Опустив глаза, Скотт какое-то время молча смотрит на свои руки, а затем продолжает:
— Я сидел в кресле у окна и смотрел на крыло. Сначала мы летели в тумане, но потом туман рассеялся. А может, мы просто поднялись над ним. Было уже совсем темно, наступила ночь. Я посмотрел на Мэгги, и она улыбнулась мне. Рэйчел сидела рядом с ней в наушниках и слушала музыку, а мальчик спал, укрытый одеялом. Опять-таки не знаю, почему, но я решил, что Мэгги будет приятно, если я сделаю набросок портрета ее дочери. Поэтому я вынул блокнот и стал рисовать.
Скотт вспоминает задумчивое выражение лица Рэйчел и странную, недетскую печаль в ее взгляде. Потом на память приходит момент, когда она с матерью приходила к нему домой, чтобы посмотреть картины, висящие в сарае, — угловатая девочка с великолепными волосами.
— Когда мы набирали высоту, — продолжает Скотт, — самолет пару раз тряхнуло, но не слишком сильно, так что никто не обратил на это особого внимания. Охранник сидел впереди рядом со стюардессой на откидном кресле. Но как только погасло табло, он встал.
— И что же было дальше?
— Ничего. Он просто стоял — и все.
— Просто стоял? И ничего больше?
— Ну да.
— А вы рисовали?
— Да.
— А потом?
Скотт качает головой. Он помнит, как внезапно выронил карандаш и нагнулся, чтобы его поднять, но тот покатился по полу. Однако то, что произошло перед этим, не сохранилось в его памяти. В самолете человеку кажется, что он сидит перпендикулярно поверхности земли или почти так, даже когда воздушное судно дает крен. И только выглянув в окно, он понимает, что пилот заложил вираж.
Самолет резко накренился. Карандаш упал на пол. Скотт расстегнул ремень безопасности и потянулся за ним, но карандаш покатился по полу, словно мяч с крутого склона. Затем Скотт выпал из кресла и ударился обо что-то головой.
— Я не знаю.
Скотт смотрит на Франклина, а тот, в свою очередь, на О’Брайена.
— У меня вопрос, — говорит Гэс. — Не про катастрофу. Про ваши картины.
— Ладно.
— Кто та женщина?
— Какая женщина? — недоумевает Скотт.
— Я заметил, что на всех картинах присутствует женщина, причем, кажется, одна и та же. Кто она?
Скотт медленно выдыхает и смотрит на Элеонору. Ее взгляд устремлен на него.
— У меня была сестра, — отвечает он. — Она утонула. Когда мне было… когда ей было шестнадцать лет. Решила ночью искупаться с другими подростками в озере Мичиган — обычная детская глупость.
— Извините.
— Ничего.
Скотту жаль, что он не в состоянии сказать о гибели сестры нечто более значительное, однако нужные слова не приходят.
Позже, когда Джей-Джей уже спит, Скотт, отозвав Гэса в сторону, интересуется:
— Как по-вашему, все прошло нормально?
— Это была полезная беседа, благодарю вас.
— Насколько полезная? — уточняет Скотт.
— Нам удалось выяснить важные детали. Кто где сидел. Что люди делали, как себя вели.
После того как вертолет улетел и Скотт и Элеонора остались одни, что-то произошло. Оба словно вдруг вспомнили — они ведь совершенно чужие друг другу люди. Иллюзия последних суток, в течение которых им казалось, что дом Элеоноры — маленькая крепость, где они могут спрятаться от окружающего мира, рассеялась как дым. В конце концов, Элеонора — замужняя женщина, Скотт — человек, который спас ее племянника. Что они знают друг о друге? Как долго он собирается оставаться у нее в гостях? Хочет ли она, чтобы он был здесь еще какое-то время? Желает ли, наконец, этого сам Скотт?
Между ними возникла какая-то неловкость, натянутость. Поэтому, когда Элеонора занялась готовкой, Скотт сказал, что не голоден и хочет пойти прогуляться, чтобы немного развеяться.
Он бродил по окрестностям, пока не стемнело. Уже под вечер Скотт вышел на берег реки и долго стоял там, наблюдая, как голубая вода постепенно становится черной, а солнце, уходящее за горизонт, сменяет луна. Ему в очередной раз показалось, что за последние несколько недель он стал другим человеком.
Когда Скотт вернулся, позвонил Гэс.
— Хочу вам кое-что сказать, — звучит в трубке его голос. — Об этом еще никто не знает, но самописец поврежден. Не совсем уничтожен, но повреждения серьезные, так что извлечь данные будет непросто. У меня над этим сейчас работают шестеро парней, а губернаторы двух штатов звонят мне каждые пять минут, желая знать, как продвигается дело.
— Боюсь, что здесь я вам ничем не могу помочь.
— Понятно. Я сообщаю о данном факте просто потому, что вы имеете право это знать. Все остальные пусть катятся к черту.
— Я расскажу Элеоноре.
— Как там ребенок? Извините, что не поинтересовался раньше.
— Ну, он практически не говорит. Но, похоже, рад тому, что я здесь. Возможно, мое присутствие окажет какой-то терапевтический эффект. Что касается Элеоноры, то она сильная женщина.
— А как ее муж? Что-то я его не видел.
— Сегодня утром он собрал вещи и уехал.
В трубке надолго повисает тишина.
