нием. Иногда отец, по старой привычке, брал меня с собой
в институт, но здесь мне нравилось меньше, чем в нашей
скромной омской лаборатории. Здесь было слишком много
людей и слишком узкое поле для моей активности, а по
тому скоро я прекратил свои визиты в институт.
Наша семья поселилась на Петербургской стороне.
Квартира состояла из трех маленьких комнат и кухни, рас-
71
положенных в третьем этаже промозглого каменного дома.
Окна выходили во двор; однако, на наше счастье, этот
двор не походил на типичные петербургские дворы-колод
цы, а был открыт с двух сторон и даже заканчивался не
большим садом с двумя клумбами и несколькими чахлыми
деревьями. В целях экономии мать сама готовила и нани
мала одну прислугу, которая и комнаты убирала и за
детьми ухаживала.
Сразу же по приезде в Петербург я поступил в Веден
скую гимназию, которая находилась в двух шагах от на
шей квартиры. Гимназия эта по тем временам была боль
шая, число учащихся в ней достигало пятисот человек,
имелся ряд параллельных классов. В моем классе, напри
мер, было пятьдесят учеников. Два года, проведенные
мной в Веденской гимназии, не оставили в моей памяти
сколько-нибудь ярких следов. Учился я в общем легко И
хорошо, часто бывал первым учеником и при переходе из
первого класса во второй оказался единственным перешед
шим без экзаменов и с первой наградой. В эти годы я
больше всего увлекался географией и не только знал
учебник на-зубок, но и много читал по данному предмету
сверх программы. Кроме того, я очень любил рисовать
карты, и если по выполнению они часто бывали далеки от
совершенства, то зато работа над ними постепенно накоп
ляла в моей голове большое количество точных сведений
о конфигурации берегов и морей, о течении рек, о место
положении городов и горных хребтов. Эти подробные гео
графические знания сослужили мне большую службу в мо
ей последующей жизни.
К концу моего пребывания в Петербурге я очень заин
тересовался астрономией. Толчком для этого послужила
только что вышедшая тогда на русском языке книга не
мецкого профессора Клейна «Астрономические вечера», ко
торую мне подарил отец. Я даже познакомился с перевод
чиком этой книги, неким С. Сазоновым, который казался
мне тогда полубогом, обитающим на вершинах литератур
ного Олимпа. Однако своей высшей точки моя страсть
к астрономии достигла три-четыре года спустя, и я вер
нусь к этой теме несколько позднее.
Дома по усиленному настоянию матери я брал уроки
игры на скрипке, но, как я уже раньше говорил, душа
моя не лежала к этому инструменту, и я всячески отлы
нивал от серьезной учебы. Когда мать упрекала меня в
72
том, что я играю всего лишь час-полтора в день, в то
время как Пичужка проводит за роялем по три часа, я
задорно отвечал вычитанной откуда-то сентенцией:
— Шопен не позволял своим взрослым ученикам играть
больше трех часов в день, чего же требовать с таких кло
пов, как мы с Пичужкой?
В Петербурге я впервые познакомился с театром. По
мню, с каким необычайным волнением я шел с матерью на
утренник, где исполняли «Горе от ума». И пьеса и игра
произвели на меня огромное впечатление, и я долго после
того не мог успокоиться. Позднее я видел «Миллион тер
заний», «Мертвые души», «Плюшкина», «Две сиротки»
(Ф. Коппе) и некоторые другие произведения. Чаще всего
мать водила меня в театр Кононова — небольшой, бедный
театр, где не было даже оркестра, но где тем не менее
хорошо играли и хорошо подбирали пьесы. Замечательно,
однако, что мои родители ни разу не свели меня ни в
оперу, ни в балет. Насколько понимаю, они, следуя риго
ристическим традициям своей юности, считали эту форму
театрального искусства недостаточно серьезной. Данный
пробел в своем театральном образовании я с избытком
наверстал спустя несколько лет, когда в 1901 году попал
в тот же Петербург уже в качестве студента.
К описываемому периоду относится и начало моего бо
лее систематического и самостоятельного чтения. Родители
нередко дарили мне книжки, по преимуществу научно-по
пулярного характера. Я уже упоминал об «Астрономиче
ских вечерах» Клейна; к той же категории произведений на
до отнести и ряд биографий крупных деятелей науки и
техники, как, например, Галилея, Джордано Бруно, Сте¬
фенсона, Фультона и др., из популярной в то время серии
«Жизнь замечательных людей» издательства Павленкова,
которые мне покупали то отец, то мать. Трудно переоце
нить значение подобного чтения для свежего, впечатли
тельного детского ума. Одновременно, однако, я пристра
стился к чтению иного рода, восхищавшему всегда
мальчишек в возрасте десяти-двенадцати лет, — к чте
нию романов Майн-Рида, Фенимора Купера, Жюля Верна.
