ствами, не позволяющими распоряжаться состоянием по моему усмотрению. Я прибавил, что в то время, когда революционные страсти растут вокруг нас, более невозможно жить, как в эпоху Екатерины II. Вести же мелочную буржуазную жизнь в довольно пышной обстановке, на мой взгляд, бессмысленно и негармонично. Тот стиль, который я старался сохранить в Архангельском, не мог упрочиться в будущем иначе, как если бы эти роскошь и пышность перестали быть предназначенными нескольким привилегированным лицам и были бы отданы в распоряжение как можно большему числу людей, выбранному из тех, кто был бы способен этот стиль ценить и использовать.
Видя, что не могу переубедить мать и что эти споры лишь волнуют ее, я перестал говорить на эту тему.
Глава ХIV
Отъезд в Крым и возвращение в Москву. – Зима в Царском Селе. – Отец Иоанн Кронштадтский. – Я посещаю наши владения. – Возвращение в Крым. – Мой отъезд за границу
Осенью великая княгиня отправилась с нами в Крым. Ее присутствие, развлечение, принесенное дорогой, красота природы и великолепная погода имели благотворное влияние на здоровье матери. Это успокоение было нарушено вереницей посетителей, выражавших соболезнования. Мать, всегда любезная и добрая, заставляла себя принимать всех. Усилия, которых это ей стоило, вызвали нервную депрессию, вновь уложившую ее в постель.
Великий князь Дмитрий присоединился к нам в Крыму. Не проходило дня, чтобы он не заглядывал ко мне. Мы беседовали часами, и дружба, которую он выражал, глубоко меня трогала. Он просил считать его за брата и уверял, что сделает все возможное, чтобы заменить Николая; обещание, которое он верно держал многие годы.
Тем временем монотонная и бездеятельная жизнь скоро стала меня удручать, и я мечтал вернуться в Москву, чтобы возобновить мою работу. Когда я поделился этими планами с великой княгиней, она посоветовала мне не уезжать, пока мать не поправится. Увы! Врачи, которых я расспрашивал, не оставляли мне иллюзий. Они говорили, что состояние матери может периодически улучшаться, но что она никогда не выздоровеет совершенно.
Я колебался в принятии решения: мой сыновний долг требовал остаться в Кореизе; с другой стороны, я чувствовал, что это существование ничего мне дает. Я все еще колебался, когда выяснилось, что великая княгиня и мать решили меня женить; даже невеста была выбрана. Распоряжаясь так моей персоной, они не учли моего чувства независимости. Они уже видели молодого волка превратившемся в агнца, в то время как на самом деле я не изменился. Я во всяком случае решил, если уж когда-нибудь придется жениться, то вступлю в брак с девушкой по своему выбору. Мысль, что в некотором роде я попадаю под опеку, меня возмутила. С этого момента умиротворение, которого я как будто достиг, улетучилось; мне казалось, что все мои мучения воскресли. Я, наконец, решил ехать в Москву и возобновить работу под эгидой великой княгини.
Я не раскаивался в этом решении. Занимаясь несчастными, я постепенно вернулся к равновесию и внутреннему спокойствию.
Несколько дней спустя родители, великая княгиня и Дмитрий вернулись из Крыма, и я поехал с ними в Петербург и Царское Село, где мы провели зиму.
Смерть великого князя Алексея Александровича, дяди царя, повергла в этот год весь двор в траур. Великий князь Владимир сослался на это обстоятельство, чтобы просить у государя разрешение на возвращение его сына, великого князя Кирилла[119], бывшего в изгнании со времени женитьбы, чтобы он мог присутствовать на похоронах дяди. Великий князь Кирилл женился на германской кузине, принцессе Виктории, расторгшей первый брак с великим герцогом Гессенским, братом царицы.
Я очень хорошо знал великого герцога Гессенского, часто приезжавшего летом в Архангельское. Красивый мужчина, веселый и симпатичный, это был эстет с безграничной фантазией, поверхностно воспринимавший все красивое. Увидав однажды, что белые голуби плохо гармонируют со старыми камнями, он приказал выкрасить их перья в небесно-голубой цвет. Его брак с принцессой Викторией не был счастливым, и великая княгиня развелась, чтобы выйти за кузена, великого князя Кирилла. Их союз вызвал немалый скандал при дворе, не одобрившем ни брак, ни развод немецких кузенов. В особенности очень плохо восприняла это императрица, видя здесь оскорбление брату. Она добилась у императора, чтобы великий князь Кирилл получил запрет возвращаться в Россию и был лишен титула и сопутствующих титулу привилегий. Наконец, изгнанники обрели милость, но затаили неприязнь к императрице.