— Надеюсь, мне не надо объяснять вам, как это будет выглядеть, — говорит наконец Гэс.
Скотт кивает, но его собеседник этого, разумеется, не видит.
— С каких пор «как это будет выглядеть» стало важнее того, чем «это» является на самом деле? — интересуется Скотт.
— Я полагаю, с две тысячи пятнадцатого года, — отвечает Гэс. — Особенно после того, как вы выбрали не самое лучшее место для укрытия, и это стало предметом обсуждения в СМИ. Богатая наследница и все такое — телевидение и газеты не могли не раздуть эту историю до небес. Я посоветовал вам найти место, где вы сможете пересидеть поднявшийся шум, а не стать героем репортажей желтой прессы.
Скотт устало потирает глаза.
— Ничего не было. То есть хочу сказать, что она разделась и забралась ко мне в кровать, но я не…
— Мы говорим не о том, что было и чего не было, — перебивает Скотта Гэс, — а о том, как все это выглядит со стороны.
Утром Скотт, услышав, как Элеонора возится на кухне, спускается вниз. Она стоит у плиты и готовит завтрак. Мальчик играет на полу в коридоре. Скотт молча усаживается рядом с ним и берет в руки игрушечный грузовик-цементовоз. Какое-то время они играют вместе, катая машинки по деревянным половицам. Затем Джей-Джей вытаскивает из рюкзака плюшевого мишку и протягивает его Скотту.
Мир за пределами дома живет своей обычной жизнью. Те, кто внутри, тоже выполняют обычные ежедневные ритуалы, делая вид, будто ничего особенного не произошло.
Эмма Лайтнер11 июля 1990—26 августа 2015
Важно было установить определенную дистанцию и жестко ее придерживаться. Следовало улыбаться пассажирам и подавать им напитки. Смеяться их шуткам и говорить с ними о малозначительных вещах, иногда слегка флиртовать. Для них красивая и приветливая стюардесса была таким же атрибутом роскоши, как и частный самолет. Девушка с ослепительной улыбкой, обслуживающая людей, которые чувствовали себя королями, сидя в мягких креслах и разговаривая сразу по трем мобильникам. Ни в коем случае нельзя давать им номер своего телефона. Разумеется, речь не шла и о том, чтобы заниматься сексом на борту с интернет-магнатом или звездой баскетбола. И еще — ни в коем случае нельзя принимать приглашения встретиться в более комфортной обстановке, даже получив приглашение посетить чей-то личный замок в Монако. Стюардесса должна с самого начала вести себя так, чтобы любому сразу же становилось ясно: она — профессионал в своем деле, а не проститутка. Нужно соблюдать служебные правила и не нарушать определенные границы. В противном случае в мире богатых людей легко можно сбиться с пути.
В свои двадцать девять лет Эмма Лайтнер, работая в авиакомпании «Галл-Уинг», успела побывать на всех континентах — кроме разве что Антарктиды. Ей доводилось общаться на борту самолета с кинозвездами и арабскими шейхами. Она летала с Миком Джаггером и Коби Брайантом. Однажды после перелета из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк Канье Уэст догнал ее на летном поле и попытался вручить ей браслет с бриллиантами. Разумеется, Эмма его не взяла. Ей к тому времени давно уже перестало льстить мужское внимание. Пассажиры, по возрасту годящиеся ей в дедушки, регулярно говорили, она будет иметь все, что захочет, если поужинает с ними где-нибудь в Ницце или в Риме. Иногда Эмма объясняла это воздействием высоты, риском, с которым так или иначе связан любой авиаперелет. Однако в глубине души она понимала, что на самом деле подобные предложения — всего лишь выражение высокомерия богачей, считающих возможным купить все, что угодно. Для таких клиентов Эмма была чем-то вроде «бентли», или квартиры в дорогом кондоминиуме, или пачки жевательной резинки.
Для пассажиров-женщин Эмма была одновременно угрозой и предупреждением. Они воспринимали ее как потенциальную похитительницу мужей или, что еще хуже, некое напоминание о том, каким был их собственный путь к статусу супруги богатого мужчины. Проходя по салону, Эмма чувствовала на себе их неприязненные взгляды. Ей приходилось терпеть болезненные уколы безжалостных язычков дам в огромных противосолнечных очках, когда они возвращали поданные напитки и заявляли, что в следующий раз ей следует готовить коктейль тщательнее. Эмма обладала не только привлекательной внешностью, но и многими навыками. Она знала, какие вина лучше всего сочетаются с рагу из бычьих хвостов или с копченой олениной, умела безукоризненно складывать салфетки в виде лебедя, приготавливать превосходный гимлет, делать искусственное дыхание и даже экстренную трахеотомию. Но для жен богатых мужчин это не имело никакого значения.
На больших самолетах работали от трех до пяти стюардесс. Пассажиров сравнительно некрупных воздушных судов Эмма обслуживала в одиночку. Одетая в элегантный голубой костюм с короткой юбкой, она, сверкая улыбкой, разносила напитки и демонстрировала особенности систем безопасности на лайнерах «Сессна Ситейшн Браво» или «Хокер 900 Экс-Пи».
«Аварийные выходы находятся там-то и там-то. Ремни застегиваются и отстегиваются вот так. В случае разгерметизации салона кислородные маски выбрасываются наружу автоматически. В экстренной ситуации ваше кресло может быть использовано в качестве плавсредства».