В конце судебного процесса, который длился несколько дней, присяжные приговаривают Сувати Арроро к 10 годам тюремного заключения за убийство. Судьи убеждены, что она убила намеренно, чтобы украсть ребенка Ребекки Шван и выдать его за своего собственного. Однако, согласно статье 21 Уголовного кодекса, суд смягчает фактически предусмотренное законом пожизненное заключение. По мнению суда, Сувати Арроро была способна осознать неправомерность своего поступка, но не могла действовать в соответствии с этим пониманием из-за расстройства личности и возможного влияния алкогольной зависимости. Наличие психоза беременных исключается.
После оглашения приговора я еще какое-то время в задумчивости сижу в зале суда.
В каком мире, полном противоречий, мы живем. Женщина убивает, чтобы сохранить свою молодость. Она хочет добиться личного счастья, завладев чужим ребенком. С другой стороны, мне знакомы дела молодых девушек, которые скрывают беременность и убивают своих детей сразу после рождения, кладут их тела в пластиковые пакеты, а иногда прячут в комнате в течение нескольких дней или даже недель.
Сколько слепого отчаяния стоит за такими поступками? Я отбрасываю эту мысль и гоню от себя образы мертвых младенцев. Моя потребность разобраться в человеческих трагедиях на данный момент удовлетворена.
4«Я же не монстр!»Долгие поиски истины
Заняв место в зале № 218 Бременского земельного суда, я чувствую, словно перенесся в имперскую эпоху. Архитектура, декор – все выполнено в стиле историзма. Я впечатлен. Это мой первый визит в суд присяжных. Вот уже несколько дней я стажируюсь в криминальной полиции, мой первый этап – отдел криминалистики. Моего наставника в участке вызвали в суд в качестве свидетеля, он осматривал место преступления. Теперь он должен выступить перед судом и рассказать о преступлении. Наставник спросил меня, не хочу ли я сопровождать его на слушании, и я с радостью согласился. Обвиняемый – молодой человек, который якобы хладнокровно застрелил подростка.
Тяжелая дубовая дверь открывается. Два судебных надзирателя в зеленой униформе вводят обвиняемого. На его правом запястье цепь с замком, концы которой держит один из офицеров. Молодой человек высокого роста и худощав. На нем джинсы, обтягивающая белая водолазка в синюю горизонтальную полоску и черные замшевые ботинки. Его вьющиеся, отпущенные до плеч волосы разделены на центральный пробор по моде того времени. Концы усов спускаются к подбородку и обрамлены длинными бакенбардами. Когда он подтягивает правый рукав, я замечаю татуировку на его правом предплечье: железный крест времен Первой мировой войны в обрамлении надписи «Ангелы ада».
В нерешительности и смущении он оглядывается по сторонам, прежде чем сесть на скамью подсудимых. Своего адвоката он приветствует рукопожатием, затем снова стыдливо опускает глаза. Я могу понять его неуверенность. Меня тоже впечатляет торжественная строгость зала. К счастью, я всего лишь зритель.
Обвиняемому всего 19 лет, он на три года моложе меня. Интересно, какие мысли крутятся у него в голове в этот момент? Чего он ждет от своего будущего? Неужели его жизнь уже закончилась, едва начавшись, в то время как я сижу здесь и мечтаю о захватывающей карьере в криминальной полиции? Хотя я и не знаю этого парня, мне почти жаль его. Перед началом судебного заседания он настороженно оглядывается по сторонам. На долю секунды наши взгляды встречаются. Я потрясен тем, насколько невыразительны его глаза. В них нет даже отчаяния. В тот момент никто из нас не подозревает, что в последующие годы наши жизненные пути несколько раз пересекутся.
1
В первый раз это происходит спустя 10 лет после нашей первой короткой встречи в зале № 218 земельного суда Бремена. Той зимой погода на севере Германии показывает свое переменчивое настроение: снег, дождь и солнце чередуются друг с другом. Соленый морской ветер дует с Северного моря. Слишком тепло для этого времени года. Тем не менее я еще не потерял надежду на Рождество со снегом. Разве это такая уж редкость, когда утром 24 декабря с неба вдруг начинают падать белые хлопья? В любом случае я с нетерпением предвкушаю спокойные выходные, вкусную еду, свободное время для чтения и игр с детьми. Однако же во мне медленно, но верно растет нехорошее предчувствие. Я помню, что в последние годы какое-нибудь преступление почти всегда срывало планы на размеренный отдых. В отделе убийств мы называем это ежегодным «рождественским убийством». Признаться, словосочетание «рождественское убийство» не самое корректное. Но криминологи, как правило, плохие поэты, они постоянно объективируют происходящее и таким образом пытаются обозначить из ряда вон выходящие ситуации сухими терминами. Возможно, чтобы беда не казалась такой ужасной.
Тремя годами ранее на Рождество было совершено убийство, инсценированное под самоубийство. Один человек лишил жизни своего собутыльника. Мужчина был задушен и повешен. Годом позже другой человек задушил жену, после того как она выразила желание уйти от него. После этого он довольно вяло пытался покончить с собой. Когда мужество покинуло его, а алкоголь больше не мог заглушить жалость к себе, убийца явился пьяным в ближайший полицейский участок в канун Рождества и сдался.
