— Я имею в виду не тех, кто разговаривает со мной по служебной необходимости, а другую ситуацию. Представьте себе вечеринку или деловую встречу. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь думал обо мне так: «Вот человек, который может привнести кое-что полезное в общую дискуссию, высказав свое мнение».
Скотт закрывает очередной футляр с губной помадой и отступает на шаг назад, чтобы оценить свою работу.
— Как-то раз, когда мне было семь лет, я убежал из дома, — говорит он. — То есть не то чтобы совсем сбежал, а просто залез на дерево на заднем дворе и затаился. «Я им покажу, они у меня попляшут», — думал я о своих домашних. Не помню, почему это случилось — наверное, за что-то на них обиделся. Мама заметила меня из окна кухни — мальчика, сидящего на ветке с рюкзаком на плечах и с подушкой под мышкой. Я смотрел на нее очень сердито, но она, не обращая на меня внимания, продолжала готовить ужин. Потом я увидел, как все сели за стол и стали есть — мама, папа, моя сестра. «Передай мне, пожалуйста, печенье», — говорили они друг другу. Потом, помыв посуду, стали смотреть телевизор. А я, сидя на дереве, начал мерзнуть.
Скотт на некоторое время умолкает и наносит на стену несколько штрихов углем.
— Вы когда-нибудь пробовали спать на дереве? — спрашивает он немного погодя. — Это очень трудно. Чтобы заснуть на дереве, нужно быть пантерой. Свет в окнах поочередно стал гаснуть. Я забыл захватить с собой еду, и свитер тоже. В общем, еще через некоторое время слез с дерева и пошел домой. Задняя дверь была не заперта. Мама оставила на столе тарелку с едой и записку: «Мороженое в холодильнике». Я поел в темноте, а потом поднялся наверх и лег спать.
— Ну и что?
— Ничего. Просто в моей жизни был такой эпизод.
Скотт чертит углем по стене, изображая тень. Лейла, лежа на боку, поднимает вверх руку и ногу.
— В новостях сказали, что тот мальчик, которого вы спасли, перестал говорить. Вроде бы после авиакатастрофы он не произнес ни слова. Не знаю, откуда телевизионщикам это известно, но так они утверждают.
Скотт потирает лицо, оставляя угольные пятна на виске.
— Когда я пил, — сообщает он, — то болтал без умолку. Трещал без конца. Мне казалось, я говорю то, что люди хотят слышать. Или провоцировал их, дерзил им, считая необходимым высказывать правду в глаза.
— Какой напиток вы предпочитали?
— Виски.
— Это очень по-мужски.
Скотт снимает колпачок с желтого маркера и задумчиво проводит им линию на большом пальце своей левой руки.
— А когда я бросил пить, то перестал и болтать, — продолжает он. — Что, собственно, я мог сказать? Для того чтобы говорить, нужен — не знаю, как это объяснить, — оптимизм, что ли. Я перестал понимать, в чем вообще цель общения. Имеет ли хоть какое-то значение, что именно мы говорим друг другу и для чего это делаем? Вот такие мысли приходили мне в голову.
— У того, о чем вы сейчас говорите, есть название, — замечает Лейла. — Обычно такое состояние называют депрессией.
Скотт откладывает маркер и медленно поворачивается кругом, оценивая сделанное. Теперь, когда комната приобрела цвет, глубину и форму, на него вдруг наваливается страшная усталость. Он замечает, что Лейла сняла платье и лежит на диване совершенно нагая.
— Вижу, вы не шутили насчет белья, — говорит Скотт.
Лейла улыбается:
— Всю ночь я была счастлива, зная, что у меня есть секрет. Все говорили про катастрофу самолета, гадали, из-за чего это произошло. Может, теракт или некая тайная организация начала кампанию под лозунгом «Убей богатенького»? А если какие-нибудь типы из Северной Кореи, чьи деньги отмывал Киплинг, решили расправиться с ним, чтобы он их не сдал? Жаль, что вас там не было. Потом разговор принял другое направление. Все эти набитые деньгами представители элиты стали рассуждать про мальчика — про то, заговорит он когда-нибудь или нет. И про вас тоже.
Лейла пристально смотрит на Скотта. Он идет в кухню и, открыв кран, смывает над раковиной остатки угля и помады со своих рук. Когда он возвращается в гостиную, видит, что диван пуст.
— Я здесь, — доносится голос Лейлы из спальни.
Скотт на минуту задумывается о том, что должно случиться после того, как он присоединится к хозяйке апартаментов, лежащей в постели. И идет в кабинет, где стены все еще остаются белыми. Это вызывает у него неприятное ощущение назавершенности проделанной работы. Поэтому он прижимается торсом, покрытым пятнами угля, помады и свеклы, к штукатурке, оставив на ней отпечаток своего тела. Потом он подходит к столу и снимает телефонную трубку.
— Я вас разбудил? — спрашивает он, когда Элеонора отвечает на его звонок.
— Нет. Мы уже встали. Ребенку приснился кошмар.
Скотт представляет себе, как маленький мальчик беспокойно ворочается в постели.
— А что он сейчас делает?
— Ест овсянку. Я пыталась снова его уложить, но он так и не заснул.
— Я могу с ним поговорить?
Скотт слышит, как Элеонора откладывает трубку. Затем до него доносится приглушенный звук ее голоса — она окликает мальчика. Чувствуя, как на него снова наваливается страшная тяжесть, Скотт, растягивая телефонный провод, ложится на пол. Еще через несколько секунд трубка на другом конце стукается о нечто твердое, а затем Скотт слышит чье-то дыхание.
