— Вам удалось слетать в космос?
— Нет. Довольно долго я летал на истребителях, потом обучал других пилотов. В пассажирскую авиацию перейти так и не смог.
— Они вам что-нибудь рассказали? — спрашивает Скотт. — Про самолет?
Майкл расстегивает пиджак.
— С точки зрения механики все вроде бы было нормально. Во время утреннего рейса над морем пилот не сообщал ни о каких неисправностях, а на предыдущей неделе самолет прошел полное техническое обслуживание. Я видел послужной список Мелоди — он совершенно безупречен. Хотя исключать ошибку пилота никогда нельзя. Данных черных ящиков пока нет, но мне дали возможность ознакомиться с записями диспетчерской службы. Там тоже все чисто — никаких сообщений о неисправностях или сигналов бедствия.
— Стоял густой туман, — напоминает Скотт.
Майкл хмурится:
— Это только кажущаяся проблема. Возможна небольшая турбулентность из-за разницы температур, но не более того. Что же касается полета по приборам, то для современных самолетов это нормальная практика, которая не считается фактором риска.
Скотт видит, как с северной стороны появляется вертолет и летит вдоль реки. Он находится слишком далеко, чтобы можно было расслышать шум винтов.
— Расскажите мне о ней, — просит Скотт.
— Об Эмме? Знаете, когда у вас появляются дети, вы думаете: «Раз я ваш отец, значит, вы должны быть похожими на меня». Но это не так. Вы просто проводите часть жизни рядом с ними и, возможно, учите их разбираться в каких-то вещах. Вот и все. — Майкл бросает окурок на влажную землю и наступает на него. — А вы… Вы можете рассказать мне что-нибудь — о полете, о ней?
«О последних моментах ее жизни» — вот что он имеет в виду.
Скотт раздумывает над тем, что он может сказать Майклу. Что его дочь принесла ему выпить? Что шел бейсбольный матч, двое миллионеров, сидящие рядом, о чем-то разговаривали, а жена одного из них болтала о шопинге?
— Она делала свою работу, — отвечает Скотт. — Полет продолжался восемнадцать минут, верно? А я попал на борт буквально перед тем, как убрали трап.
— Понимаю, — говорит Майкл и низко наклоняет голову, чтобы скрыть свое разочарование.
— Она была очень добрая, — добавляет Скотт.
Мужчины еще некоторое время стоят молча. Затем Майкл кивает и протягивает Скотту руку. Тот пожимает ее, думая, что еще следует сказать в этой ситуации, как выразить свое сочувствие. Но Майкл, почувствовав его нерешительность, поворачивается и уходит.
Агенты подходят к Скотту, когда он направляется к такси. Первым идет О’Брайен, за ним шагает Гэс Франклин. Его рука лежит на плече фэбээровца, словно он хочет сказать: оставь парня в покое. Следом за ними спешит сотрудник комиссии по ценным бумагам и биржам. Скотт вспоминает, как его представляли — агент Хекс.
— Мистер Бэрроуз!
Скотт останавливается, держа руку на дверце такси.
— Нам очень не хотелось беспокоить вас сегодня, — говорит Гэс.
— Речь не идет о «беспокойстве», — возражает О’Брайен. — Мы всего лишь делаем свою работу.
Скотт неопределенно пожимает плечами.
— Давайте сядем в машину, — предлагает он. — Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь заснял наш разговор на камеру.
Такси — не седан, а мини-вэн. Скотт сдвигает в сторону заднюю дверь и, нырнув в салон, устраивается на сиденье. Остальные, переглянувшись, тоже забираются внутрь.
— Спасибо, — говорит Скотт. — Меня еще не снимали при помощи спецтехники с вертолета, и я жил прекрасно.
— Да, мы заметили, что вы не очень-то любите телевидение, — хмыкает О’Брайен.
— И вообще средства массовой информации, — добавляет Хекс.
— Как идет расследование? — интересуется Скотт, обращаясь к Гэсу.
Тот смотрит на водителя-сенегальца.
— Вы не могли бы ненадолго выйти и дать нам поговорить? — спрашивает Франклин.
— Это мое такси.
Гэс достает из кармана бумажник и протягивает водителю двадцать долларов, а затем, убедившись, что трюк не сработал, — еще двадцать. Взяв деньги, сенегалец вылезает из машины и прикрывает дверь.
— Со стороны Каймановых островов идет ураган «Маргарет», — сообщает Гэс Скотту. — Нам пришлось временно прекратить поисковые работы.
Скотт закрывает глаза. Маргарет. Мэгги.
— Такие дела, — подытоживает Гэс. — Ирония судьбы. Вы ведь знаете, ураганы принято называть женскими именами.
— Я вижу, вы сильно расстроены, — замечает О’Брайен.
Скотт, прищурившись, пристально смотрит на агента.
— Женщина погибает в авиакатастрофе. А теперь на район, где произошла трагедия, надвигается ураган, который носит то же имя, что и она. Как, по-вашему, я должен реагировать?
— Какие у вас были отношения с миссис Уайтхед? — спрашивает Хекс.
— У вас, ребята, предвзятый взгляд на эту историю.
— Вы так считаете? — В голосе О’Брайена отчетливо звучат нотки сарказма. — Вероятно, причиной этого является наше глубокое убеждение в том, что все люди лгут.