Немного спустя после смерти великого князя Алексея смерть отца Иоанна Кронштадтского[120] опечалила всю Россию. Уже при жизни о. Иоанн почитался за святого. В двадцать шесть лет назначенный священником в собор св. Андрея в Кронштадте, он с самого начала службы снискал любовь и обожание паствы. Почти все его время было посвящено визитам к бедным и больным. Он отдавал им все до последней копейки, и ему не раз случалось возвращаться домой босым, оставив обувь нищему, встреченному по дороге. Бесчисленные посетители приезжали к нему отовсюду, иногда даже магометане или буддисты, которые просили его молитвы. Выздоровления, происходившие по его молитвам, часто расценивались как чудесные.
При рождении одного из моих братьев мать находилась в таком тяжелом состоянии, что медики признались в собственном бессилии. Она была уже в коме, когда к ней призвали отца Иоанна. Когда он вошел в комнату, больная открыла глаза и протянула к нему руки. О. Иоанн опустился на колени близ ее кровати и погрузился в долгую молитву. Поднявшись, он благословил мать и сказал просто: «Бог ей поможет, и она выздоровеет». Действительно, вскоре она была вне опасности.
Ввиду все растущего числа кающихся о. Иоанн учредил коллективную исповедь. Многие свидетели говорили мне, что шум голосов в церкви был невообразим, всякий хотел быть услышанным прежде других. Голоса женщин, более пронзительные, всегда преобладали. Некоторые из прихожанок, называвшие себя «иоаннитками», очень надоедали о. Иоанну. Убежденные, что он был воплощением Христа, они часто пускались в демонстрации, близкие к истерии, пытались, например, броситься на него и укусить до крови. Он отказывал им в причастии.
Он сохранил дружбу с моей матерью-и часто приходил к ней, когда я был еще ребенком. Я никогда не забуду его светлый проницательный взгляд и добрую улыбку. Последний раз я видел его в Крыму, незадолго да его смерти. Я запомнил слова, сказанные им мне в тот день: «Божественное дуновение для души то же, что дыхание для тела: как человек не может жить без воздуха, душа не может жить без дуновения Божьего».
О. Иоанну было 78 лет, когда под предлогом визита к умирающему его заманили в засаду и избили. Он был обязан жизнью лишь вмешательству привезшего его кучера. Последний сумел вырвать его из рук нападавших и привез домой полумертвого. Он таки не смог оправиться от полученных ударов и умер спустя несколько лет, не пожелав назвать имена своих палачей. Его смерть была большим несчастьем для России и особенно для наших государя и императрицы, потерявших в нем верного и мудрого советника.
Той же зимой таинственное событие напомнило мне обещание, которым я обменялся с братом в то время, когда мы занимались оккультизмом. Мы тогда решили, что тот из нас, кто первым умрет, явится к живущему. Однажды, когда я был в Петербурге, на Мойке, я проснулся ночью и, влекомый побуждением, которому не мог сопротивляться, поднялся, пересек комнату и направился к комнате брата. Комната оставалась запертой на ключ после его смерти. Вдруг я увидел, что дверь открывается, и Николай появляется на пороге. Его лицо сияло, он протягивал мне руки… Я хотел к нему кинуться, но дверь тихо закрылась, и я больше ничего не увидел.
Наша жизнь в Царском Селе была очень монотонна. Кроме Дмитрия я почти никого не видел. Много раз в течение зимы императрица приглашала меня в Александровский дворец. Она хотела говорить о моем будущем и предлагала быть духовным руководителем. Но если мне было легко открывать сердце перед ее сестрой, то с ней я никогда не чувствовал себя свободным: тень Распутина, казалось, всегда вставала между нами.
«Всякий честный, уважающий себя человек, – сказала она мне однажды, – должен служить в армии или взвалить на свои плечи придворную службу». Я удивлена, что ты не делаешь ни того, ни другого».
Я ответил, что испытываю отвращение к войне и военная карьера внушает мне непреодолимое отвращение. А что касается придворной службы, то у меня слишком сильна любовь к независимости и свободным высказываниям, чтобы быть когда-нибудь хорошим придворным. Я не представляю себя и на гражданской службе, какой бы она ни была. В будущем я должен буду управлять огромным имением со всей ответственностью, соответствующей такому положению. В моем ведении будут наши земли, заводы, благосостояние крестьян. Эти труды, правильно понятые, – тоже способ служить стране, а служа стране, я служу государю.
Императрица заметила, что я назвал Россию прежде царя: «Но царь – это Россия!» – воскликнула она.
В эту минуту дверь открылась, и в комнату вошел Николай II. «У Феликса совершенно революционные идеи!» – сказала ему императрица. Император изумленно раскрыл глаза, остановил на мне свой добрый взгляд, но промолчал.
Мать, здоровье которой немного улучшилось, понемногу вернулась к своей благотворительной деятельности. Отец редко бывал дома и большинство вечеров проводил в клубе. Таким образом, я оставался с матерью и читал ей, пока она вязала. Это затворничество и неспешная жизнь не могли длиться бесконечно. Весной я решил совершить большое путешествие по России, чтобы посетить наши владения и разные предприятия. Родители одобрили мое решение. Отец предоставил в моё распоряжение свой вагон, и я отбыл в сопровождении нашего главного управляющего, секретаря отца и множества друзей.