На протяжении нескольких месяцев я неоднократно навещаю Рольфа Хармса. В дни наших встреч он всегда стоит у окна общей комнаты и ждет меня. Я – единственный, кто приходит его проведать. Едва завидев меня на парковке, Хармс спешит в нашу комнату для свиданий. У него всегда припасено две бутылки воды, а позже он даже приносит собственноручно испеченный пирог. Между нами царит дружелюбная атмосфера, хотя мне не всегда понятно, чему из его рассказов можно верить. Я подвергаю сомнению каждое сказанное им слово. Он излагает фантастические истории о своем отце. Будучи фотографом в иностранном легионе, тот якобы сделал сотни снимков сцен убийств. Однажды даже застрелил предателя в своем саду, якобы по поручению мэра и начальника полиции города. Я замечаю, что очень медленно постигаю тонкости его психики. Сначала мне кажется правильным решением не говорить с ним о преступлениях. Нужно подготовить основу для этого. Я спрашиваю, как ему живется в судебно-медицинском отделении. Уже несколько лет Хармс делит палату длительного пребывания с еще 15 пациентами. Многие из них совершили преступление на сексуальной почве или убили кого-то. В отделении нет терапии в обычном смысле слова. Вместо этого врачи и кураторы пытаются положительно влиять на развитие личности пациентов с помощью четкого распорядка дня, строгих рамок и конкретных правил. Подъем в 6:00, совместный завтрак около 7:30, трудотерапия с 8:00 до 11:30, перерыв на обед до 13:00, затем снова трудотерапия до 16:00.
Оставшееся время они проводят вместе, готовят еду, играют в игры или смотрят телевизор. Каждый понедельник проходит собрание пациентов. Здесь обсуждаются повседневные проблемы совместного проживания. Следующий день отведен для работы с психологом. В течение часа специалист разбирает с Хармсом его личную ситуацию. Иногда они говорят и о преступлении. В его рассказах меня поразило то, что пациенты, похоже, не делятся историями о своих правонарушений друг с другом. Это совсем не похоже на обычную тюрьму, где существует ранжирование в зависимости от вида совершенного преступления. В тюрьме для душевнобольных это, по-видимому, табу.
Однажды Рольф Хармс показывает мне серию снимков о строительстве каноэ, которое ему поручили изготовить для одного врача. С сияющими глазами описывает отдельные этапы работ и удивляется тому, что у меня нет такого опыта в судостроении, как у него. Кажется, он начинает доверять мне, потому что постепенно показывает все больше фотографий из повседневной жизни: снимки своей комнаты и различных изделий, которые находятся у него в работе. Ветряная мельница с электрическим приводом, водяная мельница для садового пруда, обе в миниатюре. И наконец, фотографии его величайшего триумфа: пробный запуск отполированного каноэ.
Во время этих разговоров Рольф Хармс ведет себя спокойно. Все меняется в один миг, когда я спрашиваю о его детстве и об отношениях с родителями. Мимика моего собеседника говорит о многом: гортань дрожит от волнения, глаза прищурены, в голосе слышится напряжение. Его отец, очевидно, не играл значимой роли в семье, а о матери он рассказывает мало хорошего. Мой блокнот быстро заполняется записями.
«Мать была запойной алкоголичкой, – начинает Рольф Хармс. – Не знаю, любила она меня вообще или нет. Напившись, кричала, крушила все вокруг и распускала руки: никакой защищенности, никакой любви, никакой привязанности. Но хуже всего было то, что она никогда меня не слушала. Постоянно обрывала на полуслове, говорила, что я ни на что не гожусь и ничего не умею. Когда мать не пила, то работала где придется или занималась уборкой. Жизнь дома стала совсем невыносимой. Мне недоставало внимания и помощи. Думаю, поэтому я убегал из дома, прогуливал школу, совершал первые кражи».
Хармс почти с восторгом рассказывает о своем первом криминальном опыте. Он считает себя ловким грабителем, который редко попадается. С энтузиазмом описывает свое пребывание в гамбургской тюрьме «Санта-Фу»: «Я был в корпусе № 2, где сидят парни, осужденные по тяжким статьям. Там был один парень из RAF[15]. Я с ним немного подружился. Это было действительно хорошее время».
Когда мы заговариваем о его семье, Рольф Хармс выглядит печальным. Ему трудно вспоминать о своих двух детях, хотя он не общается с ними уже 20 лет.
Бывают моменты, когда мне становится жаль этого человека, хоть я и не хочу, чтобы такие чувства овладевали мной.
Постепенно мы подбираемся к разговору о его преступлениях. Я чувствую, что Хармс только этого и ждал. В то же время ему все еще трудно смириться с тем, что на его счету смерть двух человек. Не знаю, почему он хочет обсудить это. Может быть, это просто желание понять необъяснимое? Я замечаю, что Хармс очень хорошо разбирается в теме судебно-медицинской экспертизы. Это наталкивает меня на мысль попробовать провести один эксперимент.
Я прошу его вспомнить, что произошло на карьерном озере. Рольф Хармс без колебаний отвечает на мои вопросы и вдруг становится очень разговорчивым. Я слушаю его, буквально затаив дыхание, и не показываю своего испуга. Никогда прежде никто не описывал мне чью-либо смерть в таких подробностях. Мне приходится сосредоточиться, чтобы точно записать ответы на свои вопросы.
