пешны...
И все-таки мюнхенской трубы я так-таки и не получил!
Почему?
Известную роль тут, разумеется, сыграли соображения
материального порядка: 280 рублей для моих родителей
представляли крупную сумму, которую найти им было не
легко. Однако я уверен, что, в конце концов, они нашли бы
ее, ибо мой отец очень поощрял мои научные склонности,
да и мать относилась к ним довольно сочувственно. Глав
ное было не в деньгах. Главное было в моих собственных
настроениях.
Жизненный путь каждого человека определяется двумя
основными моментами: врожденными качествами его нату
ры и той обстановкой, в которой он складывается и живет.
Мои врожденные качества, поскольку, по крайней мере, я
могу судить о них на основании более чем полувекового
опыта, как будто бы предопределяли меня к деятельности
ученого. Возможно, ученого и популяризатора науки, ибо
я с детства обладал умением ясно излагать различные
сложные вопросы. И, доведись мне жить в какую-либо
спокойную, «органическую» эпоху, весьма вероятно, что
вся моя работа прошла бы между кабинетом ученого и
университетской аудиторией. Весьма вероятно также, что
я смог бы тогда осуществить мечту моего детства и сде
латься настоящим, профессиональным астрономом. Однако
обстоятельства сложились так, что моя жизнь при
шлась на исключительно бурную, «динамическую» эпоху,
на эпоху величайшего исторического перелома, на эпоху
заката капитализма и восхода социализма. И это сыграло
решающую роль в определении моего жизненного пути: на
каленная атмосфера революционной эпохи легко превра-
119
щает потенциальных ученых в воинствующих носителей
новой общественной идеи. Именно так случилось и со
мной.
Пока я вел «дипломатические переговоры» с моими ро
дителями, пока я списывался с иностранными фирмами о
получении желанного рефрактора, пока я изыскивал пути
к покрытию необходимых для этого расходов, — кривая
моего духовного развития сделала довольно крутой пово
рот. С шестого класса гимназии, то есть с зимы 1898/99 го
да,—подробнее я буду говорить об этом ниже,—мое ум
ственное внимание от вопросов научных стало все больше
переходить к вопросам общественно-политическим. Не то,
чтобы я совсем забросил науку,— нет! Астрономия продол
жала меня интересовать и позднее, вплоть до самого окон
чания гимназии, но постепенно наука отодвигалась все
дальше назад, на второй план, авансцену же моей ду
ховной жизни все нераздельнее занимали проблемы борьбы
с господствовавшим в стране царским режимом. Неуди
вительно при таких условиях, что проект приобретения
мюнхенской трубы, для реализации которого нужно было
максимально мобилизовать всю доступную мне энергию,
так, в конце концов, и остался только проектом.
Да, ученого из меня не вышло. Вместо этого я пошел
по другому пути — по пути революционера. И теперь,
оглядываясь на пройденную дорогу, я нисколько не жалею
о совершившемся. Наоборот, мне было бы до боли жаль,
если бы в такую эпоху, как наша, я остался в стороне от
великих боев за социализм.
Однако мое раннее увлечение наукой, в частности
астрономией, не прошло бесследно для моего духовного
развития. Дело не только в том, что на всю последующую
жизнь я сохранил глубокие любовь и уважение к знанию
и что до сегодняшнего дня я не могу без известного вол
нения смотреть на рефрактор или спектроскоп. Гораздо
важнее то, что это полудетское соприкосновение с вели
чественными проблемами мироздания, с загадками все
ленной, с судьбами солнечной системы и Земли окрылило
мою мысль, подковало мое воображение. Оно дало сме
лость и дерзновенность полету моей научной фантазии.
А ведь хорошо оседланная научная фантазия, крепко
стоящее на почве фактов научное воображение являются
необходимейшим элементом действительного научного твор
чества. Без них не было бы ни открытий, ни изобретений.
120
Я не хочу сказать, что я на протяжении своей жизни обо
гатил человечество какими-либо новыми завоеваниями в
области науки или техники, — конечно, ничего этого не
было. Дело, однако, в том, что развитие научного вообра
жения полезно всякому человеку и в любой сфере дея
тельности. Я сам не раз испытывал это в жизни — как в
годы революционного подполья, так и в годы путеше
ствий и дипломатической работы.
Помню, в 1919—1920 годах мне пришлось, по поруче
нию Центросоюза, провести экономическое обследование-
Внешней Монголии, ныне Монгольской Народной Респуб
лики. Исколесив в очень трудных условиях почти всю
страну, территория которой превышает Англию, Францию
и Германию, вместе взятые, я собрал ценный по тому вре
мени материал по интересовавшим меня вопросам. При
этом я выяснил, что, несмотря на свою обширную пло
щадь и на значительные минеральные богатства, Внешняя
Монголия была и, вероятно, надолго еще останется стра
ной, мало пригодной для массового заселения. Почему?
