Грести не было надобности: мы плыли вниз, и мощный во
дяной поток неудержимо уносил нас все дальше и дальше
по темно-таинственной глади реки, в которой так трепетно
и загадочно отражалось далекое небо с мириадами тихо
мерцающих звезд...
Мол вахта выпала на конец ночи.
Я сидел на корме с
рулевым веслом, пристальным взором стараясь пронизать
царившую кругом тьму, и чутко прислушивался к каждому
звуку, к каждому крику птицы с дальнего берега, к каж
дому всплеску воды под килем. Мимо во мраке неслись
фантастические очертания кустов, деревьев, островов, кру
тояров. Как-то раз навстречу, весь горя огнями, пробежал
пароход. На мгновение он наполнил шумом и стуком колес
широкое пространство реки. Еще момент — и, как какое-то
странное фантастическое виденье, пароход скрылся за по-
229
воротом и исчез в ночной мгле. Тьма и тишина вновь во
царились над миром. Было жутко и приятно. Тихие, лени
вые мысли медленно ползли в моей отягченной голове.
Потом черная тьма стала как-то сереть. Брызнули пер
вые блики рассвета. На востоке загорелась кучка перистых
облаков. Огромное красное солнце стало медленно выле
зать из-за горизонта. Подул сильный холодный ветер.
Я разбудил старшего Марковича и вместе с ним из двух
весел и одного одеяла смастерил примитивный парус, кото
рый быстро потянул нас вперед. Часам к семи утра весь
«экипаж судна» проснулся — веселый, голодный, шумли
вый. В одном попутном селении мы купили свежей, только
что выловленной рыбы и несколькими верстами ниже при
стали к небольшому пустынному острову. Купались, валя
лись на песке, боролись, кричали, а потом ели уху и пили
чай. Дальше опять река, опять солнце, опять голубое небо,
опять луга и леса, опять свежий, бодрящий сибирский воз
дух. Так продолжалось целый день. К вечеру мы, наконец,
приблизились к месту нашего назначения. Когда вдали по
казались крыши и трубы заимки, мы все выстроились в
«боевой порядок» на лодке. А когда наше «судно» сдела
ло поворот к пристани, мы «салютовали» толпившимся на
берегу обитателям заимки грозным залпом из одного дро
бовика л двух револьверов.
Три дня, проведенные на заимке, прошли, как в тумане.
Здесь уже была вся многочисленная семья Марковичей с
целой кучей родственников, знакомых и приживальщиков.
Дом был полон веселой женской молодежи. Всей компа
нией ходили в лес на прогулки, играли в хороводы, пели
песни, катались на лодках. Очень скоро образовались па
рочки, и вся атмосфера наполнилась пьянящим ароматом
легкого юношеского флирта. Всем было страшно весело, и
все много шутили, смеялись, поддразнивали друг друга.
То и дело слышались взрывы веселого, здорового хохота.
Мариновский, отличавшийся хорошей памятью, потешал
публику нелепыми цитатами из произведений разных не
признанных поэтов. Ставши в унылую лозу, мрачно глядя
пред собой, безнадежно размахивая руками, он вдруг про
возглашал:
Ж и з н ь наша проходит в трепете жутком,
Температура в ней ноль!
И мы ползаем в ней без рассудка
Боком и исподволь.
230
Все хватались за бока и хохотали доупаду. Или Мари
новский начинал декламировать из сибирской поэтессы
Древинг, незадолго перед тем выпустившей «солидный
том» своих произведений:
За окошком роща,
В роще соловей,
Что быть может проще
И сего милей?..
При этом Мариновский строил невероятно идиотскую
рожу, и все опять помирали со смеху.
Или, наконец, тот же Мариновский, делая вид, что
представляет меня обитателям заимки, нелепо-восторженно
кричал:
— Позвольте рекомендовать гражданина вселенной, сы
на отца бога-солнца и матери-земли, нареченного жениха
ее величества Революции!..
— Заткнись, дурак! — в ответ кричал я.
А все окружающие хохотали и громко аплодировали нам
обоим.
Так со смехом, с весельем, с радостными надеждами, с
восторженными ожиданиями наша молодая компания про
водила на заимке время и затем вернулась уже на лоша
дях в Омск.
22. ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО ДОМА
То лето наша семья опять проводила на «Санитарной
станции». Чемодановы на этот раз к нам не приехали. Мы
жили одни, и теперь мир и гладь царили в отношениях
между мной и родителями. Мать окончательно убедилась,
что я уже вырос и могу ходить на своих ногах. Мне было
семнадцать с половиной лет, я кончил гимназию и через
два месяца должен был уехать в Петербург на самостоя
тельную жизнь студента... Это производило впечатление.
