, волшебным образом забальзамированное и пролежавшее здесь, в ванне, мертвым не одно десятилетие.
Дверь не откроется. Нет, нет, нет…
Время словно бы остановилось, давая Яну возможность опомниться. И только-только он расслабился, только начал понимать, что дверь, должно быть, не заперта и можно спокойно выйти в спасительный коридор, к людям, подальше от этого нестерпимого ужаса, как вечно сырые, покрытые пятнами, воняющие тиной и рыбой руки мягко сомкнулись на его шее, неумолимо разворачивая его так, чтобы в свою последнюю минуту он ещё успел посмотреть в приблизившееся к нему на расстояние поцелуя мёртвое лиловое лицо. Лицо судьбы…
…Не знаю, каким образом, но уже через час после того, что произошло в 217-м номере гостиницы «Высотная», о таинственной смерти поэта было известно всему Красногвардейску. Попервоначалу, говорят, даже сграбастали в качестве подозреваемой саму Гилену Пацюк, предположив, что это именно она и удавила Голоптичего вследствие глубочайшего разочарования, охватившего её по причине несоответствия сексуальной репутации поэта его реальным возможностям, но журналистка, во-первых, тут же предоставила ментам своё неопровержимое алиби в лице местного предпринимателя и политика Альберта Лохопудренко, возглавлявшего в Красногвардейске филиал московского водочного завода «Кристалл», который немедленно прибыл в отделение и подтвердил факт их (сугубо деловой) встречи за стенами гостиницы в то самое время, когда там погиб Голоптичий, а во-вторых, московская стерва умудрилась каким-то образом дозвониться до своей телестудии и оттуда незамедлительно начали давить по всем каналам и на следователя Бахыта Кондомова, и на полковника Дружбайло, и на самих мэра с губернатором, так что часа через полтора после своего препровождения в отделение милиции Гилена Пацюк была с извинениями оттуда выпущена и на лучшем милицейском «форде» с мигалками возвращена в гостиницу. Быстренько собрав с дивана свои трусы и бюстгальтеры да ссыпав с тумбочки в сумку презервативы и сигареты, она связалась по мобильнику с Альбертом Лохопудренко, который тут же подогнал к дверям гостиницы темно-синий «Volkswagen» и увез её в областной центр, откуда, в отличие от красногвардейского вокзала, не раз в три дня, а каждый вечер уходило по два-три скорых поезда на столицу.
По пути они сделали тридцатиминутную остановку на обочине трассы, и Гилена хотя бы в малой степени компенсировала с предпринимателем дозу того удовольствия, которое ей так и не смог доставить из-за своей непредвиденной и таинственной гибели прыщеватый секс-символ Красногвардейска.
Час спустя она преспокойно села в купе полупустого спального вагона, поставила перед собой на столик бутылку коньяка, выложила плитку шоколада, сигареты и зажигалку, и, вычеркнув из памяти всё произошедшее за этот день, отбыла в свои московские будни.
В Красногвардейске же между тем продолжали происходить необъяснимые и весьма-таки страшные события, причём, начав своё кровавое дело с убийства поэта Голоптичего, невольно запущенная нами в момент нажатия пусковой кнопки «Pandemoniuma» мистическая мясорубка так уж и пошла для начала выкашивать тот литературный круг, который группировался вокруг профессора Водоплавова. Примерно часа полтора спустя после того, как потревоженный звонком Гилены Пацюк Ян вбегал в фойе гостиницы «Высотная», а я шёл к себе домой отсыпаться после ранней дороги из Заголянки, в комнате на втором этаже районного Дома культуры начали собираться члены литературной студии МГО во главе с самим Селифаном Ливановичем. Вообще-то они обычно сходились сюда часам к шести вечера, но в этот день их собрал в столь непривычное время обзвонивший всех Глеб Колтухов, пообещавший привезти тираж своей мемуарной книги под названием «Николай Рубцов: между преисподней и адом», которую он только что отпечатал в одной из типографий областного центра при спонсорской помощи Артёма Браздовского и Альберта Лохопудренко. Уж как ему удалось вытрясти из них деньги на это дело, останется известно только ему да Богу, но в тот момент, когда собравшиеся по его звонку студийцы уже начали томиться затянувшимся ожиданием и посылать по его адресу недвусмысленные пожелания, а профессор в четвертый раз подряд намекнул на то, что раз уж они собрались тут все вместе, то неплохо было бы по этому поводу чего-нибудь выпить, дверь с не сменяемой полвека табличкой «МГО СП» распахнулась и, сбросив с себя на пол гору упакованных в коричневую бумагу и перетянутых пластиковыми ленточками книжных пачек, в студию ввалился усталый, но счастливый Глеб, который, гордо посверкивая глазами, принялся тут же вынимать из них тёмно-фиолетовые томики и небрежно, словно бы ему это уже до чёртиков надоело, надписывать на них друзьям свои автографы.
— А Протопопов где? — поинтересовался он, отвлекаясь на мгновение от процедуры подписывания.
— Мишка? Так они с Саней Студенем позавчера в Пицунду укатили. Им Юра Глобусов туда по блату путёвки достал через московский Литфонд, вот они и уехали.
— Хороша была б Пицунда, если б не было там «Бунда», — заметил, глядя куда-то в угол, Водоплавов.
