[127] была также в Париже. Еще очень подвижная, хотя ей было далеко за сорок, она была в общем добрая и сердечная, но фантастический характер независимый и деспотичный, делал ее грозной. Узнав, что скоро я женюсь на ее племяннице, она взяла меня в руки. С того момента моя жизнь мне не принадлежала. Всегда рано вставая, в восемь часов она звонила мне по телефону. Иногда приезжала в отель «Рейн», где я жил, и устраивалась в моей комнате, читая газету, пока я совершал свой туалет. Стоило мне выйти, она посылала слуг искать меня по всему Парижу и сама садилась в машину, чтобы пуститься за мной. Я не имел ни мгновения передышки. Она требовала с ней завтракать, обедать, идти в театр, ужинать почти каждый день. На спектакле она обычно засыпала в первом акте, потом внезапно просыпалась, объявляла, что пьеса «скучная» и что она хочет уйти в другое место. Нам случалось сменить два или три театра в один вечер. Будучи очень зябкой, она устраивала своего лакея на стуле, у двери в ложу, с небольшим чемоданом, полным шалей, шарфов и мехов. Все они были пронумерованы. Когда она случайно не спала, почувствовав малейший сквозняк, она наклонялась ко мне и просила принести ей тот или другой номер. Это все бы еще ничего. Хуже всего было то, что она обожала танцы. После полуночи, совершенно проснувшись, могла танцевать до рассвета.
По счастью, к концу сентября Ирина выздоровела, и мы все отправились в Крым.
Глава XVIII
Официальное объявление о нашей помолвке. – Угроза разрыва. – Вдовствующая императрица. – Приготовления жилья на Мойке. – Наша свадьба
Вскоре после приезда в Крым наша помолвка, наконец, была объявлена. Среди стекавшихся писем и телеграмм некоторые заставляли меня задуматься. Я не предполагал, что иные из моих друзей и подруг могли так сильно огорчиться моей женитьбой.
Ирина вскоре вновь отправилась с родителями за границу. Она рассчитывала остановиться в Париже, чтобы заняться своим приданым, прежде чем поехать с визитом к бабке, бывшей еще в Дании. Я должен был присоединиться к ней в Париже и сопровождать ее с матерью в Копенгаген, чтобы быть представленным вдовствующей императрице.
Приехав на Северный вокзал, я увидел на перроне графа Мордвинова. С изумлением узнал, что он был послан великим князем Александром, чтобы объявить мне о расторжении помолвки! Я даже не должен был пытаться увидеть Ирину или ее родителей. Напрасно я осыпал вопросами посланца великого князя; он сказал, что не может сказать ничего более.
Я остолбенел. Но я не позволю обходиться с собой, как с мальчишкой; меня не имели права приговорить, не выслушав. Решив защищаться и отстоять свое счастье, я немедленно отправился в отель, где остановились великий князь и великая княгиня, и поднялся прямо в их апартаменты, куда вошел без доклада. Свидание с родителями Ирины было неприятно и мне, и им. Тем не менее, я добился того, что они вернулись к прежнему решению, и получил их окончательное согласие на свадьбу. Гордый успехом, я отправился к Ирине, которая вновь уверила в своем неизменном решении выйти за меня, Я понял в конце концов, и не без грусти, что те, кто так дурно отозвался обо мне ее родителям, считались моими друзьями. Зная уже, что для многих объявление о моем браке было драмой, теперь я видел, что некоторые доходили до самых бесчестных средств, чтобы попытаться его разрушить. Между тем, откуда бы и под каким бы видом ни исходила такая привязанность, она меня озадачивала.
Я не скрываю, что, говоря эти вещи, рискую показаться тщеславным, что было бы смешно и мерзко. Но коли этот рассказ должен быть достоверным, я придерживаюсь некоторой объективности. Хотя и не соразмерное моим достоинствам влечение, которое я внушал людям, тем не менее факт, имевший тяжелые последствия для меня и других. Само собой разумеется, что эти успехи мне льстили и в свое время очень забавляли; пока не наскучила их чрезмерность. Устремляясь к другой судьбе, я вовсе не заботился о тех, кого оставлял позади… Но я не замедлил понять, что с любовью не шутят. Страдание, которому я невольно был причиной, но за которое, несмотря ни на что, не считал себя ответственным, более не оставляло меня безучастным. Мне казалось, что оно в некотором роде отяготило мою душу. Тем, кто меня любил и не получил взаимности, я хотел взамен сделать хотя бы что-то доброе, возместить то, чего я не мог дать, более ценным даром и подвигнуть их к дружбе.
Нам оставалось победить сопротивление вдовствующей императрицы, которая тоже была настроена против меня.
Ирина с матерью уже уехали в Данию. Несколько дней спустя я получил телеграмму, звавшую меня в Копенгаген.
С детства у меня не было случая приблизиться к вдовствующей императрице. Лишь в 1913 году я имел счастье быть представленным этой великой государыне, которая, несмотря на добровольный уход в тень, была, несомненно, одной из замечательнейших личностей нашего времени.