– Известны ли тебе физические реакции человека, когда его душат?
– Да. Из отчетов экспертов, из материалов следствия и из того, что сказал эксперт на суде. Через несколько секунд, это может занять до 30 секунд, наступает обморок. Затем смерть. Через 3–4 минуты. В промежутке человек борется за жизнь. Начинается дрожь. Паника тела.
– Что это значит?
– Жуткий испуг. Тело не хочет умирать.
– Как еще реагирует человек?
– Задыхается. Ему нужен воздух. Он краснеет. Постоянно трясется.
– Как это было с тем молодым человеком?
– Он сидел на земле. Я встал позади, накинул петлю ему на шею и затянул ее. Он стал хвататься за горло и задыхаться. Не знаю, как долго это продолжалось. Я просто смотрел на него, видел его руки на узле. Потом он потерял сознание. Его руки просто обмякли, а ноги начали трястись. Руки тоже. Все тело. Сколько все длилось, не представляю. Мне показалось, целую вечность. Я чувствовал апатию и в какой-то момент понял, что сейчас решается, выживет он или умрет. Я простоял так несколько секунд, а потом попытался развязать узел. Получилось не так быстро. В какой-то момент я снял веревку с его шеи. Но тогда он был еще жив.
Описание пугает. Такого обилия деталей вы не найдете ни в одном документе расследования, ни в одном учебнике. Для меня это явно воспроизведение того, что человек пережил сам. Осторожно перевожу разговор на другое преступление – убийство Герты Мальштедт. Мне хочется узнать, есть ли у него подобные воспоминания и по этому случаю. Но мои усилия тщетны. Рольф Хармс якобы ничего не знает о последних минутах преступления. Он охотно добавляет: «Не могу сказать, поступил ли я так же с Гертой Мальштедт. Но я могу себе это представить».
Это первый шаг вперед, Рольф Хармс начинает анализировать содеянное. Он уже не отрицает свою вину настойчиво, как делал это в течение многих лет. Позже я узнаю, что он рассказывал нечто подобное психиатру на беседе в группе. На нашей следующей встрече я хочу спросить у Хармса, испытывал ли он сильный стресс перед совершением преступления. Стресс часто является решающим моментом для серийных убийц. Из человека, имеющего скрытое желание совершить злодеяние, они становятся преступниками. По-другому они не могут справиться с конкретной стрессовой ситуацией.
Проходит несколько минут, прежде чем Рольф Хармс дает мне ответ. В своих мыслях он сейчас где-то далеко. Мой собеседник рассказывает об одном местном пациенте, которого я тоже знаю: «Более 35 лет назад этот человек „зверски зарезал“ женщину после дискотеки». По крайней мере, так гласили заголовки газет. Поскольку рядом с убитой лежал букет роз, который он заранее купил для нее в танцевальном клубе, в прессе его прозвали Убийцей с розами. Это дело мне запомнилось. В то время я еще проходил обучение и только недавно закончил стажировку в убойном отделе. Хармс выдергивает меня из моих воспоминаний, когда произносит: «С ним уже нельзя иметь никаких дел. Он теперь ничего не понимает, совсем спятил. Надеюсь, я никогда не стану таким же».
Не понимаю, зачем Хармс мне все это рассказывает. Только теперь он возвращается к моему вопросу. Да, у него был сильный стресс. Он сам виноват в сложившейся тогда ситуации: отсутствие работы, двое маленьких детей, о которых нужно заботиться. Требовательная мать, предстоящая свадьба: «Я больше не мог все это выносить. И вдобавок ко всему – ежедневное пьянство. В тот день, когда случилась эта история с подростком, я даже пропил социальное пособие».
Выслушав эти слова, я смотрю на Рольфа Хармса. Он сидит, ссутулившись, напротив меня. От его самоуверенного поведения мало что осталось. «Во второй раз все шло примерно так же. Во мне накопилось столько ярости. Департамент здравоохранения отказался оплачивать мою реабилитацию. Я хотел снова стать трезвым и начать новую жизнь после тюрьмы. Выйдя из-за решетки, я сразу же отправился к матери, но там было еще хуже. Она просто-напросто отреклась от меня перед своим новым ухажером. Представляете, заявила, что не знает собственного сына. Ненавижу ее за это. В общем, я вернулся в Бремен весь в бешенстве, наскреб денег, купил бутылку водки и напился. Я вообще все это время не просыхал».
Мы снова приближаемся ко второму преступлению – убийству Герты Мальштедт. Мне любопытно узнать, заговорит ли Рольф Хармс на этот раз. Замечаю, как ходит вверх-вниз его кадык, когда я прошу его описать мне квартиру Герты Мальштедт. Быстро становится ясно, что он хорошо помнит тот вечер. «Я вижу, как мы оба сидим на диване. Прямо рядом с дверью. Пьем пиво, курим и разговариваем. О ее работе по уходу за пожилыми людьми». Что произошло потом? Рольф Хармс снова замолкает, у него пока не хватает смелости рассказать. Теперь он заявляет, что нюхал кокаин. «Эта дрянь была у меня в пачке с презервативом». Я говорю, что не верю ему. Он просто не хочет признаваться в сексуальном насилии над Гертой Мальштедт. Этот человек слишком труслив, чтобы признаться в содеянном.