Принять их за живых было бы невозможно – особенно при беспощадном солнечном свете. Из-под серо-зеленой кожи торчали кости, глаза светились зловещим огоньком, спины горбились, ноги шаркали по земле на каждом шагу.
«Ну так что с того? – подумала Эмма. – Моя кожа тоже сплошь в морщинах, я тоже порой горблюсь да ноги по земле волоку».
Воцарилось долгое молчание. Наконец вперед выступил архиепископ Фаол.
– Те, кто желает уйти сейчас же, могут уйти, – странным, однако приятным голосом объявил он.
Вначале никто не сдвинулся с места, но затем четверо или пятеро из людей – те, чьи лица от потрясения и ужаса посерели, почти как у Отрекшихся – развернулись и поспешили назад, к крепости. Один из отвергнутых что-то крикнул им вслед. В его непривычно гулком голосе слышалась целая бездна печали. Остальные столкнувшиеся с отказом минуту постояли, повернулись и, понурив головы, отправились в долгий путь к Стене Торадина.
«Вот бедняги», – подумала Эмма.
– Кто-либо еще? – спросил Фаол.
Больше желающих уйти не нашлось.
– Отлично! Пусть те, чье имя я назову, подходят ко мне. Вас сведут с родными и близкими, а затем можете вместе свободно гулять по полю.
Развернув пергаментный свиток, он начал читать:
– Эмма Фелстоун!
Сердце в груди Эммы так и екнуло!
– Это что ж, – дрожащим голосом спросила она Озрика, – настало мне время встретиться с ними? После стольких лет?
– Да, если пожелаешь, – заверила ее жрица. – А если не хочешь, можешь вернуться в крепость.
Эмма замотала головой:
– О, нет. Нет-нет. Уж я не расстрою своих мальчиков, как те, другие!
Озрик ободряюще потрепал ее по руке. Отпустив его локоть, Эмма расправила плечи и без посторонней помощи подошла к Фаолу.
– Джем, Джек и Джейк Фелстоуны! – провозгласил архиепископ.
Трое рослых Отрекшихся выступили из строя и неуверенно двинулись вперед. Эмма глядела на них во все глаза. Какими большими и ладными парнями были они при жизни! Какими сильными и смелыми! Как гордились службой Лордерону! Теперь от них остались только кожа да кости, да колтуны жидких волос. Да и понять, что у них такое на лицах, удалось не сразу.
Ее сыновья, когда-то веселые, смелые, выглядели… напуганными.
«Выходит, здесь, передо мной, им страшнее, чем на поле боя?» – сообразила Эмма.
Разом забыв обо всех различиях между собою и сыновьями, она широко улыбнулась, несмотря на слезы, хлынувшие из глаз.
– Мальчики мои! – сказала она. – Ох, мальчики мои!
– Мама! – откликнулся Джек, шаткой походкой устремляясь к ней.
– Мы так по тебе скучали! – подхватил Джем.
Обуреваемый чувствами, Джейк молча склонил голову, и трое Отрекшихся обняли мать.
«Благодарю тебя, – мысленно сказала Калия Свету, глядя на плачущую слезами радости мать воссоединенного семейства. – Благодарю тебя за это».
Фаол выкликал новые и новые имена. Калия слушала, не в силах сдержать улыбки. Названные – одни неуверенно, другие с радостью – выходили вперед. Кое-кто просто качал головой и, не сумев сделать последний шаг, молча разворачивался и уходил. Их родные из Отрекшихся, минутку постояв в одиночестве, тоже разворачивались и шли обратно, к стене. Калия молилась за всех – и за отказавшихся, и за отвергнутых. Всем им было мучительно больно. Все они нуждались в благословении Света.
Но таких оказалось на удивление мало. Большинство воссоединившихся поначалу держались с опаской – неловко, неестественно, однако это было не страшно.
– Филия Финталлас! – провозгласил архиепископ.
Стоявшая в первом ряду, Филия давно заметила отца, Парквела, и, едва услышав свое имя, бросилась к нему с криком:
– Папа!
Эти двое ни в понуканиях, ни в посредниках не нуждались. Они поспешили друг к другу, едва не столкнувшись, остановились и улыбнулись – да так, что и у Калии сделалось тепло на душе.
– Это и правда… ты, – сказала Филия. Как много ей удалось вложить в одно-единственное слово!
После первых нескольких встреч дело пошло куда более гладко и быстро. Не все «знакомства заново» оказались равно легки и радостны, но мало-помалу разговорились все. Отрекшиеся и люди начали разговоры. Кто мог бы поверить, что такое возможно? И все же один человек – один король – смог.
А если возможно это, значит, возможно и большее. То, что непременно случилось бы, если бы не горе, принесенное в мир Артасом.
«Значит, надежда на новое начало есть? – подумала Калия. – Для всех и каждого?»
Тут к ней подошел Фаол.
– Эти глаза видели столько боли. Какая радость, что после всего случившегося они способны узреть и это!
– Как ты думаешь, последуют ли за первой встречей новые? – спросила Калия.
– Надеюсь, да, но это целиком зависит от Сильваны. Быть может, даже она обнаружит, что у нее, как и у этих людей, есть сердце.
– Что ж, остается надеяться, – сказала Калия.
– Именно, – согласился Фаол. – Надежда умирает последней.
