– Ох, Гриззек, – в страхе заговорила она. – Только, пожалуйста, не говори, будто ты работаешь на этого жуткого зеленого монстра с ужасной манерой одеваться! Конечно, это можно сказать о многих гоблинах, но я имею в виду…
– Я знаю, что ты имеешь в виду, – сказал он, опуская голову и пряча глаза. – Вернее, кого. Да. Так и есть.
– Ты о Джасторе Галливиксе?!
Гриззек уныло кивнул.
– Никогда не думала, что могу разочароваться в тебе еще сильнее. А это кое-что значит.
– Гляди. Он явился ко мне с этой штукой. Ты уже испытала, как она действует. Он согласился позволить мне самому решать, что и как делать, что создавать, и, главное, как после использовать. И поставляет все, необходимое, чтобы исследовать это вещество, очистить и с его помощью изобретать чудесные, фантастические новинки.
– Все необходимое, говоришь? Похоже, это объясняет, отчего ты велел меня похитить.
– Тыковка, я…
Саффи замотала головой и сглотнула. Смирить гордость оказалось нелегко.
– Нет. Я все понимаю. Я и сама могла бы сделать то же. Могла бы. Возможно, не стала бы, но… могла.
Гриззек благодарно заморгал и слегка приопустил уши от облегчения.
– Значит… ты мне поможешь?
– Да. Я тебе помогу.
– Эх, Тыковка, мы же были такой прекрасной командой, пока не…
– Да, – улыбнулась Саффи. – Были. Жаль, что женитьба пустила все это прахом.
– Ну что ж. Мы больше не женаты, так что… За дело!
– Вначале тебе придется меня развязать.
– А? А-а, да. И верно.
Гриззек соскользнул с кресла, нащупал на столе нож и поспешил к ней. Миг – и Саффи во второй раз за это утро обрела свободу.
Между тем Гриззек с запозданием заколебался.
– Но ты… ты же серьезно, верно? Ты же не намерена приложить меня чем-нибудь по затылку и сбежать, прихватив Пернатого?
Да, такая мысль ей в голову приходила, но об этом Саффи решила умолчать – тем более, что собиралась остаться здесь надолго. Отказаться от работы с таким веществом, как этот азерит, было бы просто выше ее сил. Какой транспорт, какие прибамбасы и примочки, какие хитроумные вещи можно было создать с его помощью!
– Нет, этого я делать не стану, – ответила она, легко, точно ее и не везли в джутовом мешке, связанной, через весь континент, поднимаясь на ноги. – Но у меня есть одно условие.
– Все, что пожелаешь!
– Когда закончим, Пернатого заберу я.
Гриззек моргнул и протянул руку. Разжав розовый кулачок, Саффи взглянула на кусочек азерита, неярко мерцающий синью и золотом, и чудесный самородок угнездился меж их ладоней, будто скрепляя рукопожатие.
Глава девятнадцатаяПодгород
По сну Вельсинда ничуть не тосковала.
При жизни она даже не понимала, сколько времени пропадает даром, пока тело ее неподвижно, а глаза закрыты. Старая присказка гласит: «На том свете выспимся», – но на самом деле все оказалось как раз наоборот. Живая, она проспала слишком уж много – целую треть жизни. Теперь же, став Отрекшейся, старалась взять все от того, что со свойственным ей и при жизни безнадежным оптимизмом твердо полагала вторым шансом.
До гибели Вельсинда была служанкой. И, конечно же, «очнувшись» Отрекшейся и понемногу начав привыкать к новой реальности, начала ухаживать за окружающими. Это она умела лучше всего. Она была добра и терпелива с теми, кто приходил в себя, охваченный растерянностью и ужасом, и помогала хоронить заново тех, кто отвергал темный дар леди Сильваны.
В глубине души Вельсинда их понимала. Кто же не растеряется и не ужаснется, очнувшись и увидев, как гниет собственная кожа? Никто, если от его мозга уцелела хотя бы половина. Впрочем, у некоторых бедолаг и половины-то не осталось…
По-видимому, Вельсинда оказалась одной из счастливчиков, очнувшихся – огромное спасибо – в полном разуме, и твердо решила найти ему достойное применение.
Скучая по мужу, она поначалу хотела его отыскать. Он остался в Штормграде, а Вельсинда умерла в Лордероне, в гостях у родных. В день возвращения Артаса она работала в замке и надеялась хоть краем глаза взглянуть на триумфальное возвращение всеми любимого паладина, однако когда он, осыпаемый лепестками роз, вошел в тронный зал, не смогла отлучиться с кухни. Зато потом, после того, как один-единственный удар меча превратил Артаса разом в отцеубийцу и цареубийцу, оказалась в самой гуще событий.
Ее любимый избежал той же судьбы, и этому она была рада. Вот только другие сказали, что все попытки связаться с ним закончатся только парой разбитых сердец. Он наверняка считал ее мертвой, и в конце концов Вельсинда решила, что так оно будет лучше. Муж был хорошим, добрым человеком и вполне заслуживал новой, живой любви.
Многие Отрекшиеся – вот, например, ее друг и коллега Правитель Парквел – тосковали по близким не меньше. Другие относились к ним равнодушно, а третьи даже… злились на них. Что же случилось с нею и с ними? Отчего их характеры и склад ума стали такими разными? Загадка…
Бездумной тварью Вельсинда себя не помнила – и, по всей вероятности, к лучшему.
Шли годы. Мало-помалу ей надоела работа прислуги. Разум ее оставался по-прежнему остр, и вскоре Вельсинде захотелось чему-нибудь научиться, чего-нибудь достичь, а не просто выполнять чужие распоряжения.
