Я провел в помещении морга уже добрый час. Несмотря на печальный повод, мне нравятся наши беседы с экспертом по смертям – часто они закладывают основу моей дальнейшей оценки каждого конкретного случая. Возвращаясь в офис на служебной машине, стараюсь уложить в голове новые впечатления.
Какое необычное преступление! Случай, выходящий из ряда вон.
Мне интересно, смогла ли Мишель Ройтер, сопротивляясь, схватить своего мучителя или поранить его. Не остались ли следы под ее ногтями – кожа преступника, которая застряла там, когда она его поцарапала? Мне нужно осмотреть одежду Мишель, чтобы определить, когда именно преступник ударил ее ножом. Была ли она в этот момент полностью одета? Или он сначала задрал на ней футболку и порвал бюстгальтер?
Вернувшись в офис, я направляюсь в кабинет старшего делопроизводителя. Название этой должности – продукт типичного для немецкой полиции словотворчества и звучит куда более прозаически, чем комиссар или следователь. Старший делопроизводитель – это специалист, который ведет документацию по конкретному уголовному делу. Он консультирует руководителей «убойного отдела» и определяет основные направления расследования. Ответственная работа, потому что именно у него сосредотачиваются все отчеты. Этот человек отвечает за распространение и мониторинг более чем трехсот документов, полученных в результате сигналов от населения, допросов свидетелей и оценки места преступления и жилища потерпевшего. Мой коллега буквально утопает в предметах, добытых за последние несколько дней: папки, стопки бумаг, множество бумажных и полиэтиленовых пакетов с уликами рассредоточены по кабинету. Тянет затхлостью, и я сразу понимаю почему: от некоторых свертков исходит запах засохшей крови. Старший делопроизводитель, похоже, привык к этому спертому воздуху: он роется в горе улик и достает несколько бумажных пакетов. В них находится одежда с запекшейся кровью.
Вернувшись в свой кабинет, я раскладываю на большом листе белой бумаги отдельные предметы одежды: кардиган, футболку, бюстгальтер и брюки. Сначала я рассматриваю белый кардиган и вижу два повреждения ткани в области груди: разрезы длиной около 15 миллиметров, которые, возможно, образовались в результате ножевых ударов. На левом рукаве, в 8 сантиметрах от манжеты, ткань тоже иссечена. На спинке кардигана насчитываю 11 дефектов. Меня это удивляет, ведь патологоанатом зафиксировали на спине мертвой женщины только шесть порезов. Я звоню эксперту по орудиям убийства и прошу его о помощи. Через несколько минут криминалист приходит ко мне в кабинет и сразу же объясняет разницу в количестве порезов. Из-за складок на одежде один удар ножом может повредить ткань в нескольких местах. В то же время не всегда разрез одежды приводит к травмированию кожи. Коллега берет футболку и осматривает спинку. Мы насчитываем шесть порезов, столько же, сколько я увидел на спине Мишель Ройтер.
На передней части футболки – 18 порезов, на один меньше, чем на груди убитой. Означает ли это, что преступник нанес одно ранение своей жертве только после того, как задрал на ней одежду? Не обязательно, объясняет коллега. Иногда один прокол на одежде может привести к множественным повреждениям кожи. Например, если жертва сопротивляется и резко двигается, а лезвие при этом не полностью выдернуто из ткани.
На бюстгальтере обнаруживаю пять дефектов: три пореза на чашках спереди и рваный след длиной 15 миллиметров по центру, там, где они сшиты. Кроме того, преступник с такой силой разорвал нижнее белье в области застежки, что вшитая петелька для крючка вырвалась из ткани. Я прошу коллегу также осмотреть шов брюк в промежности и ответить на вопрос, как именно он был поврежден, – разрывом или порезом. Протягиваю эксперту брюки, поскольку он хочет рассмотреть волокна ткани с помощью микроскопа в своей лаборатории. Обращаю внимание на то, что этот предмет одежды почти не испачкан кровью.
Всего через несколько часов эксперт приносит мне письменный отчет. «Микроскопическое исследование разорванных шовных нитей показало, что большинство концов нитей имеют пучкообразные, рваные края, что объясняется разрывом ткани». Далее он пишет о том, что другая часть волокон, похоже, была аккуратно разрезана. Я спрашиваю у коллеги, могло ли это возникнуть в результате того, что преступник сначала осторожно разрезал шов ножом, а дальше уже рвал ткань руками. Однако эксперт не готов подтвердить мои догадки.
Основываясь на этих результатах, я предполагаю, что преступник задрал футболку Мишель Ройтер на груди и порвал бюстгальтер. Тем не менее все могло произойти иначе. Например, одежда могла сбиться, когда преступник тащил жертву по полу. Основное правило профайлинга – никогда не довольствоваться очевидными объяснениями. Нужно рассмотреть другие варианты, даже если они кажутся невероятными. Но как узнать, могла ли футболка задраться сама, как я предположил в своей второй версии развития событий? Нужно инсценировать произошедшее. Кто-то будет преступником, другой – потерпевшей.
