Пришли мне фотографию твоего знаменитого бульдога! Маношка здравствует.
Царское Село
23 февраля 1912
Милый мой мальчик,
Ваша забастовка меня очень беспокоит! Умоляю тебя не дожидаться последнего срока и выезжать при малейшей опасности застрять. Ты, вероятно подъедешь к 11 марта или проедешь через Париж, что было бы для меня очень удобно, т. к. я поручила Редфорну тебе передать сундук с вещами. Как только приедешь в Париж, дай ему знать по телефону. Очень прошу тебя привезти мне целый кусок проложенной ленты. Здесь ее достать нельзя, а моя цепь для горжетки совсем износилась. Спроси у Cartier, где можно достать такую ленту так как она у него куплена. Если ты успеешь, поищи в Париже соломенные стулья для Коккоза. Они называются, кажется, chaises d’eglise[256] и стоят гроши.
Здесь надо их специально заказывать и за каждый стул просят 50 р. Так как их нужно несколько дюжин, то я думаю, что даже с провозом они будут стоить гораздо дешевле. Если тебе не удастся купить эти стулья, то привези мне каталог, с которым мне легче будет их выписать. Не забудь, пожалуйста, привезти десяток больших абажуров для Коккоза. Ты мало пишешь о твоих занятиях и меня беспокоит твоя суетная жизнь, при которой немыслимо заниматься! Ты говорил, что ты доволен твоим tutor’ом[257], но мне интересно было бы знать, насколько он тобой доволен! Печально, если ты до сих пор не выучился писать без ошибок! Очень рада, что твоя лошадь заболела и что ты скакать не будешь! Твой Punch великолепен и несколько из твоих карточек довольно хороши, но не все. Ты как будто еще похудел? Надеюсь, что это только неправильное освещение виновато! Мы отдыхаем в Царском, где уютно и приятно. Отопление и все ремонты удались на славу Вайтенсу[258]! Я наслаждаюсь своим уютным уголком и чудной уборной. Папа в восторге от своей комнаты, которая очень хороша. По вечерам приезжает Соня Орбелиани, запускаем фонограф по выбору, Орлик демонстрирует петухов и кур, одним словом, зажили настоящей царскосельской жизнью. Мы наши week end’ы[259] будем проводить в Петербурге, т. к. Папа любит обедать в клубе по пятницам, а я люблю всенощную и обедню в нашей церкви, т. ч. по пятницам будем приезжать в Петербург, а в воскресенье обратно сюда. Твои комнаты двинулись вперед, но все готово для последнего твоего решения. Ванная поправлена и будет держать тепло, материю для спальной мы нашли. Ковер будет натянут, т. ч. жить будет уютно, но долго не придется жить в Петербурге, т. к., вероятно, проведем страстную неделю и Пасху в Москве, а оттуда в Крым на один месяц. Пишу тебе ужасные каракули, но очень тороплюсь. т. к. пора обедать, а потом уже писать будет некогда. Все, что касается наших забот о Гр[ишке], в плачевном состоянии. Это какое-то ненормальное ослепление[260]. Какой неприятный у тебя был разговор с К. и с мамашей! Неужели они чутьем не понимали правду! Мне очень жаль, что я с Елизаветой Федоровной об этом не говорила, а как будто молча потворствовала ее желанию! Продолжаю получать поздравления. Пожалуйста, держись подальше от Лярского. У него грязная история (денежная), из-за которой его выставили из Гусарского полка, и вся семья никуда не годится. Зачем они к тебе лезут. Крепко, крепко обнимаю тебя, мой мальчик. Храни тебя Бог! Твоя мама.
Есть ли надежда на венецианский камин?
ГИМ ОПИ. Ф. 411. Ед. хр. 39. Л. 3–6 об.
[Кореиз]
3 мая 1912
Милый мой Феликс,
Никаких головок и фотографий не получала и не желаю получать. Я тоже нахожу, que cette plaisanterie la durex trop longtemps[261], и нахожу, что пора тебе понять, на чем должна быть основана твоя будущая жизнь. Я так много тебе об этом говорила, и ты недавно все так хорошо и здраво понимал. Не стану начинать сначала, тем более что ты отлично знаешь то, что я чувствую и думаю. Ты не можешь этого не понять. Неужели после всего, что было, наш покой тебе не дорог! Я всю ночь не спала после твоего письма, и чувство этой бесконечной дали меня все больше тяготит! Я радовалась ехать в Москву, где все кажется ближе, но благодаря смерти Короля Датского[262] Москва отложена, т. к. императрица Мария Федоровна не может приехать теперь, а делать освящение памятника Александра III без нее неудобно. Здесь все очень довольны остаться дольше в Крыму, где весна только теперь начинается. Тетя[263] остается до 9-го, а Дядя[264] еще дольше, вероятно, столько, сколько родители[265]. Отчасти это очень хорошо и полезно. Говорят, что настроение прекрасное. Харакс приехал, был у нас вчера и завтра у нас обедает. Все обстоит благополучно, Эшаппар[266] великолепен! Кутузовы уезжают послезавтра, к великому огорчению Сережи, которому тут, видимо, страшно нравится! Сергей Оболенский[267] остается еще несколько дней, Николаевы тоже. Платон[268] уехал один и очень тебе благодарен за сведения. Они все трое собираются в Охford в июне и будут тебя просить задержать 4 комнаты в гостинице для них и гувернера Владимира[269]. Целую тебя от всего сердца. Храни тебя Бог! Мама.