Ответ на этот вопрос давала естественно-историческая
конфигурация Внешней Монголии. По характеру своего
рельефа Внешняя Монголия представляет собой высокое
плоскогорье (до 1 500 метров над уровнем моря), располо
женное в центре гигантского материка и окруженное поч-
ти со всех сторон высокими горными хребтами. Эти хреб
ты систематически задерживают влажные ветры с океа
нов, — в результате климат Внешней Монголии отличается
сухостью и суровостью, препятствующими, например,
широкому развитию земледелия. В своем отчете об экспе
диции я добросовестно суммировал все только что отме
ченные факты и сделал из них соответственные практиче
ские выводы.
На этом, собственно, я мог бы поставить точку. Так я
и сделал в своем отчете. Однако мысль моя, оплодотво
ренная в далекие дни детства и отрочества соприкоснове
нием с миром космических проблем, не могла удовлетво
риться одной констатацией фактов. Она бежала дальше и
вперед, она старалась заглянуть в будущее.
«Прекрасно, — часто думал я, пересекая верхом на ко
не монгольские степи, — сейчас Внешняя Монголия, в
силу своих климатических условий, представляет собой
полупустыню. Но от чего зависят ее климатические усло
вия? От двух моментов: от большой высоты над уровнем?
121
моря и от наличия горных хребтов по границам страны.
С первым ничего поделать нельзя. А со вторым? Тут по
ложение несколько иное. Правда, в настоящее время гор
ные хребты препятствуют проникновению достаточных
количеств океанской влаги внутрь Внешней Монголии. Но
что, если бы в этих хребтах были пробиты достаточно
широкие и глубокие «окна», через которые влажные оке
анские ветры могли бы врываться внутрь страны? Разве
это не способствовало бы изменению ее климата? Конеч
но, способствовало бы. Разве это не открыло бы возмож
ности широкого развития в ней земледелия? Конечно, от
крыло бы. Стало быть, теоретическое решение проблемы
монгольского климата есть. Дело лишь за его практиче
ским осуществлением. Разумеется, в условиях капитализ
ма и даже в условиях эпохи, переходной от капитализма
к социализму, всякая мысль о возможности подобного ро
да гигантских работ является утопией. Но позднее, в
условиях развитого коммунистического общества, разве это
было бы уже так неосуществимо? И разве не в праве мы
поэтому рассматривать Внешнюю Монголию как один из
резервов человечества, который через несколько поколе
ний сможет полностью развернуть таящиеся в нем бо
гатые потенции?»
Мысль, возбужденная этим полетом во мглу грядуще
го, не успокаивалась. Точно на крыльях, она неслась все
выше и вперед.
«Или взять, например, — продолжал я думать, — се
верные пространства Сибири, составляющие четверть
всей территории нашей страны. Что они сейчас? Ледя
ные пустыни, почти не пригодные для жизни и, во вся
ком случае, исключающие возможность всякого массового
заселения. Разве так должно быть всегда? Конечно,
нет. Почему бы под замерзшей поверхностью арктических
тундр не прорыть мощной сети тепловых каналов? Поче
му бы не использовать для приведения в действие этой
тигантской системы «центрального отопления» солнечную
энергию или тепловую энергию расплавленных масс в нед
рах земли? Ведь если бы удалось осуществить что-либо
подобное, тундры растаяли бы, и в Якутске можно было
бы разводить апельсины и виноград! Колоссальные терри
тории благодаря искусственному изменению климата были
бы открыты для использования человечеством. Опять-таки
в условиях капитализма или переходной эпохи смешно
.122
говорить о возможности столь грандиозного предприя
тия. Но позднее, в условиях развитого коммунистическо
го общества, — почему бы и нет? Стало быть, и тундры
можно рассматривать как потенциальный резерв человече
ства».
Мысль, однако, и на этом не успокаивалась:
«В отроческие годы я читал, что рано или поздно — че
рез сотни тысяч и миллионы лет — Солнце должно по
тухнуть и на Земле должна прекратиться всякая жизнь.
Теоретически это несомненно так. И сейчас, с нашими
нынешними навыками мысли, нашими нынешними техни
кой и наукой, мы даже и подумать не можем, что в ука
занных условиях человечеству не останется ничего больше,
как только умереть. Но так ли это? Разве не возмож
на борьба против угрожающей человечеству гибели? Раз-
ве так уж невероятно, что человеческий разум, прошед