Итак, мы были как в осажденной крепости и могли следить за развитием событий только по газетным статьям и рассказам тех, кто приходил нас навещать.
Каждый, естественно, излагал собственные взгляды и суждения. Но у всех мы заметили одну и ту же боязнь любой инициативы и отсутствие каких-либо планов на будущее. Те, кто мог бы действовать, держались в стороне, предоставив Россию ее участи. Лучшие были самыми робкими, неспособными даже объединиться для совместных действий.
Николай II к концу царствования был подавлен политическими тревогами и неудачами. Убежденный фаталист, он был глубоко уверен, что сопротивляться судьбе бесполезно. Тем не менее, если бы он увидел, что большинство членов императорского дома и все достойные люди из тех, что занимали высшие государственные посты, объединились для спасения России и трона, несомненно, он доверился бы им и нашел бы силы, необходимые для восстановления положения, так серьезно пошатнувшегося.
Но где участники подобного союза? За время долгих лет интриг Распутина высшие государственные сферы были отравлены, заражены скептицизмом и недоверием. И это даже среди самых преданных и надежных сердец. Таким образом, иные уклонялись от принятия решений, тогда как другие не верили в их действенность.
Оставаясь одни после ухода гостей, мы перебирали все, что услышали за день, и приходили к мало обнадеживающим выводам. Одна за другой рушились все надежды, для исполнения которых мы пережили ужасные часы ночи с 29 на 30 декабря. Мы теперь поняли, насколько трудно изменить ход событий, даже во имя самых благородных целей и с готовностью на все жертвы.
Все же нам не хотелось совсем терять надежды на лучшее. Страна была с нами и не сомневалась в будущем возрождении. Всю Россию охватил патриотический подъем, особенно в обеих столицах. Газеты публиковали восторженные статьи, усматривавшие в смерти Распутина сокрушение силы зла и возрождение лучших надежд. Они отражали в тот момент мысли и переживания всей страны. Но свобода выражать общественное мнение была предоставлена прессе ненадолго. На третий день после исчезновения «старца» появился приказ, запрещавший газетам даже упоминать имя Распутина. Народ, тем не менее, не скрывал своих чувств. Оживление царило на улицах Петербурга. Незнакомые люди поздравляли друг друга с исчезновением злого гения. Преклоняли колена для молитвы перед дворцом великого князя и нашим домом на Мойке. В церквях пели благодарственные молитвы и ставили свечи в Казанском соборе. В театрах публика требовала национальный гимн. В офицерских собраниях пили за наше здоровье; рабочие заводов кричали нам «ура». Вороха писем со всей России несли нам благодарности и благословения. Правда, приверженцы Распутина тоже нас не забывали и осыпали бранью, угрожая убить.
Сестра Дмитрия, великая княгиня Мария Павловна, приехав из Пскова, где находился штаб армии Северного фронта, рассказывала об энтузиазме, вызванном в войсках известием о смерти Распутина. Все были уверены, что император, наконец-то освобожденный от пагубного влияния «старца», сможет найти в своём окружении преданных и честных слуг.
Через несколько дней меня вызвали к председателю Совета министров Трепову. Я многого ждал от этой встречи, но мне пришлось расстаться с иллюзиями. Трепов вызвал меня по приказу царя, желавшего во что бы то ни стало знать, кто убил Распутина.
Под караулом меня отвезли в министерство внутренних дел. Министр принял меня очень дружелюбно и просил видеть в нем старого друга нашей семьи, а не официальное лицо.
– Полагаю, – спросил я, – что вы меня позвали по приказу императора?
– Конечно.
– И все, что я скажу, будет передано Его Величеству?
– Разумеется. Я не могу ничего скрывать от государя.
– Раз так, то как вы можете полагать, что я бы сделал признания, тем более, если бы это действительно я убил Распутина? И как вы можете думать, что я бы выдал своих сообщников? Сообщите Его Величеству, что те, кто убил Распутина, имели одну цель: спасти царя и отечество. А сейчас, ваше превосходительство, – продолжал я, – позвольте задать вам вопрос, вам лично: возможно ли в самом деле, чтобы продолжали терять время в поисках убийц «старца», когда мгновения так дороги и имеется единственный шанс на спасение, оставшийся у страны? Посмотрите, какой энтузиазм исчезновение Распутина вызвало во всей России, посмотрите на смятение его сторонников. Я уверен, что сам царь в глубине души рад, и что он ждет от всех вас помощи, чтобы найти выход из этого ужасного тупика. Объединитесь для действия, пока еще не поздно. Может ли быть, чтобы никто не хотел дать себе отчета в том, что мы на грани страшных потрясений и без радикальной смены внутренней политики сам император и вся его семья будут снесены революционным валом, который грозит пронестись над Россией…
Трепов слушал меня со вниманием и удивлением.
– Князь, – сказал он, – откуда у вас это присутствие духа и хладнокровие?
Я оставил его вопрос без ответа, и наша беседа на том закончилась.
Это свидание с председателем Совета министров было нашей последней попыткой обратиться к высоким государственным лицам.
