не выходя из пределов вполне нормальных людей, которые понимают жизнь других, если даже не всегда разделяют их взглядов. Надеюсь, что ты напишешь мне подробно о Киеве. Меня очень интересует твое впечатление, вспоминая, как понравился Киев Николаю! Мне всегда так хотелось там побывать, боюсь, что теперь никуда не поеду с моим глупым здоровьем.
25-го. Письмо мое лежит уже четыре дня, и я все не успеваю его докончить. Эти дни были довольно суетливы. Завтракали всей компанией в Хараксе. Поили чаем Эмира Бухарского, который спрашивал о здоровье «наследника», принимали гостей из Ялты: Ливена, Янова, Думбадзе[237] и т. д. Одним словом, целый день проходил в суете, а потом уже я с усталостью засыпала. На днях получила трогательную телеграмму от Императрицы А[лександры] Ф[едоровны], которая, не имея от меня известий, беспокоится о моем здоровье, и я ужасно была тронута и совестно мне стало, что не исполнила до сих пор обещания написать! Конечно, пришлось сейчас же ответить поподробнее и подлиннее, что тоже отняло время от твоего письма. Сама она говорит, что чувствует себя хорошо. Имеешь ли известия от Е.В.? Помни разговор на Ордынке и храни в твоей душе все, что Ел[изавета] Фед[оровна] тебе говорила. Воображаю радость Маши Васильчиковой[238] видеть вас у себя! Она написала мне восторженное письмо и хвалит тебя страшно! Надо же было и Исакова[239] встретить! Удивительно, как свет всегда сходится клином! Получила такое милое письмо от Hamilton’а[240], что совсем тронута теми хорошими чувствами, которыми оно полно. Отвечу ему на днях. Рада буду знать тебя на месте, все-таки спокойнее, а пока обнимаю моего дорогого мальчика от всей души. Храни тебя Бог! Мама.
ГИМ ОПИ. Ф. 411. Ед. хр. 37. Л. 31–34 об.
[Кореиз]
23 октября 1910
Дорогой мой мальчик,
Получила твое письмо, которое очень порадовало и успокоило меня. Понимаю, что ты не любишь писать слишком откровенно, письмо может затеряться и попасть в другие руки, но условно можно всегда объясняться, не называя никого и не определяя ничего, а то, если писать исключительно о фактах, то получается очень холодная и пустая корреспонденция, которая не может душевно удовлетворить. Я рада знать, что ты занят и что новый предмет тебя интересует. Убеждена, что ты чувствуешь себя гораздо лучше, когда ты работаешь мозгами! Я же не особенно важно себя чувствую, то лучше, то хуже, то сильнее, то слабее, верно, теперь так и будет. Погода, наконец, поправилась настолько, что у нас теперь второе лето. Пишу тебе на балконе в летней блузочке, и то жарко! Вера Квитка приезжала, муж будет на днях[241]. Гавеман[242] женой гостят у нас уже неделю – завтра уезжают. Виктор Паулуччи[243] приехал к нам из Балаклавы на 24 часа, скоро вернется с женой[244] и матерью на несколько дней.
25-е. Мое письмо пролежало в бюваре, и я не успела его докончить. Сегодня так жарко, что мы от солнца спрятались в комнаты! Папа поехал в Коккоз на освящение мечети, взял с собою Николаева[245], Гавемана, Думбадзе, Гвоздевича и Краснова. Мы, «три грации», остались дома. До свидания, мой дорогой мальчик, крепко целую тебя. Храни тебя Бог! Мама.
Бедный Голохвастов скончался! Старая Исакова тоже.
ГИМ ОПИ. Ф. 411 Ед. хр. 37. Л. 45–46 об.
Царское Село
18 февраля 1911
Милый мой мальчик,
Пелагея очень тебя просит привезти для меня такой пенальчик для моих золотых вещей. Она вырезала приложенный рисунок из «Lady’s Pictorial № 24 прошлого Christmas. Очень умно, что ты собираешь товарищей по вечерам для чтения вместо игры в карты! Я убеждена, что у вас времени для занятий достаточно, но думаю, что все-таки веселье преобладает, а должно было быть наоборот. Опиши подробно твой завтрак с Баттенбергами[246]. Меня очень интересует знать, как все это прошло.
21-го. Письмо мое лежало неоконченным несколько дней! Папа меня опять так напугал вторым плевритом с левой стороны, что я сама была не своя все это время! Эта противная инфлюэнца ползет с одного места на другое и устраивает все новые сюрпризы! У Папы такие боли были в боку, что пришлось Боткина[247] вызывать в 2 ч[аса] ночи! Он вымазал его иодом и стало легче, но следующую ночь Папа провел тоже тревожно, и вид у него был такой вялый и грустный, что я чуть не послала тебе телеграмму! Я все боялась за сердце, и Боткин, кажется, тоже. Теперь, слава Богу, температура нормальная и, если все пойдет благополучно, можно будет встать через два дня. Сейчас Вотя у него сидит, и они играют в карты! Я, конечно, продолжаю дома сидеть, а после этой тревоги чувствую себя избитой! До свидания, мой дорогой мальчик. Крепко тебя обнимаю. Как я буду рада, когда ты вернешься! Не лучше ли тебе ехать на Москву? Храни тебя Бог! Мама.