— Привет, приятель, — произносит Скотт и делает небольшую паузу. — Это Скотт. Похоже, мы с тобой оба сегодня рано проснулись. Говорят, тебе приснился плохой сон?
Скотт слышит, как Лейла в спальне включает телевизор и находит 24-часовой новостной канал. Джей-Джей продолжает молча дышать в микрофон.
— Я тут подумал, заехать ли мне проведать тебя, — предлагает Скотт. — Ты мог бы — я не знаю — показать свою комнату. В городе сейчас жарко. Твоя тетя говорит, что вы живете недалеко от реки. Я бы поучил тебя бросать камни так, чтобы они прыгали по воде, или…
Скотту вдруг приходит в голову, что он сморозил глупость: «давай-ка пойдем с тобой к другой большой воде». Возможно, мальчик всякий раз вздрагивает, нажимая на рычаг унитаза.
— Знаешь, что помогает мне преодолеть страх? — спрашивает Скотт. — Подготовка. Надо просто понять, что нужно делать, и действовать правильно. Например, если на человека нападает медведь, нужно притвориться мертвым. Ты это знал?
Скотт чувствует, как страшная тяжесть давит ему на плечи все сильнее.
— А если лев? — спрашивает мальчик.
— Насчет льва точно не знаю. Но давай сделаем так. Я все выясню и расскажу тебе, когда мы увидимся. Ладно?
Следует долгое молчание.
— Ладно, — тихо произносит ребенок.
Трубку снова берет Элеонора.
— Ничего себе, — удивленно говорит она. — Прямо не знаю, что сказать.
Наступает тишина. Скотт тоже не может подобрать подходящие слова. Тем не менее для него совершенно очевидно: что бы ни утверждали психологи, мальчик будет разговаривать только с ним, и ни с кем другим.
— Я сказал, что навещу его, — говорит наконец Скотт. — Вы не против?
— Что вы, конечно, нет. Он будет… мы будем рады.
Скотт улавливает в ее голосе нотки напряжения.
— А как насчет вашего мужа? — интересуется он.
— Он вообще мало кому радуется.
— А вам?
Снова пауза.
— Иногда.
Еще некоторое время оба, Скотт и Элеонора, молчат. Из спальни, в которой находится Лейла, доносится какой-то звук, похожий на вздох, но Скотт не может определить, издала ли его хозяйка апартаментов или это всего лишь шум телевизора.
— Ладно, — говорит он. — Скоро взойдет солнце. Постарайтесь хоть немного поспать днем.
— Спасибо за звонок, — отвечает Элеонора. — Хорошего вам дня.
Услышав эти слова, Скотт невольно улыбается.
— И вам тоже.
Повесив трубку, Скотт еще некоторое время лежит на полу, борясь со сном, затем, сделав над собой усилие, поднимается на ноги. Он идет на звук телевизора. На ходу снимает с себя футболку, трусы и бросает их на пол. Потом начинает подряд нажимать на все попадающиеся ему по дороге выключатели, гася свет в одной комнате за другой. Затем исчезает в ванной комнате. Когда он появляется оттуда и входит в спальню, Лейла лежит на кровати на боку, чуть приподняв бедро — она прекрасно знает, что в этой позе выглядит весьма соблазнительно, — и с преувеличенным вниманием смотрит на экран. Немного озябший Скотт забирается в постель. Лейла выключает телевизор. Солнце еще только начинает выглядывать из-за горизонта. Скотт ложится головой на подушку. Лейла сначала протягивает к Скотту руки, а потом вся придвигается к нему, ложится поперек его бедер и туловища. Изогнувшись, она находит губами его шею и кладет ладонь ему на грудь. Ее внушительный бюст касается плеча Скотта. Тело у Лейлы упругое и горячее.
— Тебе ведь нравится разговаривать со мной, правда? — обольстительно шепчет она, дыша Скотту в ухо.
Но Скотт не слышит ее — он уже спит.
Картина № 4
Поначалу тому, кто смотрит на нее, кажется, что это просто белый холст, покрытый грунтовкой. Однако, если подойти ближе, можно заметить, что белизна имеет рельеф. Словно грунтовка наложена неровно и на ней в некоторых местах получились возвышения — вроде крохотных горных хребтов. А кое-где — такие же крохотные долины. Потом под белой краской начинают угадываться цвета, и у смотрящего на полотно возникает ощущение, будто под слоем белизны что-то спрятано. Впрочем, рассмотреть чего-либо на картине невозможно. Зато смысл изображения можно понять, если закрыть глаза и пощупать его. Пальцы угадывают очертания полуразрушенных зданий. Воображение само дорисовывает все остальное: пламя, город, лежащий в руинах. А потом снег, засыпающий обгорелые здания и человеческие тела.
Общественное/личное
Его будит автомобильный гудок, длинный и настойчивый. Лейла ушла. Скотт встает с кровати и голый подходит к окну. Внизу он видит припаркованный у обочины телевизионный фургон со спутниковой антенной.
Итак, они его нашли.
Отойдя от окна, Скотт берет пульт и включает телевизор. На экране возникает изображение белого трехэтажного дома с голубоватыми стеклами окон. Он расположен на засаженной деревьями нью-йоркской улице. Это тот самый дом, в котором находится Скотт. Внизу экрана идет бегущая строка. Мелькают слова и цифры. NASDAQ снижается на 13 базисных пунктов, индекс Доу-Джонса растет на процент с небольшим. Всю левую сторону экрана занимает изображение сидящего в студии Билла Каннингема. Он чуть наклонился вперед, к объективу камеры.