— Да там сейчас никого нет, — объяснил Хаврюшин. — После прошлогоднего рейда Гилаева на Сухуми, туда теперь никто и не ездит, побаиваются…
— А Стервовеликова с Голоптичим почему не видно? — окинул взором присутствовавших Колтухов.
— Никанор звонил мне сегодня утром из пригорода и сказал, что не сможет приехать, — пояснил секретарь литературной студии Валера Галопов. — Он там с кем-то из своих приятелей создаёт в Интернете электронную версию нашей газеты.
— А я слышал, будто он там себе какую-то бабёночку нашёл, — не без зависти в голосе заметил Плюшев. — Ей ещё и тридцати нет, а она уже года два как вдова. Муж погиб на 3–3 бис при взрыве метана. Помните, осенью позапрошлого года там была авария?..
— Короче, нас на бабу променял, — буркнул из своего угла полудремлющий, как всегда, профессор.
— Ну, а Ян куда подевался?
— А у Яна как раз в это время… — начал было опять говорить Плюшев, но в эту самую минуту в кабинете вдруг раздался прямо-таки панический визг телефона, и разговор на этом оборвался.
— Алло? — небрежно поднеся к уху трубку, проворчал Водоплавов, но, услышав первые слова звонившего, весь словно бы окаменел, а его налитое свекольной тяжестью лицо начало бледнеть и принимать какое-то незнакомо испуганное выражение. — Вы это точно знаете? Что?.. Видели, как его выносили?.. Ну-ну…
Он ещё какое-то время молча дослушивал говорившего, кивая в знак понимания услышанного, затем опустил трубку на колени и беззвучно уставился на своё окружение. И ни Колтухов, ни Галопов, ни кто-либо другой из студийцев не решились потревожить это его затянувшееся пугающее молчание, чтобы поинтересоваться, что же за сообщение услышал Селифан Ливанович, если оно его так шокировало.
Но профессор, в конце концов, очнулся и сам.
— Голоптичий погиб, — сказал он минуты две-три спустя внезапно осипшим, как при простуде или ангине, голосом и, протянув перед собой наугад руку, разжал пальцы и положил трубку мимо телефонного аппарата. — Только что его нашли в одном из номеров гостиницы «Высотная» со следами удушения на шее.
— Ни хрена себе! — аж подскочил со своего стула Галопов. — Вот это расклад! Доблядовался-таки Янчик. Докуролесил. А я ведь его предупреждал, что рано или поздно…
Но на него тут же со всех сторон зашикали повскакивавшие со своих мест престарелые красногвардейские поэтессы, и, презрительно фыркнув, он заткнулся.
— Помянуть бы надо, — выдержав для успокоения страстей некую паузу, изрёк Водоплавов. — Как на Руси принято…
Тут же собрали деньги и снарядили гонцов за водкой. Слава Богу, магазины были чуть ли не на каждом шагу, так что уже минут через пятнадцать посланники возвратились назад, звеня многочисленными бутылками.
— Опять ничего не взяли пожрать, уроды! — досадливо кривя губы, проворчал в углу кабинета Колтухов, видя, что из закуски ходоки принесли только две буханки чёрного хлеба да полуторалитровую бутылку пепси. Хотя на деле, конечно, он был убит вовсе не фактом отсутствия колбасы на столе и даже не вестью о неожиданной смерти своего товарища по литературе, а более всего тем, что эта самая смерть так бесповоротно заслонила собой торжество выхода его книги о Рубцове. Книги, на появление которой он возлагал такие большие надежды…
Началась пьянка.
Сначала поднимали стаканы в память о только что погибшем поэте, произнося многозначительные речи о том, что поэты всегда погибают первыми, потом несколько раз прошлись по адресу местной власти, которая по-прежнему не считала нужным финансировать работу литературной студии, а час спустя уже не говорили ни о ком другом, кроме как о критике Антоне Северском, опубликовавшем дня три тому назад в «Маяке» статью под названием «Нравственные критерии в творчестве современных писателей», в которой он опять задевал литературный уровень профессорских «Дневников», говоря, что они свидетельствуют о корпускулярности и раздробленности его сознания, а это, дескать, является характерным в первую очередь для тех, чей мозг основательно поражён многолетней алкогольной интоксикацией, из-за чего он оказывается не в состоянии удержать какую-либо большеобъемную мысль в её логической целостности. Ну, а, кроме того, писал далее в этой своей статье Северский, в сознании алкоголика дела всех других людей выглядят почти исключительно как мышиная возня, зато любое — даже самое что ни на есть ничтожное! — из предстоящих в перспективе ему лично дел гипертрофируется до размеров чуть ли не вселенского масштаба, и это очень хорошо видно по стихотворению Николая Рубцова «В горнице», где лирический герой, не вставая с кровати, наблюдает за тем, как его матушка носит в дом при свете ночной звезды с улицы воду. Зачем, задавался вопросом критик, матушке понадобилось среди ночи брать ведро и идти на улицу за водой? И почему при этом её великовозрастный сыночек ей не помогает? Причина, на его взгляд, заключалась в следующем. Во времена Николая Рубцова одним из самых страшных преступлений считалось самогоноварение, за которое тогда следовало весьма серьёзное уголовное наказание, так что народ в СССР вынужден был заниматься этим делом тайком, главным образом —