти, отвесные скалы, исполинские, в несколько обхва
тов, деревья, перевитые южными лианами. Нижние склоны
хребта покрыты поясом густых девственных лесов, напол
ненных дикими зверями и ядовитыми змеями. То и дело
воздух оглашается какими-то странными и зловещими
криками, какой-то подозрительный шорох раздается за не
проницаемой сеткой вьющихся растений. То и дело нашей
маленькой кавалькаде приходится останавливаться, и про
водники начинают прорубать топорами дорогу через чащу
кустарников и лиан. Закинув голову, смотришь вверх на
деревья — вершины их уходят далеко в небо. Они так вы
соки и так могуч их ствол, что его не берут ни пилы, ни
топоры. Их можно только взрывать. Местные жители имен
но так и делают, сбрасывая с утеса на утес обломки взо
рванных деревьев, пока, наконец, израненные и размельчен
ные, они не докатятся силой своей тяжести до располо
женных у подножья селений.
Но вот пройдены леса. Пошли альпийские луга с пест
рыми, красивыми цветами. Ставим походные палатки и
располагаемся на ночлег. Варим на костре чай, жарим
баранину и на несколько коротких часов засыпаем до
63
рассвета. С зарей трогаемся в дальнейший путь. Но теперь
мы перестраиваемся. Кони остаются здесь, на высоте ше
сти тысяч футов, и будут дожидаться нашего возвраще
ния. Дальше им нет пути. Мы все нагружаемся «рукзака¬
ми» (конечно, местного происхождения), веревками, пал
ками, топориками и всяким иным горным оборудованием.
Теперь перед нами самая трудная часть подъема. В тече
ние долгих часов, под руководством двух опытных про
водников, мы медленно ползем все вверх и выше. Камни,
расщелины, кручи. Кручи, расщелины, камни. Бешено
мчатся вспененные горные потоки. Мрачно зияют тем
ные пасти бездонных провалов. Гудит ветер. Клубятся
сырые туманы облаков. С каждым шагом вперед все труд
нее дышать, все больше усталость. Но мы идем, идем,
цепляясь за утесы, повисая над пропастями, перепрыгивая
через расщелины. Отец подходит ко мне и немножко лу
каво спрашивает:
— Ну что, не жалеешь, что пошел?
Я смертельно устал, мне больше всего на свете хочется
упасть на землю, не итти, не двигаться и лежать, лежать
без конца. Однако я скорее умру, чем покажу это. И по
тому, слегка пожав плечами, с деланной небрежностью я
отвечаю:
— Какие пустяки! Я чувствую себя очень хорошо.
Отец понимает мое состояние и крепко берет меня под
руку. Я делаю вид, что сопротивляюсь, но в душе страш
но доволен. Так итти легче и меньше чувствуется уста
лость.
Вторую ночь проводим в глубокой щели скалы, за вет
ром, у начала ледниковой линии. Комфорта куда меньше,
чем накануне. Спим вповалку в одной маленькой палатке.
Едим холодное мясо и пьем холодный коричневый чай.
Еще до зари поднимаемся и, связавшись веревкой, всту
паем на снеговые поля. Идем долго, осторожно, то спу
скаясь в расщелины, то карабкаясь по ребрам скал.
Подмерзший за ночь снег приятно хрустит под ногами.
Дыханье выходит паром из ноздрей. Скользко. Жутко.
И вместе с тем как-то страшно весело и бодро на душе.
Рассвет отражается волшебными переливами по снеговым
вершинам. Горят ярко-красным огнем макушки гор, лило
вые тени наполняют впадины и провалы. Все выше, все
выше. Все ближе, все ближе к цели. И вот, наконец, мы
на самой вершине.
64
Какая величавая, какая изумительная картина!
Перед нами, на север — бесконечная даль широкой раз
ноцветной равнины, которую мы пересекли на пути к Вер
ному: зеленые пятна лугов и лесов, голубые блики озер,
желтые заплаты сыпучих песков. Равнину рассекают в раз
ных направлениях темные цепи хребтов, которые мы
перевалили. Их остроконечные очертания, их причудливой
формы вершины мреют в синеватой дымке утра. Город, из
которого мы пришли, кажется с этой высоты маленькой
кучкой ласточкиных гнезд, чьей-то озорной рукой брошен
ных у самого подножья хребта.
Перед нами к югу, глубоко внизу, темные воды Ис
сык-Куля, а там дальше — синевато-розовые, горящие в
утренних лучах цепи, и цепи, и цепи гордых, могучих сне
говых гор, постепенно переходящих в исполинско-велича¬
вые массивы Тянь-Шаня.
И тишина! Какая тишина! Девственная, предвечная ти
шина, которая еще не знает шума, создаваемого человеком.
Тишина, которая сама звучит и покоряет душу.