А сверх того, в недалеком будущем предстояла разлука
надолго, —- ни матери, ни мне не хотелось отравлять по
следних недель совместной жизни спорами и конфликтами.
И потому мы жили дружно, хорошо, даже любовно. Мне
это было очень приятно, и я все время пребывал в самом
лучшем настроении.
К тому имелись и другие причины. Еще с шестого
класса я твердо решил по окончании гимназии попасть в
Петербургский университет, и чем дальше, тем прочнее я
231
утверждался в этом намерении. Почему я так страстно
стремился в Петербург? Мои мотивы были двоякого рода.
Во-первых, я мечтал в литературной карьере. Кем имен
но я буду, — публицистом, литературным критиком, беллет
ристом или поэтом, — мне было не совсем ясно. Но что
мне на роду писано держать в руках перо, — в этом я
не сомневался. Литературной же столицей, конечно, был
Петербург.
Во-вторых, я мечтал также о приобщении к тому широ
кому общественно-политическому движению против цариз
ма, которое в то время все сильнее разливалось по стране,
и слабое эхо которого доносилось и до нашего омского
захолустья. Как должно произойти это приобщение, в ка
ких формах, на каких основаниях, — для меня тоже было
не совсем ясно. Но жгучее стремление к такому приобще
нию было налицо и становилось все сильнее по мере моего
приближения к окончанию гимназии. Я был твердо уверен,
что достаточно приехать в Петербург, и все мои трудности
и сомнения будут сразу разрешены: врата истины здесь са
ми собой откроются предо мной. Отсюда моя неодолимая
тяга в столицу. Мне было решительно все равно, в каком
качестве я туда попаду, — лишь бы попасть. Все осталь
ное казалось мне уже совсем просто. Как чеховские три
сестры, я все время твердил: «В Петербург! В Петербург!
В Петербург!» Но, не в пример чеховским героиням, я не
только мечтал о Петербурге, — я твердо решил во что бы
то ни стало попасть, и действительно попал в Петербург.
Однако далось это мне не сразу и не без борьбы. Со
стороны родителей мне отказа не было, но зато имелись
препятствия со стороны... царского правительства. В то
время в судорожной борьбе против нарастающего револю
ционного движения министерство народного просвещения
додумалось, между прочим, до такой своеобразной меры:
вся Россия была разделена на ряд крупных университет
ских районов, причем все среднеучебные заведения каж
дого района были приписаны к высшей школе именно это
го района. Учащиеся по окончании гимназий или реальных
училищ обязаны были поступать в университет или техно
логический институт своего района и в высшие школы дру
гих районов не принимались. Смысл этой меры состоял в
том, чтобы затруднить скопление в столицах крупных масс
учащейся молодежи, где она все больше превращалась в
серьезную революционно-политическую силу. Конкретно,
232
таким образом, мне предстояло учиться в Томске или Ка
зани (поскольку в Томском университете в то время е щ е
не было всех факультетов, двери Казанского университета
для омичей также были открыты). Это меня ни в какой ме
ре не устраивало. Одно время, чтобы обойти имевшееся
препятствие, я собирался по окончании седьмого класса пе
ревестись в Москву и там закончить свое среднее образо
вание. По разным причинам, однако, этот план не мог быть
осуществлен.
Тогда мне пришла в голову другая мысль. Историко-
филологический факультет в то время считался плохонь
ким, захудалым факультетом, ибо он душил студентов
древними языками и открывал пред оканчивавшими лишь
скромную карьеру учителя гимназии. Этот факультет
был мало популярен, и туда шли главным образом неудач
ники. Обычно на историко-филологическом факультете
никогда не бывало полного комплекта, и свободных вакан
сий имелось сколько угодно. Я все это знал и решил
попытать счастья. Я подал прошение на историко-филологи
ческий факультет Петербургского университета и, ссыла
ясь на свою золотую медаль, просил принять меня «в виде
исключения». Мой расчет полностью оправдался. Золотые
медалисты стучались в двери историко-филологических фа
культетов не каждый день, — ив конце июня я получил
сообщение, что буду зачислен в число студентов столич
ного университета. Я был в восторге: итак, моя мечта осу
ществилась, — я еду в Петербург!
Начались сборы и приготовления. Мать на швейной ма
шинке «Зингер» сама сшила мне белье и верхние рубашки-
косоворотки. Знакомому сапожнику, в течение многих лет
обувавшему всю нашу семью, были заказаны новые, особо
прочные сапоги. «Мужской портной для гг. военных и
штатских» Махоткин, тоже наш многолетний поставщик,
сшил мне серую студенческую тужурку и темнозеленые
диагоналевые брюки. В магазине у Шаниной я купил сту
денческую фуражку с синим околышем. Таким образом, я