оставлял меня за рулем одного, — конечно, нет! Это было
бы слишком рискованно. Но все чаще он бросал, обращаясь
ко мне:
— На, покрути, Ванюшка!
И затем, когда я, страшно польщенный, становился, как
«всамделишный» моряк, за штурвальное колесо, Горюнов
отходил в угол рубки, сворачивал козью ножку и, слегка
попыхивая цыгаркой, подолгу стоял, задумчиво глядя впе-
1
В то время на западносибирских пароходах применялась такая
система причала: когда пароход приставал к берегу, с борта на берег
сначала бросалась длинная тонкая веревка с грузилом на конце, ко
торую там ловил береговой матрос и начинал быстро тянуть ее к себе.
Тонкая веревка, в свою очередь, была привязана к тяжелому канату
с петлей. Вытянув тонкую веревку, береговой матрос затем вытягивал
и тяжелый канат и закидывал его петлю на врытую в землю тумбу
или же просто на какой-либо поблизости расположенный пень. После
того пароход подтягивался к берегу по канату и закреплялся в опре
деленном положении. Тонкая веревка именовалась «легостью», тол
стый канат назывался «чалкой».
93
ред, туда, где, клубясь и туманясь, медленно бежали на
встречу темные широкие воды и поросшие лесом обрыви
стые крутояры.
Кругом была дикая и могучая природа. Гигантские ре
ки, дремучая тайга, бесконечная линия берегов, широкое
белесоватое северное небо, которое по ночам так ярко
отражалось своими звездами в потемневшей глади воды.
И нигде, почти нигде, не было человека! Изредка под кру
тояром мелькнет маленькая рыбачья деревушка, изредка
пробежит группа островерхих остяцких чумов, прилепив
шихся на плоском берегу песчаного острова, изредка по
кажется струйка синеватого дыма над какой-либо одино
кой хижиной... И опять — вода, лес, небо, острова, стаи
птиц, пустынные берега, дикие звери... Я помню случай:
медведица с несколькими медвежатами выскочила из тай
ги к воде, и долгими, удивленными взглядами они прово
жали бежавший мимо пароход. И так день за днем. Ка
залось, мы плывем в бесконечность...
В памяти у меня осталось село Самаровское... Здесь
два сливающихся могучих потока — Обь и Иртыш — обра
зуют острый гористый мыс, весь заросший диким сосновым
лесом. По шаткой деревянной лестнице, специально устро
енной для проезжавшего через Самаровское в 1891 году
наследника престола — впоследствии Николая II, — мы с
отцом поднялись на вершину мыса. Картина, открывшая
ся нашему взору, была поразительна. Слева шла широкая,
в несколько километров, желто-серая полоса Иртыша,
справа катила свои мощные темнобурые воды Обь. Обе
гигантские струи сливались, но далеко, насколько хватал
глаз, можно было ясно видеть линию водораздела. Как
широка была здесь река? Мне она казалась безбрежной.
С высоты мыса видна была только вода, вода, вода... Кое-
где слегка туманились плоские острова, поросшие ивня
ком... И дальше, под самым горизонтом, с трудом разли
чалась синеватая линия другого берега. Это было точно
море.
— Сколько верст наперерез? — спросил отец, сделав
широкий жест в сторону реки.
Сопровождавший нас пожилой крестьянин как-то за
мысловато сплюнул, потер себе переносицу и, пожав пле
чами, ответил:
— Верстов восемнадцать будет... В волну и... и... не
пробуй! Все одно забьет.
94
Мы долго не могли оторваться от этого величавого зре
лища...
Раз в сутки наш пароход, носивший название «Галкин-
Врасский», останавливался где-нибудь около более крупно
го селения для того, чтобы взять дрова. В течение двух-
трех часов матросы торопливо бегали с парохода на
берег и обратно, таская на носилках большие охапки этой
обязательной для пароходной машины пищи. Пассажиры,
которые иногда бывали на пароходе, а также «свободное»
население нашей баржи (то есть офицер, врач, фельдшер,
матросы, солдаты конвойной команды) пользовались этим
временем, чтобы немного «размять ноги», бродили по де
ревне и ее окрестностям, осматривали местные достопри
мечательности, покупали на импровизированном базаре у
ядреных, толстолицых «чалдонок» молоко, шаньги, ягоду,
рыбу, жареную птицу.
Впрочем, у моего отца на пристанях часто оказывалось
совсем особое дело. Медицинская помощь населению в то
время была поставлена очень плохо. На сотни верст в
окружности не бывало ни врача, ни больницы. Прибреж
ные жители знали, что с арестантской баржей всегда пла-
вает «дохтур». И едва мы успевали пристать к берегу, к а к
к отцу устанавливалась длинная очередь пациентов. Конеч
но, строго формально он не обязан был их лечить. На этом
основании некоторые коллеги отца, также плававшие на
арестантских баржах, просто «гнали в шею» приходивших
на остановках больных. Но отец считал, что медицинские
знания ему даны для того, чтобы служить народу, — и
потому наша баржа на пристанях превращалась в прием
ную врача, густо набитую народом. Отец старался делать,
что мог. Бывали замечательные случаи.