Принцесса Дагмара была дочерью короля Христиана IX и королевы датской Луизы. Ее черты были не столь правильны, как у сестры, английской королевы Александры, но она имела то непостижимое обаяние, которое передала своим детям и внукам. Несмотря на маленький рост, в ее манерах было столько величия, что там, куда она входила, не было видно никого, кроме нее. Когда она вышла за царя Александра III, Россия ее приняла, как свою. Примерная супруга и преданная мать, она посвящала кроме того значительную часть времени и сил благотворительности. По своему уму и политическому чутью играла также заметную роль в делах империи. Ожесточенный враг Германии, она использовала все свое влияние в пользу франко-русского сближения. Это мнение было очень распространено в России, где считали, что лишь тройной русско-французско-немецкий союз мог сохранить мир.
20 октября 1894 года Александр III умер в Ливадии сорока девяти лет. За шесть лет перед тем, во время крушения, подстроенного революционерами, он спас свою семью, удержав на плечах падающую крышу вагона-ресторана. Последствия этого напряжения, а главным образом, усталость от бесконечной борьбы с всегда угрожавшей революцией преждевременно истощили силы колосса. Став вдовой, иператрица Мария продолжала жить в Петербурге, в Аничковом дворце. Она проводила лето в Гатчине и часто гостила в Дании у своей семьи.
Император Николай II испытал в начале своего царствования счастливое влияние матери, но неприязнь, существовавшая между двумя императрицами, не замедлила разрушить эту гармонию. Болезненный мистицизм молодой государыни не мог согласоваться с прямой и уравновешенной натурой императрицы Марии. В 1915 году, видя тщетность своих предостережений, она покинула столицу и поселилась в Киеве. Оттуда она, бессильная, наблюдала крушение империи.
Зная о неприятных слухах на мой счет, вдовствующая императрица объявила, что желает меня видеть. Из всех внуков Ирина была любимой, и она хотела ей лишь счастья. Я знал, что наша судьба в ее руках.
Приехав в Копенгаген, я позвонил в Амальенбургский дворец, чтобы узнать время, в которое императрица сможет меня принять. Мне ответили, что ждут к завтраку. Проведенный в гостиную, где была императрица, я нашел там великую княгиню Ксению и ее дочь. Радость моя и Ирины при свидании должна была отразиться на наших лицах.
За завтраком я много раз перехватывал изучающий взгляд императрицы, остановленный на мне. Затем она пожелала беседовать со мной наедине. Пока я говорил, чувствовал, что она постепенно склоняется в нашу сторону. Наконец, она поднялась и сказала мне с добротой: «Не бойся ничего, я помогу вашему счастью».
Было решено, что наша свадьба состоится 22 февраля 1914 года у вдовствующей императрицы, в церкви Аничкова дворца.
Ввиду нашего будущего устройства мои родители освободили левую часть достроенного бельэтажа дома на Мойке. Я сделал туда отдельный вход и произвел необходимые изменения.
В вестибюль попадали по лестнице в несколько ступеней из белого мрамора, украшенной статуями. Справа находились парадные комнаты, выходившие на набережную. Это был сначала бальный зал с колоннами желтого мрамора, в глубине которого высокие аркады открывали зимний сад. Затем большая гостиная, обитая шелком цвета слоновой кости, украшенная живописью французской школы XVIII века. Мебель формы «лебединой шеи», белого дерева с золотом, покрытая тем же шелком, вышитым букетами цветов. Меблировка собственно гостиной была красного дерева, обитая материей веселого зеленого цвета, вышитой основным узором. Обои сапфирового цвета служили фоном гобеленам и полотнам голландцев. В столовой аметистового цвета, с большими витринами, освещавшимися вечером, находилась коллекция фарфора из Архангельского. Обшивка стен библиотеки была из карельской березы с росписью изумрудного цвета. Все потолки расписаны гризайлем, мраморная штукатурка великолепного исполнения. Ковры от Обюссона, произведения искусства, люстры и жирандоли из горного хрусталя дополняли убранство. Все было в стиле, царившем от Людовика XVI до Империи, который я всегда предпочитал.
Во дворе были часовня и наши собственные апартаменты: спальня и будуар Ирины выходили на юг, мозаичный бассейн и маленькая гардеробная стального цвета с витринами для драгоценностей Ирины.
Направо от вестибюля я устроил себе временное жилище на случай, когда буду один приезжать в Петербург. Колонны и занавес делили салон на две неравные части, меньшая из которых, слегка приподнятая, должна была служить мне спальней. Мебель была красного дерева, а живопись на холсте относилась к старинным полотнам. Рядом небольшая столовая, восьмиугольная, освещаемая через витраж. Двери были так хорошо замаскированы, что, когда они были закрыты, комната казалась не имеющей выхода. Одна из этих дверей открывалась на потайную лестницу, ведущую в подвал. Я хотел устроить в этой части подвала ренессансный салон. На половине высоты лестницы незаметная дверь выходила прямо во двор. Через нее, два года спустя, Распутин пытался убежать.