В петербургский период меня больше всего увлекал Майн-
Рид, и одно время мое воображение до такой степени было-
насыщено скальпами, томагавками, трубками мира, сви
стами войны, что даже во сне я воображал себя то «Твер
дой Рукой», то «Огненным Глазом», ведущим краснокожих
73
к победам над белыми. Вкус к Жюлю Верну развился у
меня несколько позднее. Я перечитал почти все произве-
дения этого изумительного пионера научной фантазии, но
самое глубокое и длительное впечатление на меня произ
вели два его романа — «Таинственный остров» и «При
ключения капитана Гаттераса». Чтение дополнялось слу
шанием публичных лекций на научно-популярные темы в
существовавшем тогда в Петербурге так называемом
Соляном городке. Это было хорошо организованное про
светительное учреждение, около которого группировались
крупные научные и литературные силы. Лекции были от
крыты для всех, вход стоил пять копеек. Отец часто водил
меня на лекции, и я не раз сообщал о своих впечатлениях
от них в письмах к Пичужке. Помню, что в числе других
лекций я прослушал и такие: «Перелетные птицы», «Япо
ния и японцы». «Полтавский бой».
Здесь же, в Петербурге, разыгралась и моя первая дет
ская любовь. Я встретился с моей героиней в чахлом
садике нашего дома. Она жила в этом же доме, но в
другом крыле. По странной случайности судьбы она ока
залась англичанкой, хотя выросла в России и говорила
по-русски лучше, чем по-английски. Ей было девять лет,
и звали ее Алиса Макферсон, а в детском просторечии:
Аля. Чем занимались родители Али, не могу сказать, ибо
за год до нашего знакомства они умерли. Аля находилась
сейчас у своей тетки, муж которой имел ювелирный мага
зин на Большом проспекте, и жизнь маленькой девочки
была нелегка. Тетка ее не любила, морила голодом и часто
колотила. Нередко Аля появлялась в садике то с синяком
под глазом, то с ссадиной на плече. Бывали дни, когда
она совсем не показывалась во дворе. Это значило, что
тетка слишком сильно ее избила и во избежание лишних
разговоров заперла в комнате, пока не исчезнут следы
колотушек. Алю нельзя было назвать красивой девочкой,
но у нее было умненькое, подвижное лицо, живые голу
бые глаза и тоненький изящный нос, который она умела
так забавно морщить, когда говорила о чем-нибудь серь
езном. Худенькая, с длинными каштановыми волосами,
заплетенными в две косы, она казалась мне верхом оча
рования.
Наш детский роман сразу же принял какой-то «птичий»
характер. Я хорошо лазил по заборам и деревьям. Аля
карабкалась, как кошка, по крышам и стволам. Обычно,
74
когда Аля появлялась в садике, мы оба забирались на
сучья двух соседних деревьев и, расположившись там по
удобнее, начинали длинные беседы... О чем?
Чаще всего мы отправлялись в совместное путешествие
на замечательном корабле, который мной построен и на
котором я являюсь капитаном. Мы пересекали моря и
океаны и претерпевали тысячи самых изумительных при
ключений. Мы попадали в плен к краснокожим, которые
хотели снять с нас скальпы, но благодаря нашей хитрости
и моему красноречию вождь краснокожих, в конце концов,
курил с нами трубку мира, и мы расставались лучшими
друзьями. Потом мы попадали в Африку и сталкивались
со львом, который хотел нас сожрать, однако я во-время
попадал льву в глаз из револьвера, и мы на память уно
сили с собой клок львиной гривы. Потом нас захватывали
каннибалы, и под дикие крики и пляски сбежавшегося
племени над нашими головами уже заносились роковые
ножи, но Алина красота вдруг размягчала сердце вождя
людоедов, и он приказывал с почестями проводить нас до
берега, где в ожидании уже стоял наш быстроходный
корабль. В заключение, совершив чудеса храбрости и
находчивости во всех концах мира, мы с торжеством воз
вращались в Петербург, и здесь злая тетка Катрин, от
которой Але так много доставалось, потрясенная и при
стыженная, склонялась к ее ногам и с раскаянием молила:
— Не погуби меня, Аличка! Не поминай прошлое лихом!
Теперь буду служить тебе, как верная раба.
Однако реальная жизнь—увы!—слишком часто выры
вала нас из мира наших фантазий и заставляла опускаться
на землю. Это особенно часто случалось тогда, когда Аля
выходила в сад со свежими следами теткиных побоев.
В такие минуты в ее живых глазах то и дело сверкали
с трудом сдерживаемые слезы, а мое десятилетнее сердце
переполнялось острым чувством жалости к Але и одно
временно чувством смертельной ненависти к ее мучитель
нице. В такие минуты мы с Алей подолгу и с сладостра