— Только не добавляйте «для мальчика».
— Почему бы и нет? Вы спасли ему жизнь.
— Я… я просто плыл. Он позвал на помощь. Любой другой на моем месте сделал бы то же самое.
— Во всяком случае, другие могли бы попытаться.
Скотт смотрит на воду, покусывая губу.
— Значит, я герой, потому что входил в школьную команду по плаванию?
— Нет. Потому что вы вели себя как настоящий герой. И я привез вас сюда, потому что для меня это кое-что значит. Для всех нас.
Скотт пытается вспомнить, когда он в последний раз ел.
— Послушайте, а что он имел в виду?
— Кто?
— Тот тип в больнице. Когда парень из ФБР сказал, что накануне вечером играл Бостон. И представитель компании «Лир-джет», кажется, сказал что-то про бейсбол.
— Верно. Он упомянул про Дворкина. Он играет за «Ред Сокс».
— И что?
— В воскресенье вечером он установил новый рекорд времени пребывания на ударной позиции за всю историю бейсбола.
— И?
Гэс улыбается.
— Он сделал это как раз в то время, когда вы находились в воздухе. Двадцать две подачи за восемнадцать минут. Эта серия началась в тот самый момент, когда ваш самолет оторвался от земли, и закончилась за какие-то несколько секунд до катастрофы.
— Вы шутите.
— Нет. Ваш полет продолжался ровно столько времени, сколько Дворкин пробыл на базе с битой.
Скотт смотрит на воду, потом на небо, где на горизонте собираются свинцово-серые тучи. Он вспоминает, что на стадионе, кажется, действительно происходило что-то чрезвычайное. Во всяком случае, двое других мужчин на борту следили за репортажем с явным интересом. «Ты только посмотри на это, дорогая, это же просто невероятно!». Скотт всегда был равнодушен к бейсболу. Но сейчас, слушая рассказ Гэса, он чувствует, как по спине бегут ледяные мурашки. Два события происходят одновременно, и между ними словно бы устанавливается связь. Начинает казаться, что их совпадение во времени не случайно, что в нем есть какой-то скрытый смысл. Но ведь это невозможно. Бейсболист на переполненном зрителями стадионе бьет по мячу, а в это самое время небольшой самолет, с трудом пробиваясь сквозь туман, набирает высоту. Сколько событий происходят одновременно? Миллионы. Значит ли это, что все они как-то связаны между собой?
— Первые доклады командира экипажа и второго пилота не вызывают никаких вопросов, — говорит Гэс. — Мелоди был ветераном, летал уже двадцать три года, а в «Галл-Уинг» проработал одиннадцать лет. Никаких проступков, замечаний или жалоб. Правда, у него было непростое детство. Его воспитывала одна мать, причем она входила в секту, члены которой верили в конец света.
— Вроде секты Джима Джонса? — спрашивает Скотт.
— Пока неясно. Мы наводим кое-какие справки, но, скорее всего, это не особенно важная деталь.
— А другой летчик? — интересуется Скотт. — Второй пилот?
— Тут немного сложнее. Разумеется, все это не подлежит разглашению, но полагаю, вы увидите в прессе немало спекуляций на данную тему. Чарльз Буш был племянником Логана Бэрча, сенатора. Вырос в Техасе. Прослужил какое-то время в национальной гвардии. Похоже, был большим жизнелюбом. Имел пару замечаний — в основном за неподобающий внешний вид. В частности, за появление на службе небритым. Вероятно, этому предшествовали шумные вечеринки. Но ничего серьезного. Мы плотно работаем с авиакомпанией, пытаясь получить более ясную и точную картину.
«Джеймс Мелоди и Чарльз Буш». Скотту кажется, что второго пилота он даже не видел, а о командире экипажа Джеймсе Мелоди у него сохранились лишь смутные воспоминания. И ведь у каждого из них была своя жизнь. Скотт пытается восстановить в памяти хоть какие-то детали.
Волнение на море усиливается. Стоящий на якоре корабль качается на мощных волнах, словно пробка.
— Похоже, надвигается шторм, — замечает Скотт.
Гэс, держась руками за бортовое ограждение, окидывает взглядом горизонт.
— Если это не ураган, мы не станем прерывать поиски, — говорит он.
Пока Гэс отдает распоряжения участникам операции, Скотт спускается в кают-компанию и выпивает чашку чая. На стене укреплен телевизор, и на экране мелькают кадры репортажа о ходе поисково-спасательных работ. Скотт видит корабль, на котором он находится, снятый с вертолета. Кроме него, в кают-компании сидят два моряка. Они пьют кофе и тоже смотрят на экран телевизора.
Кадры репортажа сменяет «говорящая голова» — это Билл Каннингем в красных подтяжках.
