го огня. Через эту свалку священники бегом повели к выходу патриархов, чтобы уберечь их от фанатического энтузиазма толпы.
Зрелище, открывшееся мне, было ошеломляющим. При свете тысяч свечей вся церковь казалась огненным океаном. И все эти люди метались как безумные, разрывая одежду, жгли свои тела в пламени свечей до того, что запах жареного мяса стал невыносим. Мне казалось, что я вижу коллективную истерию. Все это увело меня довольно далеко от могилы Христа.
В Пасхальную ночь, после торжественной воскресной службы, все русские паломники, находившиеся в Иерусалиме, были приглашены в миссию на традиционный ужин. Они приходили с фонариками, внутри которых горели лампадки: святой огонь, взятый у Гроба Господня, бережно увозили они в Россию. На длинных столах, стоявших в саду, все эти фонарики разноцветного стекла феерически освещали ночь. Перед уходом паломников мы сами предложили им отдохнуть в садах миссии. Среди соотечественников мы чувствовали себя как дома.
Через несколько дней наши паломники, узнав, что мы должны присутствовать на службе в православном соборе, изо всех сил пытались туда войти. Возникла ужасная давка. Пришлось закрыть двери, одна из которых была разбита под напором толпы. Мы успели спастись через боковой выход.
Незадолго до нашего отъезда, во время одной из последних прогулок в машине молодой негр в белой тунике устремился к нам и бросил в нашу коляску конверт. Это было прошение молодого абиссинца, хотевшего поступить к нам на службу. В тот же вечер он явился в миссию за ответом. Мне он понравился, и я его тут же нанял, к большому неудовольствию Ирины и европейских слуг. Нашего новичка звали Тесфе. Он приехал в Иерусалим, бежав из своей страны не знаю уж из-за какой вины. Это был дикарь, но дикарь умный; он быстро выучил русский язык и всегда был нам очень предан. Должен признаться, тем не менее, что он не замедлил причинить нам некоторые неприятности. Мы выехали из Палестины в Италию.
В Неаполе я должен был выдержать протесты управляющего гостиницей, когда Тесфе принялся насиловать горничных. Я не говорю уж о двух старых англичанах, жаловавшихся, что невозможно пользоваться туалетом, где постоянно торчал Тесфе занятый увлекательной игрой: он непрерывно спускал воду. Долго нельзя было заставить его спать в постели: он упорно устраивался на полу в коридоре перед нашей дверью.
Найдя в Неаполе свою машину, мы отправились в сопровождении Тесфе и Панча на несколько дней в путешествие через Италию. Мы отослали слуг ждать нас в Риме, и Ирина должна была признать, что Тесфе в этих обстоятельствах оказался великолепной горничной.
Мы поехали во Францию, проведя несколько дней в Риме. У меня там было довольно много знакомых, но я их почти не видел, поскольку старался побыть с Ириной наедине в городе, любимом нами.
Накануне отъезда я заметил перед Лоджиа деи Ланци фигуру, показавшуюся знакомой. Это был итальянский принц по прозвищу Бамбино, с которым я часто виделся в Лондоне, когда у меня жили хорошенькие кузины. Я представил его Ирине, и мы пригласили принца пообедать вместе. Я нашел, что он очень изменился, утратив всю свою жизнерадостность и детскую веселость. На следующее утро он пришел проводить нас и сказал, что скоро увидит нас в Париже или Лондоне. Через несколько недель мы узнали, что он покончил с собой. Он написал прощальное письмо, глубоко меня взволновавшее.
Когда мы проездом были в Париже, старик Шоме принес нам драгоценности Ирины, которые переделал за время нашего отсутствия. Он неплохо использовал время: пять украшений, составленных им из бриллиантов, жемчуга, рубинов, изумрудов и сапфиров, были одно красивее другого. Они вызвали восхищение в Лондоне, на приеме, данном в нашу честь. Но должен сказать, что никакие драгоценности не могли ничего добавить к красоте Ирины.
Мы жили в Лондоне в моей старой холостяцкой квартире, которую я сохранил. Я был рад в некотором смысле вернуться к себе и вновь увидеться с английскими друзьями. С самого приезда мы попали в гущу светской жизни, тут же захватившей нас целиком. Мои тесть и теща тоже были в Лондоне, как и вдовствующая императрица, жившая у сестры, королевы Александры, в Мальборо-хаусе, куда мы часто к ним ходили. Однажды утром нас разбудил шум ссоры у входа. Накинув халат я пошел посмотреть, что случилось. Королева Александра и императрица спорили с Тесфе, который отказывался их впустить. Императрица, исчерпав все доводы, уже грозила ему зонтиком. Извинившись за свой вид, я объяснил, что Тесфе не знает ничего, кроме моих инструкций, и, что, ложась спать очень поздно, мы велели ему никого не принимать.
В разгар лондонского светского сезона мы узнали об убийстве эрцгерцога Франца-Фердинанда Австрийского.
Немного спустя мы получили письмо моих родителей, звавших нас в Киссинген, где лечился отец.
Глава ХХ
Наши неприятности в Германии. – Возвращение в Россию через Копенгаген и Финляндию. – Рождение дочери. – Заграничная миссия моего отца. – Его эфемерное правление Москвой. – Положение становится серьезным. – Распутин должен исчезнуть
Мы прибыли в Киссинген в июле. Атмосфера, царившая в Германии, нам очень не понравилась. Все упивались чтением экстравагантных историй о Распутине, публиковавшихся в газетах и стремившихся дискредитировать наших государя и императрицу.