Зазвонит ли телефон и в этом году? Вероятность этого высока, ведь именно в Рождество эмоции нередко накаляются, конфликты обостряются чаще, чем в другое время, безжалостно обнажая острые жизненные вопросы.
И все это происходит в тот самый день, который люди отмечают как самый мирный и торжественный в году, – по крайней мере, всегда испытывая надежду на это.
Ранним вечером 25 декабря действительно звонит мой телефон. На другом конце линии – «дежурный следователь убойного отдела», которого на прагматичном полицейском жаргоне мы зовем ДС-человеком. Это сотрудник убойного отдела, в праздники отвечающий за работу со смертями по неустановленной причине. Он сообщает, что около полудня в своей квартире была найдена мертвой 80-летняя пенсионерка Софи Унделох. По его мнению, некоторые особенности, обнаруженные на трупе и в квартире, указывают на убийство, хотя врач «Скорой помощи» предполагает смерть от острой сердечной недостаточности. Сын умершей приехал за матерью, чтобы забрать ее на рождественский ужин. Она не открыла дверь, а соседи сообщили, что не видели пожилую женщину в течение двух дней. Тогда сын открыл дверь отмычкой. Бездыханное тело его матери лежало за закрытой дверью спальни.
Я обещаю приехать и стараюсь не показывать домашним, как сильно расстроен. Очевидно, что если подозрения моего коллеги подтвердятся, то следующие несколько дней мне придется провести в офисе. Одному из моих сыновей всего шесть месяцев, а другому два года. Я успокаиваю себя мыслью о том, что искрящаяся огнями елка хоть немного их утешит. Через полчаса я уже на месте преступления.
2
Здание, в котором в довоенное время располагались казармы, было переоборудовано и теперь представляет собой жилой комплекс с квартирами для сдачи в аренду. В такую переменчивую погоду на улице лишь несколько прохожих. Пока они ждут новостей за красно-белой оградительной лентой, в квартирах зажигаются свечи на рождественских елках. Легко заметить, как одно окно за другим освещается все ярче и ярче. Два сотрудника похоронного бюро уже ждут на обочине дороги. Они отвезут тело – в зависимости от итогов нашего расследования – в морг своей компании или в морг судебно-медицинской экспертизы. Я приветствую парней, которые стоят перед катафалком, курят и зябко переступают с ноги на ногу. Мы знакомы уже много лет благодаря совместным делам. «Счастливого Рождества», – говорю я им. Это должно прозвучать иронично. Один из них отвечает на нижненемецком: «Den een sien Dood is den anner sien Broot», – что означает: «Есть профессии, которые живут за счет смерти». Гробовщики зарабатывают скромно. Их доход зависит от каждого отдельного смертельного случая, даже если он происходит в праздник.
Сделав несколько шагов, я оказываюсь на первом этаже шестиквартирного дома и вхожу в небольшую трехкомнатную квартиру. Кроме меня и ДС-человека в ней находятся двое других коллег из отдела по расследованию убийств. Их тоже подняли по тревоге. Пока не удалось установить, действительно ли Софи Унделох стала жертвой преступления. Я слышу голос ДС-человека из гостиной, он разговаривает с сыном погибшей. Заглядываю в комнату – в ней царит праздничная атмосфера. Перед окном – наряженная ель с красными свечами, а на журнальном столике, накрытом вышитой скатертью с рождественскими мотивами, – миска с явно домашним печеньем и венок Адвента с четырьмя свечными огарками. Соломенные звезды и цветные прозрачные картинки на окне придают комнате атмосферу уютной невинности.
«Это смастерили мои дети!» Я резко выныриваю из своих мыслей. За моей спиной стоит коренастый мужчина с окладистой бородой: «Хорст Унделох. Я сын». Он кратко сообщает, что пропал ключ от квартиры матери, а также ее сумка с документами и кошельком. Сын пострадавшей, заметив другие странности в доме, кивком приглашает меня проследовать за ним. В прихожей он показывает на засохшее пятно на ковре размером примерно 20 на 30 сантиметров. Похоже, это след от рвотных масс – кровавое содержимое желудка. Затем он идет на кухню за пустой бутылкой хереса: «Пятна тут не было, да и бутылка на раковине позавчера не стояла!» По его словам, он знает это наверняка, потому что вечером 23 декабря они с женой навещали мать, и по этому случаю все вместе осушили бутылку красного хереса. Мужчине хотелось выпить еще немного, но в квартире больше не осталось ничего из спиртного. Несмотря на это, он в хорошем настроении ушел вместе с женой около 20:30. Мать закрыла за ними входную дверь.
К нам присоединяется празднично одетая женщина – на ней белая блузка, черная юбка и жемчужное ожерелье – это невестка умершей. Она тоже заметила некоторые изменения, которые не может объяснить. По словам женщины, когда она приходила в гости, никакой орхидеи в вазе на серванте не б