Глава тридцать втораяНагорье Арати, Стена Торадина
Стоя на древней стене, Сильвана Ветрокрылая не сводила глаз со сцены, разворачивавшейся вдали. Натанос, как всегда, держался рядом.
– Похоже, все идет без происшествий, – сказала Сильвана. – Нет ли причин ожидать иного?
– Насколько я знаю, нет, моя королева, – ответил Натанос.
– Однако я вижу, что некоторые из людей погнушались общением с теми, в ком пробудили надежду, – продолжала она. – С их стороны это жестоко.
– Истинно так, – согласился Натанос, но больше не сказал ничего.
– Я согласилась на эту встречу с неохотой, но, вероятно, все к лучшему. Теперь мои Отрекшиеся начнут понимать, как их воспринимают даже те, кто некогда утверждал, будто любит их.
– Твое позволение было мудрым поступком, моя королева. Пусть сами увидят и сами оценят истинное положение вещей. Если это причинит им боль, им не захочется повторения. Если же это принесет им радость, тебе станет легче держать их в повиновении. Хотя, – поразмыслив, добавил он, – серьезных опасений эта группа не вызывает.
– Мне тоже было полезно взглянуть на это. Сегодня я узнала немало нового.
– Изволишь ли ты повторить подобное?
Сощурив глаза, Сильвана взглянула на солнце.
– День еще в самом начале. Я не закончила наблюдений. И бдительности не ослаблю. Птенец Вариана может сколько угодно делать вид, будто в нем нет ни капли хитрости, но, возможно, на деле он умнее и практичнее, чем мы думали. Он мог замыслить нападение на собственных подданных с тем, чтобы обвинить в этом нас. Тогда остальные увидят в нем сильного лидера – достаточно сильного, чтоб объявить нам войну. Главного заступника беззащитных.
– Вполне возможно, моя королева.
Сильвана одарила Натаноса кривой усмешкой.
– Но ты думаешь иначе.
– При всем к тебе уважении, подобная стратегия, скорее, в твоем духе, – ответил он.
– Верно, – согласилась Сильвана. – Но не сегодня. Мы не готовы к войне.
С этими словами она окинула взглядом следопытов, выстроившихся на стене. Колчаны полны, луки за спиной – протяни только руку…
Стоит ей сказать слово, и они в тот же миг нанесут удар.
Сильвана улыбнулась.
Парквел с Филией подошли к столу для подарков Отрекшихся. Замерев от радости, Элси увидела, как Парквел указал на старого, ветхого плюшевого мишку, и по щекам девочки покатились слезы.
– Хочу обнять Мишку, – донеслось до Элси. – И тебя хочу обнять, папа.
– Ох, маленькая моя… вернее, не такая уж и маленькая, – вздохнул Парквел. – Мишку тебе не обнять до тех пор, пока твой король не скажет, что он не таит в себе опасности. А что до меня – боюсь, кожа не выдержит. Помню, помню эти медвежьи объятия!
Филия утерла глаза.
– А можно взять тебя за руку? Если осторожно?
Люди считали, будто мертвая плоть Отрекшихся не способна к выражению чувств. Ничто не могло бы быть дальше от истины. По лицу Парквела промелькнуло множество выражений – радость, любовь, страх, надежда…
– Если хочешь, дитя мое, – сказал он.
Отрекшимися становились на всевозможных стадиях смерти – и только что убитые, и частью разложившиеся, и иссохшие, словно мумия. Парквел, хоть и позаботился сунуть в карман пакетик сухих духов, принадлежал к последним. При виде его увядшей, хрупкой, словно пергамент, ладони, вложенной в гладкую, живую руку дочери, Элси страшно захотелось обнять обоих.
Остаться бы ей с Парквелом и Филией, порадоваться воссоединению отца и дочери… Но вокруг были и другие – те, кто не мог подыскать подходящих слов, или просто терялся, и всем им требовалась помощь. А с этой парой и без Элси все будет в порядке. Они явились сюда с любовью и трепетом в сердце, а теперь к этому прибавилось кое-что еще – надежда.
– Мама?
В голосе Джема, старшего из парней Фелстоунов, явно слышалась тревога, и Элси оглянулась на него. Все трое – Джем, Джек и Джейк – окружили хрупкую фигурку матери плотным кольцом, а затем один из братьев шагнул в сторону и принялся озираться, ища помощи.
Эмма, их мать, побледнела, как пепел, и дышала с заметным трудом.
– Жрица! – крикнул один из братьев. Его замогильный голос дрогнул от страха. – Пожалуйста, помоги ей!
Женщина в плаще с капюшоном поспешила к ним и подняла руку. Откликнувшись на ее зов, Свет снизошел к ней, точно луч самого солнца, и жрица направила его в сторону старой Эммы. Старушка тихо ахнула. Бледность на ее лице сменилась здоровым человеческим румянцем, и она заморгала, оглядываясь в поисках той, что исцелила ее. Взгляды их встретились, и жрица улыбнулась.
– Большое тебе спасибо, – сказала Элси.
– Для меня честь быть здесь, – ответила жрица. – Прошу прощения, я вижу, ты одна. Встреча не удалась?
Большая часть лица жрицы была скрыта под капюшоном, однако никакой капюшон не мог бы скрыть ее сердечной улыбки.
– О, дорогая, ты так мила, – сказала Элси. – Со мной все хорошо. Я пришла только затем, чтоб разделить с товарищами по Совету их радость.