Кореиз
22 ноября 1911
Мой дорогой мальчик,
Неужели правда то, что тебе рассказали про Фафку. Несчастная она! Что же думает ее сестра Egerton? Ты не пишешь, где Фафка находится. Хочу ей послать телеграмму. У нее в Париже живет богатая тетушка Лобанова, к которой она постоянно ездила. Не думаю, что родственники, как бы они к ней ни относились, допустили ее до нищеты. Этого быть не может. Удалось ли тебе устроить что-нибудь для Шуры Муравьевой[248]? Как раз был удобный момент во время пребывания Великой княгини Марии Павловны в Лондоне.
Я того Нарышкина, который сошел с ума, не знаю. Тот ли это, который ухаживал за Ириной Лазаревой2? Его отец всегда был сумасшедшим, так что это не удивительно, но все-таки ужасно! Папа сказал, что решит день отъезда на этой неделе. По всему видно, что мы раньше 7-го декабря не двинемся, т. к. приличнее для Папа оставаться здесь к именинам Государя, раз у него другой службы не будет, кроме свитской. Это официально должно решиться на днях. Мне хотелось быть 6-го в Архангельском, но раз это не выходит, то все равно, когда выезжать отсюда. Не понимаю удовольствия останавливаться в Берлине. Из-за материи право не стоит, а, по-моему, тебе гораздо приятнее проехать прямо в Петербург и там остаться два дня в ожидании нашего приезда в Москву (вероятно 9-го), куда ты можешь прибыть утром того же дня или накануне. Как хочешь. В Петербурге ты кое-что можешь устроить, чтобы комнаты твои были бы готовы, хотя отчасти, к нашему приезду из Милятино. До какого числа ты можешь остаться, ответь телеграммой.
Если найдешь красивый и вместе с тем простой прибор для курения за обедом, то привези. Хорошо бы иметь два прибора одинаковых. Из Парижа прошу мне привезти[249] шляпы от Canulle и сапожки от Hellatern’а (3 пары). Все это будет готово к твоему приезду. Если найдешь красивый прозрачный шарф, mauve clair[250] с блестками или вышивкой того же тона – привези. Крепко обнимаю. Храни тебя Бог. Мама.
Петербург
12 февраля 1912
Дорогой мой мальчик,
Какое нахальство тебе писать как лучшему другу. Когда она видела тебя всего один раз в жизни! Странные и грустные события совершаются ныне! Мы переживаем тяжелое время, и я тебе не пишу потому только, что невозможно в письмах все передать! Будь осторожнее в твоих письмах, т. к. все читается. Очень тебя прошу держаться подальше от семьи «мигалкиных»[251]. Они играют в этих событиях ужасную роль, ты все это даже не подозреваешь, верь мне на слово, пока не увидимся и не передам тебе все подробно. Ты очень мне недостаешь, больше, чем когда-либо! Душа болит за всех и за всё, а помочь немыслимо[252]. Что тебе сказала принцесса В[иктория]? Боюсь, что она тебя вызвала, чтобы выяснить личное дело, по которому я продолжаю получать письменные поздравления[253]. Как все это глупо и неприятно! Хорошо, что здесь высокие родственники[254] заняты другим теперь и им не до того! Думаю, что любезность в посольстве основана на газетных слухах, касающихся тебя? Присланные cartes postales[255] с изображением пантомимы очень красивы, она похожа на Е[лизавету] Ф[едоровну], но нахожу настоящим кощунством устраивать такие представления в такой обстановке! Надеюсь, что злополучный счет Lady Jackwill наконец уплачен тобой! Непонятно, куда этот счет девался! Я его послала Гавеману в запечатанном конверте, по крайней мере три недели тому назад с подписью красным карандашом: «Прошу немедленно уплатить по телеграфу». Он ничего об этом теперь не помнит, но счет найти не мог! Жаль, что ты давно уже не догадался его уплатить твоими деньгами. Это такой пустяк! Мы все сидим в Петербурге. Такие стоят холода, что не хочется двигаться! В поле на днях было 35˚. Папа плохо переносит холода и ежится, хотя, слава Богу, совсем здоров. Сиротин его видел и остался очень доволен. Пришла мне телеграмма в день скачек. Я все беспокоюсь вдали! Не говори, что я тебя забыла, потому что редко пишу! Если бы ты знал, как много и часто тебя вспоминаю! Так бы хотелось с тобой душу отвести. Крепко, крепко тебя обнимаю. Храни тебя Бог! Мама.