стах отца Дионисия было что-то вкрадчиво-коварное, что
то елейно-кошачье, сразу вызывавшее к нему недоверие.
Он с первого взгляда мне не понравился, и, как видно бу
дет из дальнейшего, моя инстинктивная антипатия к на
шему новому «духовному наставнику» оказалась слишком
хорошо обоснованной. Теперь, на вечере, он стал до небес
превозносить «Еретика» и просил дать ему экземпляр мо
его произведения, для того чтобы показать его... «пре
освященному» (то есть архиерею). Это меня окончательно
настроило против отца Дионисия. Я уклонился от каких-
либо определенных обещаний, а потом постарался забыть
о просьбе священника.
Итак, мой успех на вечере был несомненен. Я стал «ге
роем дня» и сделался «светилом гимназии». Мое имя на
чали часто упоминать в городе. Признаюсь, это мне было
приятно, но... вот что я писал Пичужке, подводя итоги
своему выступлению:
«Не знаю почему, но я плохо верю в искренность боль
шинства выпавших на мою долю похвал. И если я даже
и неправ в своих подозрениях, я не жалею, что они у ме-
202
ня есть: так меньше шансов сделаться самодовольной ско
тиной и перестать двигаться вперед. Нет, я буду вечно
недоволен собою и буду вечно двигаться вперед!»
19. СТУДЕНТЫ
Со времени демонстрации 8 февраля 1899 года в Омске
появилась совсем новая и необычная категория жите
лей — «высланные студенты». Студенческое движение в
столицах и в провинции в то время быстро крепло и рос
ло. То и дело в университетских городах происходили
студенческие сходки, студенческие забастовки, студенче
ские демонстрации. Требования академические все чаще
дополнялись требованиями политического характера. Цар
ское правительство отвечало на студенческие беспорядки
массовыми репрессиями. Вожаков арестовывали и ссылали
в административном порядке в «отдаленные места Россий
ской империи», то есть на север Европейской России и в
Сибирь. Более рядовых участников отправляли под над
зор полиции «в место жительства родителей». Так как в
связи с беспорядками высшие учебные заведения часто
закрывались на длительный срок, то множество студен
тов, получив неожиданные «каникулы», разъезжалось
просто по домам. В результате в нашем захолустном Ом
ске (ведь это был сибирский город!) создалась и система
тически поддерживалась сравнительно многочисленная
«студенческая колония», состоявшая из студентов всех
трех категорий. Само собой разумеется, она внесла в ом
скую общественную жизнь заметное оживление и стала
притягательным центром для всех радикально настроен
ных гимназистов и гимназисток.
Ближе всего я сошелся с «студенческим семейством»
Королевых. Состояло оно из трех человек — старшего
брата Сергея, его взрослой сестры Наташи и девочки-
подростка Мани, которую все почему-то называли «Па
рочка». По происхождению Королевы были омичи. Отец
их умер очень давно. Мать в последние годы сильно стра
дала от рака желудка, и в начале 1901 года вызвала стар
ших детей, учившихся в Петербурге, домой, чувствуя
приближение конца. Действительно, вскоре после их при
езда старухи Королевой не стало. Сергей и Наташа соби
рались было затем вернуться к учебе, но как раз в это
203
время в Петербурге произошли новые студенческие бес
порядки, в результате которых оказались закрытыми все
учебные заведения столицы. Королевы застряли, таким
образом, в Омске в ожидании лучших времен. Жили они
в большом деревянном доме, покосившемся и почернев
шем от времени, находившемся на окраине города, и гада
ли, что с ним делать: дом остался им в наследство от
родителей и требовал капитального ремонта. Денег же у
молодых хозяев для этого не было. Сергей и Наташа не
раз в моем присутствии обсуждали различные проекты
(в том числе самые фантастические) «санирования» дома,
но дело вперед не двигалось, и с каждым новым посеще
нием моих друзей я невольно замечал, как ступеньки их
крыльца все больше ветшают и расшатываются.
Глава семьи, Сергей, — приятный шатен лет двадцати
пяти, с типично русским интеллигентским лицом, — был
на четвертом курсе историко-филологического факультета.
Сверх того, «для хлеба» он работал в качестве корректора
в известном в то время петербургском издательстве Марк
са, выпускавшем, между прочим, знаменитый еженедель
ник «Нива». При первом знакомстве Сергей произвел на
меня чарующее впечатление своей внешностью, своей жи
востью, своим юношески радикальным задором, своими как
будто бы обширными и разносторонними познаниями.