ГИМ ОПИ. Ф. 411 Ед. хр. 39. Л. 17–18 об.
Киссинген
12/25 июня 1913
Дорогой мой Феликс,
Все не собралась тебе написать, т. к. в Париже с утра до вечера бегали по городу, а вчера рано утром выехали сюда. Твое письмо очень ясно показывает, что все у них решено. Мне только не нравится переписка ваша. Я нахожу это преждевременным. Боюсь тоже за Дмитрия[270]. Он тебе говорит все, но так, как он хочет. Перед тобой он чист, а в душе неизвестно, что происходит. Если даже все это устроится теперь, я боюсь за будущее. Вообще, это вопрос с которым нужно считаться. Пока Дмитрий не женится, я не успокоюсь. Что касается семьи Стакелей[271], я продолжаю считать их опасными «друзьями»[272]. Ее письмо сплошная ложь. Как ты это не видишь! Как надо было вывернуться из глупого, гадкого положения и выйти сухими из воды. Она так и сделала, радуясь их ловкости и вашей наивности. Слава Богу, что ты не принял их приношение, еще этого недоставало! Впрочем, лучше с ними не ссориться, а быть осторожным, и им, во всяком случае, не доверять. Когда родители приедут, тебя, наверное, покажут Бабушке[273]. Очень грустно быть вдали от тебя, поговорить и обсудить все ежедневные впечатления! Письмами уже не то выходит! Если ты решил в Соловецк не ехать, то напиши письмо Е[лизавете] Ф[едоровне] – это необходимо. 3-го июля Ирине[274] будет 18 л[ет], боюсь, чтобы к этому дню не подогнали чего-нибудь! Во всяком случае, я надеюсь тебя видеть раньше здесь. Мы, вероятно, останемся в Киссингене четыре с половиной недели. Погода свежая, дождливая. Вся семья Стаховичей здесь – отец, мать и дочь. Алик Пипер и Marion здесь до конца недели. Пока никого другого, слава Богу. Уехали из Петербурга под очень тяжелым впечатлением болезни Платона[275]! Его сразу скрутило так, что он едва ли встанет! Похоже на рак, хотя это слово еще не произносится! Сиротинин очень озабочен и, видимо боится высказаться заранее, но в душе почти не сомневается! Ужасно грустно.
Мне так не хотелось уезжать, бедную Веру бесконечно жалко. Он ждал Сережу с большим нетерпением. Я тебе телеграфировала, но ты никогда не отвечаешь на то, что тебе пишут, т. ч. пишешь и телеграфируешь как будто в пропасть.
Я понимаю, что ты поехал к Hamilton’у по случаю смерти его матери и послала телеграмму туда ему и тебе! Приехал доктор Янсон, иду к Папа. <Нis> остался им, слава Богу, доволен. До свидания, мой дорогой мальчик, крепко тебя целую.
Храни тебя Бог. Мама.
Маркиз в восторге от прелестной «собственной дачи» и не хотел ее покидать. Твоя мебель (кресла, стулья и диван) ореховые мне не нравится. Старая, склеенная, бесстильная дрянь скоро развалится. Не стоило привозить. Лампы хороши. Остальное еще не приехало. Ты ни слова не пишешь о моих Парижских комиссиях?
ГИМ ОПИ. Ф. 411. Ед. хр. 40. Л. 21–24 об.
[Коккоз]
30 августа 1913
Милый мой мальчик,
Ты, вероятно, теперь катишь по направлению к Трепору! Буду ждать известий с нетерпением. Сегодня погода лучше, ветер стих, но не жарко! Утром я ходила на постройку и по саду с Красновым, а в 12 ч[асов] поехали к Сеид-бею[276], который живет в старом, типичном татарском доме. К сожалению, он поместил туда ужасную дантистообразную обстановку! Жена его и дети ходят в татарских костюмах, нас угостили кофеем и сластями, но все впечатление портила возмутительная обстановка! Точно вновь позолоченная рама к чудной старой картине! Представь себе, что мое предположение относительно персиков оказалось верным! Помнишь, что я говорила о моем недомогании в Ракитном? Вчера Папа подарил целую корзинку персиков Сеид-бею, приехав домой, вся семья стала их кушать. Дети скушали их благополучно, а Сеид-бей с женой почувствовали себя настолько дурно, что позвали доктора, который констатировал признаки отравления от синильной кислоты! По их рассказам, они чувствовали то же самое, что и я! Так как я заранее об этом рассказывала Грекову