От рождения склонная заботиться о людях, она посвятила себя нелегкой, просто-таки уникальной задаче – заботе о телесном и душевном здравии мертвых тел. Взять хотя бы раны…
– Как же ты это? – говорила она очередному пострадавшему. – Ведь сам знаешь: плоть Отрекшихся не заживает сама по себе!
Швы, пересадка новых мускулов, кожи и жил, да волшебные снадобья – вот и все, что оставалось ее народу. Живым куда проще: промой рану, перевяжи и положись на природную способность тела к восстановлению.
Мало-помалу лечение неживой плоти привело к желанию поучиться у аптекарей. Большинство по приказу Сильваны трудились над ядами, но Вельсинда принялась изучать способы поддержания сил и здоровья Отрекшихся – и умственного, и физического.
Не раз она замечала, что некоторые раненые боятся смерти сильнее, чем при жизни. Осматривая новую руку, вшитую в плечо кузнеца (оплошность в работе с расплавленной сталью стоила ему прежней), она услышала:
– Каждый раз, как иду сюда, страх пробирает.
– Почему это, дорогой? – Погибла Вельсинда не такой уж ужасно старой. Молодой девицей шестидесяти лет, как сама выражалась. – Я далеко не так страшна, как доктор Галси.
Кузнец по имени Тиван Уайтфилд хмыкнул – гулко, с хрипотцой.
– Это, конечно, верно. Нет, я хотел сказать… вот когда был жив, казалось, будто я бессмертен. Совершенно о себе не заботился, о гибели не думал, жил беспечно. А вот теперь я, так сказать, вправду бессмертен. Угрожают бессмертию только раны да травмы, и потому я вдруг понял, насколько хрупка плоть.
– Плоть была хрупка всегда, – наставительно сказала Вельсинда, продолжая осматривать руку.
Рука была пришита отменно, однако Вельсинда вновь обратила внимание, что на ней нет мозолей, а мускулы довольно слабы. Очевидно, прежним владельцем руки, принадлежавшей ныне Тивану, был какой-то художник или музыкант.
Она постучала по мягкой ладони костяшками указательного пальца.
– Чувствуешь?
– Да, – ответил кузнец.
– Прекрасно. Только должна сообщить, – ровно сказала Вельсинда, – что эта рука не будет такой же сильной, как старая.
– Пара недель работы молотом это поправит!
– Нет, – мягко возразила Вельсинда, с сочувствием глядя на кузнеца, – не поправит. Ведь мускулы твои больше не растут.
У кузнеца отвалилась челюсть. Нет, не в буквальном смысле. Его лицо было почти не тронуто тлением. Сказать по правде, для Отрекшегося он был даже довольно симпатичен.
– Если не сможешь работать, как следует, приходи снова, – сказала Вельсинда, ласково потрепав его по руке. – Посмотрим, не удастся ли подыскать чего получше.
– Вот видишь? – пояснил кузнец. – Об этом-то я и говорил. Со временем мы все просто… сносимся.
– Это случается и с живыми, – поспешила напомнить Вельсинда. – Не могут же все быть почти бессмертными красавцами, как эльфы. Поэтому самый верный подход – принять все, как есть, и радоваться тому, что имеешь. И для тебя, и для меня, и для остальных. И это просто прекрасно. Ничто не существует вечно, и если мы умрем безвозвратно – ну что ж, у нас был второй шанс. У многих и того не имеется.
Тиван улыбнулся. Улыбка на уцелевшем лице выглядела просто замечательно. Насчет собственного лица Вельсинда не обольщалась: долгое безделье в могиле красоте не способствует. К тому же, ее лицо и при жизни было простоватым. Хотя муж всегда говорил, что для него она прекрасна, и она ему верила.
Разве суть любви не в том, чтобы смотреть не глазами, а сердцем, и находить красоту?
– Да, ты права, – согласился кузнец. – Пожалуй, раньше я обо всем этом вообще не задумывался. Решил принять Дар. Знал, что многие отказались, и в то время посчитал их за дураков. А вот теперь… Я понимаю, что леди Сильвана пытается отыскать способ продлить наше существование. Но что, если это невозможно? – Он кивнул на свою новую руку без единой мозоли. – Сколько же нужно натворить, как далеко зайти только для того, чтобы продолжить существование?
– О боги, – улыбнулась Вельсинда. – Ты словно и не кузнец, а настоящий философ!
– Может, это все новая рука…
Тиван был первым из тех, с кем Вельсинда завела подобный разговор, но далеко не последним. Едва эта мысль пришла ей в голову, не думать о ней она уже не могла.
Теперь, спустя месяцы после того первого разговора, глава Совета Покинутых стояла в тронном зале Подгорода, на том самом месте, где так долго стояла сама Сильвана Ветрокрылая, ныне удалившаяся, чтобы править Ордой. Рядом с Вельсиндой, на самом верху, стояли остальные четверо членов правительственного Совета, называвшиеся просто и логично – Правителями. На второй ступеньке, сразу под ними, располагалась семерка Министров, претворявших политику Правителей в жизнь. В самом низу находились те, кого Вельсинда считала самыми важными членами совета – десять Слушающих. Каждый день они встречались и разговаривали с теми Отрекшимися, у кого имелись вопросы, замечания или жалобы на управление городом. Подчинялись они непосредственно Правителям, и, хотя любой гражданин Подгорода мог без препон обратиться к любому из членов Совета, включая Верховную Правительницу, то есть, саму Вельсинду – к Слушающим шли охотнее.