А тот факт, что в качестве корректора он был близок к
литературе, сразу подымал Сергея в моем сознании на
целую голову выше всех остальных смертных. Однако ско
ро у меня началось разочарование. Чем ближе станови
лось наше знакомство, тем больше я убеждался, что
Сергей, в сущности, ничего толком не знает, что в своих
мыслях и суждениях он плавает по поверхности, что на
словах он может все решить и весь мир перекроить, на
деле же он пятится назад пред самой маленькой прегра
дой. С горечью я говорил как-то Олигеру:
— Я думал, что Сергей сильный и твердый человек, а
на деле — предо мной самый настоящий современный Ру¬
дин. Человек-нуль, пред которым должна стоять единица.
Сестра Сергея, Наташа, была человеком иного склада.
Ей было года двадцать два, она училась на высших кур
сах в Петербурге и несколько любила щеголять своей
современностью и своими связями с «нелегальщиной». На
таша не была красива, но она производила очень приятное
впечатление, и в характере ее было что-то «материнское».
204
Она обо всех заботилась, всем готова была помочь, и
только благодаря ей довольно беспорядочное хозяйство
этого «студенческого семейства» кое-как сводило концы
с концами. В противоположность брату Наташа была глу
бокая натура: если что знала, то знала хорошо, и сильно
тяготела к марксистским взглядам, хотя и не состояла ак
тивным членом тогдашних социал-демократических орга
низаций. Впрочем, услуги им постоянно оказывала. Сергей
же от марксизма был далек и дальше чисто студенческого
движения не шел.
Третий член этого холостого «семейства», Парочка, бы
ла в то время гимназисткой пятого класса, бегала с то
ненькой косичкой, похожей на мышиный хвост, и состоя
ла у Сергея и Наташи на посылках: ставила самовар, ко
лола дрова, таскала колбасу из лавочки...
Королевы сдавали часть своего дома пожилой болез
ненной даме Санниковой, которая жила с своей дочерью
Татьяной, миловидной блондинкой лет двадцати. Я встре
тился с Татьяной минувшим летом в поезде по пути от
Омска до Москвы и теперь возобновил с ней знакомство.
Санниковы и Королевы жили дружно и составляли как
бы одну общую семейную коммуну. В этой коммуне всег
да было весело и шумно, здесь всегда можно было встре
тить много задорной молодежи, в особенности же много
высланных студентов. Дверь дома Королевых то и дело
хлопала. На столе постоянно шумел самовар. Около
стола шли горячие споры, слышался смех, раздавалось
пение. Пели песни русские, народные, пели песни револю
ционные: «Марсельезу», «Красное знамя», «Смело, товари
щи, в ногу...» Здесь узнавались все городские новости, и
здесь же обсуждались все текущие события русской и
международной жизни.
Мне нравилось бывать у Королевых, и очень скоро я
стал завсегдатаем их дома. До того я жил несколько изо
лированно, в одиночку, общаясь лишь с отдельными сверст
никами — с Пичужкой, с Олигером, с Марковичем, да
и то не одновременно. В каждый данный момент у меня
бывал обычно только один друг. Своей «компании» у ме
ня никогда не было. Это имело свои плюсы и свои мину
сы. Но сейчас я вдруг почувствовал, что мне страшно на
доела моя отшельническая келья и что мне страшно хо
чется людей, шума, суеты, веселья. Всего этого у Короле
вых было более чем достаточно. И я переживал какое-то
205
до тех пор не испытанное мной блаженство. Я познакомил
Олигера с моими новыми друзьями, и он тоже стал бы
вать у них. Вскоре у Олигера появилась совсем особая
причина для частого посещения дома Королевых: у него
завязался роман с Татьяной Санниковой, который разви
вался галопом и в дальнейшем имел самые серьезные по
следствия. Я пробовал ввести в дом Королевых и Марко
вича, но из моей попытки ничего не вышло: Маркович в
это время переживал тоже «роман» с одной гимназист
кой, и предмет его воздыханий был связан с совсем дру
гой компанией. Мое семнадцатилетнее сердце было тогда
еще совершенно свободно, и я не упускал случая под
трунить над моими влюбленными товарищами. Когда
однажды Маркович, просидев у Королевых, точно на
иголках, четверть часа, встал и начал прощаться, ссы
лаясь на необходимость поскорее вернуться домой к боль
ной матери, я громким голосом, во всеуслышание, вос
кликнул:
— Слушайте! Слушайте! Экспромт!
Ах, погиб толстовец милый!
Вот судьбина злая:
Мрак очей его унылый
Приковала тайной силой
Лента голубая!
Раздался смех, послышались аплодисменты. Маркович
покраснел, как рак, бросил на меня уничтожающий взгляд
и быстро вышел. Он долго потом не мог мне забыть этой
шутки.
Приятнее всего у Королевых бывало за вечерним чаем.
Я как сейчас вспоминаю эту картину. Парочка только что