— Если бы я так думал, то вообще не стал бы с вами разговаривать, — отрезает Скотт.
— Да что вы говорите? Это даже забавно, — иронизирует О’Брайен.
— Это не игра, — мрачно произносит Гэс. — Погибли люди.
— При всем уважении, — замечает О’Брайен, обращаясь к Франклину, — ваше дело — выяснять технические причины падения самолета. А все остальное, в том числе человеческий фактор, — наша забота.
— Правда, эти два аспекта могут быть тесно связаны, — добавляет Хекс.
Скотт откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза. Травмированное плечо его уже почти не беспокоит, но в голове нарастает пульсирующая боль — вероятнее всего, это реакция на смену атмосферного давления.
— По-моему, он заснул, — говорит Хекс, внимательно разглядывая лицо Скотта.
— А ты знаешь, кто обычно засыпает в полицейском участке? — обращается к нему О’Брайен.
— Тот, кто совершил преступление.
— Вам, парни, впору выступать на радио, — сердито ворчит Гэс. — В утреннем спортивном выпуске. Там ведущие — такие же трепачи, как и вы. Или в восьмичасовой программе про погоду и пробки.
О’Брайен хлопает Скотта ладонью по груди.
— Мы подумываем о том, чтобы обзавестись ордером и взглянуть на ваши картины.
Скотт открывает глаза.
— Ордером? Чтобы посмотреть на картины?
— Ну да. Это такой листок бумаги, подписанный судьей. Он дает нам возможность ухватить всяких гнусных типов, — поясняет О’Брайен.
— Приходите в четверг вечером, — предлагает Скотт. — Я разолью по картонным стаканчикам белое вино и приготовлю тарелки с сухариками. Вам когда-нибудь приходилось бывать на открытии выставки в картинной галерее?
— Я бывал даже в чертовом Лувре! — рявкает О’Брайен.
— Расследование веду я, — жестко произносит Гэс. — Поэтому никто ничего не будет делать, не поговорив предварительно со мной.
Скотт смотрит в окно машины. Все участники погребальной церемонии уже разошлись. Могила представляет собой вырытую в земле яму, которую заливает моросящий дождь. Двое работников кладбища в плащах, укрывшись под кроной растущего неподалеку от места захоронения вяза, курят сигареты «Кэмел».
— Какое, по вашему мнению, практическое значение могут иметь мои картины? — интересуется Скотт.
Ему действительно хочется это знать. Ведь он провел (или потратил?) целых двадцать пять лет, накладывая краски на холст в тщетной надежде привлечь внимание других людей, но до сих пор так и не преуспел.
— Дело не в том, какие они, — говорит О’Брайен. — Дело в том, о чем они.
— Вы пишете картины, изображающие катастрофы, — поясняет Хекс. — Мы узнали об этом от вашего агента. Сюжеты ваших картин — автомобильные аварии, крушения поездов и тому подобное.
— А это, — подхватывает О’Брайен, — уже может представлять для нас определенный интерес. Возможно, вам надоело рисовать картины про катастрофы, и вы решили устроить что-нибудь похожее на один из ваших сюжетов в действительности?
Скотт смотрит на Хекса и О’Брайена с неподдельным интересом. Его искренне удивляет их странный образ мыслей, позволяющий видеть возможность заговора и злого умысла там, где ни о чем подобном не может быть и речи. Затем переводит взгляд на Гэса, который массирует себе переносицу, словно пытается избавиться от боли.
— И как вы это себе представляете? — снова обращается Скотт к Хексу и О’Брайену. — Я имею в виду, чисто практически. Художник, у которого за душой ни гроша, держащий дома трехногого пса. Каким образом он может устроить такое?
— Такие вещи случаются довольно часто, — заявляет О’Брайен. — В головах маленьких людей, живущих в крохотных квартирках, рождаются чудовищные замыслы. Они начинают их обдумывать, ходят по выставкам оружия, ищут в Интернете инструкции по изготовлению самодельных бомб.
— Я ничего в Интернете не ищу.
— Другие часами сидят в библиотеках. «Заметьте меня, обратите на меня внимание» — вот их мотив. И еще месть.
— Кому? За что?
— Всем. Своим матерям. Богу. Какому-нибудь типу, который когда-то поимел их в спортзале.
— Прямо в спортзале? — уточняет Скотт. — На глазах у всех?
— Вы смеетесь, а я, между прочим, говорю серьезно.
— Да нет, вовсе не смеюсь. Просто мне интересно, как работает ваш мозг. Я, например, привык думать об образах, о цвете. Поэтому ваши умственные построения мне в новинку.
— А почему вы выбираете для своих картин такие странные сюжеты? — спокойно спрашивает Гэс.
— Видите ли, я сам толком не знаю, — отвечает Скотт. — Когда-то я писал пейзажи. А потом… что-то изменилось. Мне кажется, я просто пытаюсь понять, как устроен этот мир. Когда вы молоды, то надеетесь, что ваша жизнь сложится хорошо — по крайней мере, допускаете такую вероятность. Вам кажется, что можете управлять происходящими событиями. Вы считаете, что важно найти свой путь, хотя иногда на самом верху оказываются люди, которые добились успеха благодаря счастливому стечению обстоятельств. Им просто везет. Но на моем пути встали кукурузный виски и моя неудачливость.