В назначенный день я отправился к директору «Аквариума» в женской одежде: серый костюм, лиса и большая шляпа – и продемонстрировал ему свой репертуар. Он объявил, что очарован, и сразу пригласил меня на две недели.
Николай и Поля занялись моей одеждой. Они заказали мне платье голубого тюля с серебряными блестками и головной убор из страусовых перьев разных оттенков голубого цвета. Сверх того, я надевал всем известные украшения матери.
Три звезды напротив моего имени в программе привлекли интерес публики. Когда я вышел на сцену, ослепленный прожекторами, меня охватил безумный страх, совершенно парализовавший на несколько мгновений. Оркестр начал первые такты «Парада мечты», но музыка казалась мне смутной и отдаленной. Несколько сострадательных зрителей, видя мой испуг, одобрили меня аплодисментами. Я взял себя в руки и спел первую песню, которую публика приняла холодно. Напротив, две следующие, «Тонкинуаза» и «Дитя любви», имели невероятный успех. Последняя возбудила такой энтузиазм, что я должен был повторить ее трижды. Николай и Поля, очень взволнованные, ждали меня за кулисами. Появился директор с огромным букетом и горячо меня поздравил. Я его поблагодарил, с трудом сохраняя серьезность. Дав ему поцеловать руку, поспешил выпроводить.
Условием было не допускать никого в мою гримерную, но пока мы с Николаем и Полей, рухнув на канапе, умирали от смеха, прибывали цветы и нежные записки. Офицеры, которых я очень хорошо знал, приглашали меня ужинать в «Медведе». У меня было сильное желание согласиться, но Николай категорически запретил и увез меня со всеми друзьями продолжить вечер у цыган. За ужином пили за мое здоровье, и я должен был в конце концов влезть на стол и спеть под аккомпанемент цыганских гитар.
Шесть раз я появлялся в «Аквариуме» без всяких неприятностей. Но в седьмой раз я заметил в ложе друзей моих родителей, лорнеты которых были направлены на меня. Они узнали меня по сходству с матерью и по драгоценностям, которые я носил.
Случился скандал. Родители устроили мне ужасную сцену. Николай выгораживал меня, взяв всю вину на себя. Друзья родителей, как и товарищи нашей богемной жизни, поклялись никогда ни слова не говорить об этом приключении. Они сдержали слово, и дело было улажено. Моя карьера легкомысленной певички оборвалась, но я не отказался вовсе от маскарада, доставлявшего мне столько удовольствия.
В то время костюмированные балы производили в Петербурге фурор. Я изощрился в искусстве переодеваний и располагал целой коллекцией прекрасных костюмов, как мужских, так и женских. Для маскарада в Опере тщательно воспроизвел портрет кардинала Ришелье (кисти Филиппа де Шампань), на котором мантию поддерживали два негритенка, выряженные в золото. Этот наряд принес мне настоящий триумф.
Другой бал кончился трагикомичным приключением. Я на этот раз был «Аллегорией ночи», в платье со стальными блестками и бриллиантовой звездой над париком. В таких случаях Николай, не доверявший моим фантастическим идеям, всегда меня сопровождал или доверял меня надежным друзьям. В тот вечер гвардейский офицер, известный своими похождениями, усердно за мной ухаживал. Вместе со своими тремя друзьями он предложил отвезти меня ужинать в «Медведь». Я согласился, несмотря на риск или скорее из-за этого риска, безумно меня увлекавшего, и видя, что брат занят флиртом с какой-то маской, улизнул от него.
Я прибыл в «Медведь» в сопровождении своих четверых офицеров, потребовавших отдельный кабинет. Чтобы создать обстановку, позвали цыган. Музыка и шампанское сделали моих товарищей предприимчивыми. Я защищался как мог, но самый дерзкий, проскользнув сзади, сорвал мою маску. Чувствуя неизбежность скандала, я схватил бутылку шампанского и бросил в зеркало, разбившееся вдребезги. Воспользовавшись мгновенным замешательством я рванулся к выходу, повернул выключатель и убежал. Уже на улице я крикнул кучера и сказал ему адрес Поли. Тут я заметил, что забыл свою соболью накидку в «Медведе».
Ледяной зимней ночью молодая женщина в бальном платье, усыпанная бриллиантами, скакала во всю мочь в открытых санях по улицам Петербурга. Кто бы узнал в этой сумасшедшей сына одной из самых почтенных семей в городе!
Мои эскапады не могли оставаться неизвестными отцу бесконечно. В один прекрасный день он послал за мной. Поскольку он призывал меня лишь в серьезных случаях, я отправился не без опасения. Действительно, он был бледен от гнева и голос его дрожал. Он назвал меня хулиганом и негодяем, прибавив, что такому, как я, честные люди не должны даже подавать руки. Он объявил, что я позор семьи и что мое место не в его доме, а в Сибири, на каторге. Наконец, он выгнал меня из своего кабинета. Он хлопнул дверью так сильно, что упала картина в соседней комнате.
Оглушенный этим, я мгновение стоял, как вкопанный. Затем отправился на поиски брата.