Я прошу коллегу исполнить роль пострадавшей – мы планируем протащить ее по полу в мокрой футболке и бюстгальтере. Еще с одним нашим сотрудником едем на место преступления. В багажнике лежит канистра с 10 литрами воды. Перед гаванью, под удивленными взглядами прохожих, обливаем участницу следственного эксперимента водой. Футболка сразу прилипает к телу. Примерно так выглядела жертва, за исключением того, что в ее случае это была кровь. Девушка ложится на спину. Мой напарник тащит ее за руки почти 20 метров по гладкому бетонному полу. Ничего не меняется, разве что он начинает тяжело дышать: футболка коллеги прилипает к телу, как вторая кожа. Во второй попытке я тяну ее по полу за лодыжки. На этот раз она снова находится на спине, голова ее при этом свободно лежит на полу. Несмотря на то что футболка теперь немного приподнимается, она все равно прилипает к телу. И еще кое-что бросается мне в глаза: если волочить тело именно так, то штанины остаются сухими и чистыми. Брюки Мишель Ройтер тоже не были испачканными или окровавленными. Эксперимент еще раз подтвердил наши предположения: убийца на самом деле задрал одежду на груди Мишель Ройтер. Это было осознанное решение. Ему было важно видеть обнаженную грудь женщины. Для меня картина произошедшего проясняется: все, что преступник делал после убийства, кажется нелогичным продолжением его первоначального плана. Видимо, он хотел спрятать свою добычу, хотя количество крови не позволяло ему исчезнуть бесследно. Какая идея фикс стояла за этим решением? Мы возвращаемся в офис и докладываем коллегам о результате эксперимента.
5
Вопрос о том, насколько рационально или насколько необдуманно действовал преступник, продолжает волновать меня. Я сажусь за стол, достаю схему места преступления и разворачиваю ее. Это чертеж модернизированного хранилища. Отчетливо видно, как отдельные части здания на первом этаже связаны друг с другом, словно лабиринт: упорядоченная сеть коридоров, кладовых и парковочных отсеков для автомобилей. Один из коллег-криминалистов старательно обозначил на плане место убийства, расположение следов и кровавый маршрут побега преступника. Каждый отдельный отпечаток грубой подошвы отмечен красным кружком. На большом листе, словно жемчужины на цепочке, рассыпаны более 60 кружков. Поражает, насколько уверенно преступник пробирался через хитросплетения коридоров и стоянок. От вентиляционной шахты через помещение для хранения велосипедов и лифтовый холл он прошел возле парковки. Затем, миновав пандус, направился к складским помещениям блока напротив, мимо многочисленных решетчатых перегородок в последней части здания. Не отклоняясь от прямого маршрута к выходу, он отыскал в конце коридора лифт и сел в него.
Без сомнения, убийце было знакомо место преступления. Он все тщательно спланировал заранее.
Я достаю из папки почти 40-страничный подробный отчет о фиксации следов и изучаю его пункт за пунктом, улика за уликой. Мои коллеги, осматривавшие место происшествия, кропотливо собрали и задокументировали более 200 возможных улик на месте обнаружения тела и в его непосредственной близости: следы крови, омертвевшие частички кожи на выключателях, отпечатки пальцев, отпечатки обуви в крови и в пыли, волокна ткани на теле, окурки, а также пустые пивные банки. Некоторые вещдоки они забирали с собой, некоторые просто фотографировали. Также улики фиксировались с помощью ватных палочек, иногда – на прозрачном скотче, если это были кровь, отпечатки пальцев или следы микрофибры с одежды погибших. Судебно-медицинская экспертиза или наше расследование должны прояснить, связаны ли все эти предметы с преступлением. Ведь среди них могут оказаться ложные улики, оставленные свидетелями, самими полицейскими или сотрудниками службы спасения. Они могли принадлежать и жильцам дома или рабочим. В этом случае говорят о «лицах, обитающих в этом месте». Экспертам нашего отдела предстоит много работы.
Отчет о фиксации следов документируется так же тщательно, как докторская диссертация: каждому вещественному доказательству присваивается номер, оно фотографируется, сохраняется в оригинале и подписывается фамилией следователя. Таким образом, впоследствии будет понятно, где и в каком состоянии находились те или иные предметы на месте преступления. Такое тщательное документирование необходимо не только для работы следователей, которым важно не потерять улики на фоне большого количества материала. Эта прозрачность также имеет решающее значение в последующих судебных разбирательствах. В суде каждое доказательство переоценивается заново, независимо от того, говорилось о нем в материалах расследования или нет. Тело жертвы всегда находится в центре внимания при описании места преступления. Фиксация улик начинается именно с него. Трупу всегда присваивается номер один. Затем нумеруются остальные улики, поэтому те, что расположены дальше всего, обозначены самыми большими числами.
Согласно отчету, старший делопроизводитель уже инициировал проведение дополнительного серологического анализа ногтей погибшей. Однако мои коллеги из отдела по расследованию убийств еще не получили рез