Тем временем судьбы Дмитрия и моя еще не были определены. Бесконечные тайные совещания происходили на этот счет в Царском Селе.
3 января мой тесть, великий князь Александр Михайлович, приехал из Киева, где командовал военной авиацией. Узнав об угрожавшей нам опасности, он телеграфировал императору и просил свидания. Он зашел к нам ненадолго, прежде чем отправиться в Царское Село.
В результате этого шага генерал Максимович передал великому князю Дмитрию приказ немедленно покинуть Петербург и отправляться в Персию под присмотр генерала Баратова, командовавшего нашими войсками в этой стране, Генерал Лайминг[170] и граф Кутайсов[171], адъютант императора, должны были его сопровождать. Поезд великого князя уходил в два часа ночи.
Я же получил приказ выехать в наше имение Ракитное, назначенное местом моего постоянного пребывания, и также должен был уехать той же ночью. Офицер-преподаватель Пажеского корпуса капитан Зеньчиков и помощник начальника тайной полиции Игнатьев имели приказ сопровождать меня и содержать в изоляции до самого места ссылки.
Нам с Дмитрием дорого досталось расставание. Несколько дней, проведенных вместе пленниками в его дворце, стоили долгих лет. Сколько рождалось мечтаний! И сколько разрушенных надежд! Когда и при каких обстоятельствах мы свидимся? Будущее было темно. Нас охватывали мрачные предчувствия.
В половине первого ночи великий князь Александр Михайлович приехал за мной, чтобы отвезти на вокзал.
Публике вход на перрон был запрещен. Повсюду стояли подразделения полиции.
Я поднялся в вагон с тяжелым сердцем. Колокол ударил, локомотив пронзительно засвистел, перрон поплыл перед глазами, исчез… Затем и город исчез в зимней ночи, и поезд катился во тьме, через пустынные равнины, спящие под снегом.
Я замкнулся в своих грустных мыслях, укачиваемый монотонным стуком колес.
Глава XXV
Принудительное пребывание в Ракитном. – Первая фаза революции. – Отречение императора. – Его прощание с матерью. – Возвращение в Санкт-Петербург. – Странное предложение
Путешествие было медленным и без развлечений, но я был рад по приезде увидеть родителей и Ирину, которые, предупрежденные тестем, тут же выехали из Крыма ко мне в Ракитное, оставив нашу маленькую дочку с кормилицей в Ай-Тодоре.
Зная, что моя корреспонденция просматривается, я мог им написать лишь несколько кратких и незначащих слов. То, что они узнали от других о событиях в Петербурге, испугало их, тем более, что они не знали всех подробностей. Две телеграммы, полученные почти одновременно, окончательно их запутали. Первая, посланная из Москвы великой княгиней Елизаветой, содержала: «Мои молитвы и мысли с вами всеми. Благослови Господь вашего дорогого сына за его патриотический поступок».
Вторая была им адресована из Петербурга великим князем Николаем Михайловичем: «Труп найден – Феликс спокоен».
Мое участие в убийстве Распутина становилось общепризнанным фактом.
Ирина рассказывала, что она проснулась ночью с 29 на 30 декабря и, открыв глаза, увидела Распутина. Он был виден по пояс, огромного роста, в голубой вышитой рубашке. Видение длилось не более секунды.
Мой приезд в Ракитное не прошел незамеченным, но любопытные наталкивались на приказ никого не впускать.
Однажды меня посетил генеральный прокурор, занимавшийся расследованием смерти Распутина. Наша встреча напоминала водевильную сцену. Я ожидал встретить в этом высокопоставленном страже правосудия человека сурового и непреклонного, к борьбе с которым я готовился. Увидел же человека, взволнованного до такой степени, что он казался готовым броситься мне в объятия. За завтраком он поднялся с бокалом шампанского в руке, чтобы произнести патриотическую речь и выпить за мое здоровье.
Поскольку разговор зашел об охоте, отец спросил его, охотник ли он. «Нет, – ответил этот достойный чиновник, думавший о своем, – я никогда никого не убивал». Заметив свой промах, он густо покраснел.
После завтрака мы имели беседу с глазу на глаз. Сначала он в растерянности не знал, как заговорить о цели своего визита. Я пришел ему на помощь, сказав, что мне нечего прибавить к тем заявлениям, которые уже сделаны. Казалось, он сразу же почувствовал облегчение, и в ходе двухчасовой беседы имя Распутина не было произнесено.
Наша жизнь в Ракитном текла довольно монотонно. Главным развлечением были прогулки в санях. Зима была морозная, но великолепная. Солнце сияло, и ни малейшего дуновения ветра; мы выезжали в открытых санях при 30 градусах ниже нуля и не мерзли. Вечером – читали вслух.
Новости, приходившие из Петербурга, были самыми тревожными, Казалось, все потеряли головы и крах неизбежен.
12 марта разразилась революция. В столице пожары вспыхивали повсюду, на улицах шла ожесточенная перестрелка. Большая часть армии и полиции перешла на сторону революции, включая даже казаков свиты, элиту императорской гвардии.