Николай, увидев меня таким пришибленным, старался утешить. Я напомнил ему, что во многих проделках безуспешно просил его поддержки и советов, особенно после встречи с аргентинцем в Контрексвилле. Я говорил ему, что это они с Полей первыми вздумали одеть меня женщиной, чтобы развлечься, с чего и началась та двойная жизнь, которую я вел. Николай должен был признать мою правоту.
Правда, что эта игра меня развлекала, теша мое самолюбие, поскольку я был еще очень молод, чтобы нравиться женщинам, тогда как мог нравиться мужчинам. Когда позже я узнал успех у женщин, моя жизнь осложнилась. Женщины меня увлекали, но все связи, которые я имел с ними, были непродолжительны. Привыкнув, чтобы мне самому льстили, я быстро бросал ухаживать за женщиной. В действительности я любил только себя. Мне нравилось быть окруженным свитой, среди которой я бы играл видную роль. В глубине души я ничего из этого не принимал всерьез, но любил окружение, позволяющее мне удовлетворить все мои фантазии. Я считал естественным извлекать удовольствие откуда угодно, не беспокоясь тем, что другие могли об этом подумать.
Много говорили, что я женоненавистник. Нет ничего более ложного. Я люблю женщин, когда они любезны. Некоторые из них играли в моей жизни значительную роль, не говоря уже о той, которой я обязан счастьем. Но должен сказать, что встречал очень немногих, соответствующих созданному мною идеалу женщины. Доверие, которое я к ним испытывал, часто бывало обмануто. В общем, я нахожу у мужчин верность и бескорыстие, которых, мне кажется, не хватает большинству женщин.
Я всегда возмущался людской несправедливостью к тем, кто завязывал особые любовные связи. Можно осуждать эти отношения сами по себе как противоестественные, но не тех существ, для которых нормальные отношения, противоречащие их природе, остаются запретными. Должны ли они, будучи созданы такими, оставаться обреченными на изоляцию?
Глава Х
Царское Село. – Великий князь Дмитрий Павлович. – Ракитное
В Царском Селе, где мы часто живали, мы располагались в павильоне, построенном моей прабабкой по образцу того, который ей предлагал Николай I. Это был дом в стиле Людовика XV, весь белый и внутри, и снаружи. Из большой залы со срезанными углами, составлявшей его центр, шесть дверей вели в салоны, столовую и сад. Вся мебель была той эпохи, выкрашенная в белый цвет и обтянутая кретоном в цветочек, занавеси из того же кретона, с шелком лютикового цвета, которые, пропуская свет, окрашивали его так, что он казался солнечными лучами. В этом доме все было светло и весело. Цветы и растения наполняли воздух благоуханием и создавали иллюзию вечной весны. По возвращении из Оксфорда я устроил себе в мансарде холостяцкую квартиру с отдельным входом.
В Царском Селе все вызывало память о Екатерине II: Большой дворец, произведение архитектора Растрелли, прекрасная череда приемных залов, «янтарная комната», отдельный салон великой императрицы, знаменитая колоннада Камерона со своими мраморными статуями и бесконечный парк с павильонами и боскетами, прудами и фонтанами. Очаровательный китайский театр, красный с золотом, по фантазии великой Екатерины, возвышался среди сосен.
Государь и императрица не жили в Большом дворце, который служил для официальных церемоний. Николай II сделал своей резиденцией Александровский дворец, построенный Екатериной II для Александра I. Несмотря на более скромные размеры, этот дворец не был лишен стиля, конечно, исключая ужасные перемены, которым его подвергла молодая императрица. Большинство картин, мраморная облицовка и барельефы были заменены обшивкой красного дерева и угловыми диванами, безвкусно отделанными. Выписали из Англии мебель от Мапля, тогда как старинную отправили в кладовые.
Присутствие царской семьи в Царском Селе привлекало туда великих князей и многие аристократические семьи. Пикники, ужины, приемы сменяли друг друга, и, при всей простоте деревенской жизни, время протекало весело.
В течение 1912 и 1913 годов я много раз видел великого князя Дмитрия Павловича, вступившего в Конногвардейский полк. Их Величества любили его как сына. Он жил с ними в Александровском дворце и всюду сопровождал царя. Со мной он проводил все свободные часы. Я видел его почти каждый день, и мы совершали вместе долгие прогулки пешком или верхом.
Дмитрий был очень изыскан: высокий, элегантный, породистый, с большими задумчивыми глазами, он напоминал старинные портреты своих предков. Он состоял из порывов и контрастов; одновременно романтический и мистический, ум его не был лишен глубины. В то же время он был очень веселым и всегда готовым на самые сумасшедшие проделки. Его обаяние покоряло все сердца, но слабость характера рождала опасность быть подверженным влиянию.
Будучи на несколько лет старше, я пользовался в его глазах некоторым уважением. Он был более или менее в курсе моей «скандальной жизни» и считал меня существом интересным и немного таинственным. Уважая меня и мои мнения, он не только доверял мне собственные мысли, но и рассказывал о том, что видел вокруг себя. Я довольно хорошо знал важные и грустные вещи, происходи