— …наблюдаем за ходом поисков. Затем в четыре часа вы увидите специальную передачу под названием «Безопасно ли наше небо?» — смотрите не пропустите. И вот еще что. Я долго держал язык за зубами, но вся эта история кажется мне очень подозрительной. Потому что, если действительно произошла авиакатастрофа, то где же жертвы? Если Дэвид Уайтхед и члены его семьи погибли, почему нам не показали их тела? Теперь начинаются какие-то мутные разговоры, и я слышу: Эй-си-эн запускает в эфир историю о том, что на борту самолета был Бен Киплинг, известный финансист, которому комиссия по ценным бумагам и биржам собиралась предъявить обвинения за проведение деловых операций с нашими врагами. Да-да, друзья, за незаконное инвестирование денег, поступивших из таких стран, как Иран и Северная Корея. А что, если эта авиакатастрофа — не что иное, как попытка вражеской страны замести следы? Заставить этого предателя Киплинга замолчать раз и навсегда? В таком случае возникает вопрос. Почему наше правительство с самого начала не квалифицировало эту авиакатастрофу как террористический акт?
Скотт отворачивается от экрана телевизора и отхлебывает чай из картонной чашки, стараясь не слушать голос комментатора.
— А вот еще один важный вопрос. Кто такой этот Скотт Бэрроуз?
«Стоп. Это еще что?» Скотт снова смотрит в телевизор. На экране он видит свою фотографию, сделанную несколько лет назад, незадолго до его выставки в Чикаго.
— Да, я знаю, что вы скажете — он ведь спас четырехлетнего мальчика. Но кто он такой и что делал на борту самолета?
На экране возникает изображение дома Скотта на Мартас-Вайнъярд. Скотт не понимает, как такое возможно. Он видит в окне свою увечную собаку, которая беззвучно лает.
— В «Википедии» он упоминается как художник, но какая-либо личная информация о нем отсутствует. Мы вошли в контакт с картинной галереей в Чикаго, где мистер Бэрроуз якобы проводил свою последнюю по времени выставку в 2010 году. Однако сотрудники галереи утверждают, что никогда его не видели. Попробуйте задаться вопросом: каким образом никому не известный художник, картины которого не выставлялись уже несколько лет, мог оказаться на борту роскошного частного самолета в обществе двух богатейших мужчин Нью-Йорка?
Скотт не может отвести взгляд от экрана, на котором по-прежнему демонстрируют его жилище — более чем скромный одноэтажный дом, снятый им у рыбака-грека за 900 долларов в месяц. Строение нуждается в покраске, и Скотт обреченно ждет неизбежной шутки Каннингема по поводу того, что дом художника заждался маляра, но до нее дело так и не доходит.
— И вот я, журналист, задаю в прямом эфире вопрос: есть ли на свете хоть кто-то, кто знаком с этим таинственным художником? Если есть, пусть позвонит на наш канал и убедит меня, что мистер Бэрроуз действительно существует и что это не законспирированный агент «Исламского государства».
Скотт, прихлебывая чай, чувствует на себе взгляды двух военных моряков. Он чувствует, что и позади него кто-то есть.
— Похоже, о том, чтобы вы отправились домой, не может быть и речи, — говорит Гэс, возникнув из-за спины Скотта.
— Очевидно, — соглашается Скотт.
Гэс еще некоторое время смотрит на экран, а затем подходит к телевизору, выключает его и спрашивает:
— У вас есть какое-нибудь место, где вы можете отсидеться несколько дней и в то же время быть в пределах досягаемости?
Скотт задумывается, но ему ничего не приходит в голову. Он уже позвонил своему единственному приятелю, а затем сбежал, бросив его у торгового павильона рядом с бензозаправкой. Теоретически у него есть где-то двоюродные сестры, бывшая жена, но Скотт понимает, что о них уже успели навести справки через «Гугл». Ему нужен человек, которого невозможно было бы вычислить логически или с помощью компьютера.
Затем его осеняет. Он вспоминает о блондинке с миллиардом долларов.
— Да, есть один человек, которому я могу попробовать позвонить, — говорит Скотт.
Сироты
Элеонора хорошо помнит время, когда они были девочками. У них с Мэгги не имелось ничего такого, что принадлежало бы только одной. Все было общим: расческа, платья, полосатое и в горошек, тряпичные куклы — Энн и Энди. Девочки часто сидели вдвоем в ванной комнате фермерского дома перед зеркалом, расчесывая друг другу волосы. Из гостиной, где был включен проигрыватель с детскими пластинками, доносилась музыка, а из кухни слышался шум, свидетельствующий, что отец готовит. Мэгги и Элеонора Гринуэй, восьми и шести лет, или двенадцати и десяти, слушали одни и те же диски и влюблялись в одних и тех же мальчиков. Младшая, Элеонора, благодаря светлым волосам походила на эльфа. Мэгги обожала кружиться с лентой в руках до тех пор, пока ее не начинало пошатывать. Элеонора, глядя, как она танцует, радостно смеялась.
Элеонора никогда не думала о себе отдельно от Мэгги. Для нее словно не существовало слово «я». Все свои фразы она начинала со слова «мы». Потом Мэгги стала посещать колледж, и Элеоноре пришлось учиться существовать в одиночку. Она на всю жизнь запомнила, как тоскливо ей было в первый трехдневный уик-энд, когда слонялась по комнате в полной тишине. Элеоноре казалось, что крохотные жучки одиночества проникают в ее кости, и от этого у нее неприятно зудели руки и ноги. А в понедельник, когда она пришла в школу, у нее впервые возникла мысль познакомитсья близко с кем-то еще, кроме сестры. К пятнице она уже дружила с Полом Эйблом. А когда через три недели они поссорились, переключилась на Дэймона Райта.