Отец был решительно оптимист, но новости с каждым днем становились все плачевнее, Немного спустя после нашего приезда мы получили телеграмму от великой княгини Анастасии Николаевны, жены будущего генералиссимуса, призывавшей нас возвращаться как можно скорее, если мы не хотим оказаться запертыми в Германии. 30 июля Россия ответила на нападение на Сербию австро-венгерской армии объявлением всеобщей мобилизации. Декрет стал известен утром следующего дня. Весь Киссинген был возбужден. По городу ходили манифестанты с криками и бранью в адрес русских. Понадобилось вмешательство полиции, чтобы восстановить порядок. Нам надо было скорее уезжать. Мать, больную, на носилках, отнесли на вокзал, и мы сели в берлинский поезд.
Немецкая столица была в хаосе. В отеле «Континенталь», где мы остановились, также царило полное смятение. На следующее утро, в восемь часов нас разбудила полиция, пришедшая арестовать меня и нашего врача, секретаря отца и весь наш мужской персонал. Отец тут же позвонил в русское посольство. где ему ответили, что все очень заняты и никто не может отлучиться, чтобы отправиться к нему.
В это время задержанные были заперты в одной из комнат отеля, которая могла вместить человек пятнадцать, а нас было около пятидесяти. Мы оставались там стоя, не имея возможности пошевелиться, много часов. Наконец, нас привели в комиссариат. Проверив документы и назвав нас «грязными русскими свиньями», объявили, что те из нас, кто не покинет Берлин до шести часов, будут взяты под стражу. Было уже пять часов, когда я смог вернуться в отель и обрадовать семью, считавшую, что больше никогда меня не увидит. Надо было срочно что-то решать. Ирина позвонила своей кузине, кронпринцессе Сесилии, которая пообещала немедленно отправиться к кайзеру и дать нам быстрый ответ. Со своей стороны, отец, отправился за советом к нашему послу Свербееву[129]. «Увы! Моя роль здесь окончена, – сказал ему последний, – и я не знаю, что могу для вас сделать, но зайдите ко мне вечером».
Поскольку время не терпело и мы могли быть арестованы с минуты на минуту, отец обратился к испанскому послу, заверившему, что он будет покровительствовать русским интересам в Германии, и обещал прислать одного из секретарей.
Тем временем кронпринцесса позвонила и сказала, что у нее нет надежды помочь нам. Она обещала приехать к нам и предупредила, что кайзер рассматривает нас отныне как своих пленников и что к нам явится его адъютант с бумагами, которые мы должны подписать. Германский император предоставлял нам на выбор места пребывания и гарантировал, что с нами будут обращаться с уважением. Затем прибыл советник испанского посольства. Едва мы успели объяснить ему наше положение, как явился посланец кайзера. Он важно вынул из портфеля большой лист, украшенный печатями из красного воска, и протянул его нам. Там говорилось, что мы обязуемся не вмешиваться в политику и остаться в Германии «навсегда». Мы были ошеломлены! С матерью случился нервный криз, и она говорила, что сама пойдет к императору. Я передал лист испанскому дипломату, чтобы он ознакомился с этим странным условием.
– Как можно требовать от вас подписать такую чушь! – воскликнул он, прочитав. – Это несомненная ошибка. Написано «навсегда» вместо «на время войны».
После короткой дискуссии мы предложили немцу исправить текст документа и принести его нам на следующее утро, в 11 часов. Отец отправился к Свербееву вместе с испанским дипломатом. Было решено, что последний испросит у министра иностранных дел фон Ягова разрешение предоставить в распоряжение русского посольства специальный поезд для членов посольства и тех их соотечественников, которые желают покинуть Германию. Список предполагаемых путешественников был ему передан тут же. Свербеев заверил отца, что в него включены наши имена и имена нашего персонала. Он сказал, что в тот же день вдовствующая императрица и великая княгиня Ксения проезжали Берлин. Узнав, что мы в отеле «Континенталь», они хотели нас увидеть и забрать с собой в Россию. Но было уже поздно, их собственное положение стало драматическим, и императорский поезд должен был срочно покинуть берлинский вокзал, чтобы избежать выступлений враждебной толпы, бившей стекла и вырывавшей шторы вагона, где находилась Ее Величество.
На следующее утро мы в условленный час явились в русское посольство, а оттуда на вокзал, где должны были сесть в копенгагенский поезд. Никакого обычного обслуживания не предусматривалось – как это бывало при официальном отбытии посла – мы были полностью отданы на милость распоясавшейся толпы, кидавшей всю дорогу в нас камнями. Чудо, что нас не линчевали. Многие члены посольства, некоторые с женами и детьми, получили сильные удары тростью по голове; одни были в крови, другие в разодранных шляпах и одежде. Повезло, что наша машина была последняя: нас приняли за слуг, и это уберегло от грубостей. За несколько мгновений до отхода поезда мы увидели бегущих слуг, которые перепутали вокзал. Второпях они оставили на дороге весь наш багаж. Мой лакей, англичанин Артур, оставшийся в отеле со всеми нашими чемоданами, чтобы было впечатление, что мы не уехали окончательно, оставался пленником Германии в продолжение всей войны.