Помню, в селе Демьянском, на Иртыше, отца позвали
на трудные роды. Матери и ребенку грозила смерть. Отец,
вступил в упорное единоборство с природой. Час проходил
за часом. Погрузка дров уже кончилась. Пароход должен
был уходить. Капитан посылал к отцу одного гонца за
другим, требуя его возвращения на баржу. Но отец от
правлял их каждый раз назад с одним и тем же ответом:
«Сейчас», а сам продолжал оставаться на месте «боя».
В результате пароход опоздал на три часа, но зато мать и
ребенок были спасены.
В другой раз дело происходило в Сургуте — крохотном
уездном городке, расположенном при впадении реки Вах
95
в Обь. К отцу привели уже немолодого остяка, которого в
тайге, дня за два перед тем, сильно «поцарапал» мишка.
Рана была ужасная: вся кожа, с волосами, была содрана
с верхней части головы рассвирепевшим медведем, его мо
гучие лапы оставили ясные следы и на черепной коробке
охотника. Все это было густо залито запекшейся кровью и
замотано какими-то грязными, слипшимися тряпками.
Остяк почти лишился чувств, пока отец освобождал его
рану от этих тряпок. Потом отец произвел обследование,
прочистил, промыл рану, насколько возможно было, привел
в порядок черепную коробку, забинтовал голову и, нако
нец, дал пострадавшему некоторые простейшие указания
насчет дальнейшего поведения. Отец был, однако, далек
от оптимизма.
— Сомневаюсь, чтобы он выжил, — заметил отец, ког
да остяка вывели из лазарета.
И, однако, он выжил! Это было настоящее чудо, кото
рому помогла могучая природа охотника. Через два рейса
остяк пришел опять на баржу — уже здоровый, веселый —
благодарить отца. Он принес с собой в качестве подарка
мешок кедровых орехов в шишках. Не принять подарок —
значило кровно оскорбить охотника. Отец принял подарок.
Орехи оказались прекрасные, и мы без перерыва щелкали
их на всем остальном пути до Томска.
В эту же остановку в Сургуте отец имел не совсем
обычный визит. К нему пришел местный священник, отец
Евлампий, и просил уделить кой-какие медикаменты из
аптечных запасов арестантской баржи. Отец, вообще не
любивший духовенства, вначале держался сухо и офици
ально. Однако посетитель мало походил на обычный тип
«попа», с которым мы привыкли встречаться в Омске, и
разговор скоро принял более естественный и даже друже
ский характер. Оказалось, что отец Евлампий вот уже
свыше пятнадцати лет живет в Сургуте и все свои силы
посвящает работе среди остяков. Приход у него гигант
ский — свыше тысячи верст в поперечнике, и подавляющее
большинство населения в этом приходе остяки — малень
кое финское племя, с незапамятных времен живущее в
бассейне течения Оби. Отец Евлампий хорошо знал остя
ков, изучил их язык, нравы, быт, религию. Православные
миссионеры той эпохи обычно относились к просвещаемым
ими «неверным» с высокомерием и презрением. В отце
Евлампий, однако, этого совсем не замечалось. Наоборот,
96
он говорил об остяках с большим сочувствием, почти с
нежностью.
— Меня поражает сила прирожденного им инстинкта,—
рассказывал Евлампий. — Я часто выхожу побродить в лес
в окрестностях Сургута. Беру с собой маленьких остяцких
ребятишек. Отойдем две-три версты, а то и больше. Я уже
заблудился, не могу найти дороги домой. А ребятам хоть
бы что! Я всегда на них полагаюсь: непременно выведут
куда надо.
Евлампий много говорил о трудностях своей жизни и
работы. Сургут — о д н о из стариннейших русских поселений
в Сибири: оно основано в 1593 году, но это настоящий край
земли. В городке тысяча жителей — почти исключительно
рыбаки и охотники. Исправник, церковь, приходская школа,
казенная винная лавка, тюрьма. Телеграфа нет. Летом
связь с внешним миром поддерживается пароходами.
В остальное время городок отрезан от всего на свете. По
крайней мере, раз в год Евлампий объезжает всю свою
паству. Он берет каюк (большая гребная лодка с малень
кой каютой без окон) и отправляется в долгий путь — от
одного остяцкого поселка до другого. Расстояния между
поселками огромные — сто, двести и больше верст. В каж
дом поселке Евлампий остается по неделе, по две — творит
службы, венчает, крестит, хоронит (пост-фактум), пропове
дует «слово божие», оказывает медицинскую помощь, раз
решает споры и конфликты. Остяки формально числятся
православными, однако Евлампий не скрывал, что своим