В последующей жизни мне не раз приходилось бывать
на верши ах гор: в Альпах и на Кавказе, в Японии и на
Алтае, в Монголии и Скандинавии. На этих вершинах то
же была тишина. Но никогда больше я не переживал ни
той глубокой полноты, ни того несравненного звучания ти
шины, которые я испытал на вершинах Александровского
хребта. Тишина ли тут была другая, я ли сам был дру
гой, — н е знаю...
Домой из Верного мы возвращались на лошадях. Все
две тысячи верст в обратный путь мы сделали «на пере
кладных», то есть меняя коней и повозку на каждой поч
товой станции. Отец сильно торопился, и потому мы ехали
днем и ночью. Я был до такой степени переполнен впечат
лениями минувших двух месяцев, что почти ничего уже
больше не мог воспринимать. В дороге л очень много
спал. Часто ночью бывало я вдруг проснусь на мгнове
ние, проснусь ют какого-либо особенно резкого толчка,
приподымусь, открою глаза, прислушаюсь... В небе горят
яркие звезды... Колокольчик под дугой равномерно звенит,
разбрасывая во мраке мелодичные трели... Отец храпит
рядом со мной... Ямщик заливисто посвистывает на облуч
ке... И снова я проваливаюсь в глубокую тьму: крепкий
молодой сон сковывает мои веки...
На десятый день мы, наконец, добрались до Омска.
65
Когда я переступил порог дома, мать, всплеснув руками,
воскликнула:
— Ваничка, как ты изменился! Ты стал совсем другой!
Мать была права. Дело было не только в том, что я
вытянулся, похудел и загорел до черноты. Важно было то,
что за время путешествия я сильно вырос духовно, я стал
больше понимать и глубже чувствовать. Самое же главное
состояло в том, что тут л впервые близко столкнулся с
народом, с крестьянской массой, с серой солдатской «ко
былкой». Это столкновение оставило в моей душе неизгла
димый след и заронило в мое сознание семена того уваже
ния и той симпатии к народным низам, которые в после
дующие годы принесли столь богатые плоды.
7.
В ПЕТЕРБУРГЕ
Осенью того же, 1893 года вся наша семья переехала
в Петербург. Произошло это таким образом. Отец получил,
как гласила в то время официальная формула, «команди
ровку в Военно-медицинскую академию для усовершен
ствования в науках». Такая командировка продолжалась
два года. Не было никакого смысла на столь долгий срок
разбивать семью на две части. Поэтому родители мои ре
шили ликвидировать свой омский «очаг» и всем домом пе
реселиться в столицу. Сборы по разным причинам затяну
лись до глубокой осени, и когда был назначен примерный
срок отъезда, оказалось, что река Тура, на которой стояла
Тюмень — ближайший к Омску железнодорожный пункт,—
сильно обмелела и перестала быть судоходной. Добирать
ся до Тюмени (свыше шестисот верст пути) теперь прихо
дилось уже на лошадях. Предприятие это было не из лег
ких. Стоял конец сентября — время очень позднее по си
бирским условиям. Лили осенние дожди, дороги преврати
лись в непролазное болото. По ночам начинались легкие
заморозки. Семья наша состояла уже из семи человек,
причем самому младшему ее члену, брату Михаилу, едва
исполнился год. Вещей и багажа с нами было немало.
Собственных экипажей у нас не имелось, поэтому ехать
приходилось на перекладных, как незадолго перед тем мы
с отцом возвращались из Верного. Это означало, что через
каждые тридцать-сорок верст надо было в любую пого
ду перегружать всю семью, со всеми ее чемоданами и тю-
ками, из одной повозки в другую. Перспектива была не из
веселых. Но ехать было надо, и мы поехали.
В нашем распоряжении были две большие крытые по
возки, носившие в то время название тарантасов. В перед
нем тарантасе помещались отец, мать и четверо младших
детей — две сестры и два брата. В заднем сложены были
все. вещи, и на них сидел денщик. Я на правах «большо
го» тоже был приписан ко второму тарантасу и
имел там свою постоянную резиденцию. Однако в пути,
когда мне становилось слишком скучно, я нередко от
правлялся «в гости» в переднюю повозку. Ехали мы мед
ленно. Скакать так, как мы с отцом скакали по пути от
Верного до Омска, делая по двести верст в сутки, теперь
не было никакой возможности. Двигались только днем.
На станциях подолгу стояли: варили обед, кормили детей,
маленькому Мише то и дело давали слабительное. Счита
лось удачным, если в сутки проезжали семьдесят-восемь¬
десят верст. К тому же небо все время было хмурое,
дождь почти не переставал, и лошади вязли в грязи по
колено. Это, конечно, еще больше задерживало наше дви
жение. Только на десятый день наш маленький караван
добрался, наконец, до Тюмени, и, подъехав здесь к не
взрачному зданию железнодорожного вокзала, мы почув
ствовали себя точно «в Европе».