— Из чего же ты выводишь, что барыня в окно вылезла? Трава, что ли, под окном помята?
— Точно так-с, — опуская глаза, ответил старик.
— Виляешь! — грозно возвысила голос барыня. — Забыл, верно, что лгать мне нельзя! Все ваши шашни я знаю, даром что молчу! Известно мне и про твои проделки, как ты из сундука в кладовой беличьих шкурок себе на зимний камзол натаскал. Думаешь, верно, сшить, когда меня в склеп отнесут? — продолжала она, точно забавляясь испугом старика, который, побледнел и дрожа всем телом, упал на колени с поникшей головой. — Ладно, встань и говори все, что знаешь! — прибавила она, довольная действием своих слов. — Ну, выкладывай, что у тебя на уме насчет нашей беглянки? Увидим потом, казнить тебя или миловать.
— Все так думают, что молодая барыня, испугавшись угроз супруга сумасшедшей ее сделать и с доктором в чужие края отправить, задумала бежать и где-нибудь по соседству скрывается. К ней тут монашка из Почаева приходила.
— Знаю я про ту монашку. Это еще прошлой осенью было. Разве ее здесь опять видели? Почему мне не доложили? Я запретила ее пускать к молодой барыне.
— Никто ее здесь не видел, но она могла раньше с молодой барыней сговориться и, может, в лесу ее поджидала или в овраге.
— Все-то ты, старик, юлишь да путаешь! — с злой усмешкой прервала его барыня. — Все-то ты чужие слова повторяешь, а мне надо знать, что у тебя у самого на уме.
Ипатыч с отчаянной решимостью вымолвил:
— А если хочешь знать, сударыня, так я тебе вот что скажу: тут без кавалера дело не обошлось, вот что. Это все — молодого воробьевского барина штуки.
Серафима Даниловна ничего не возражала. На ее пергаментном лице не выразилось ни изумления, ни испуга, ни негодования, она только сосредоточенно сдвинула брови, как бы для того, чтобы лучше сообразить положение и, помолчав немного, спросила: послал ли Ипатыч в Воробьевку узнать, что там делается?
— Посылал-с расторопного парня, Агашкина внука. Из Воробьевки мужик на нашу мельницу за мукой приехал, наш Ефимка и вызвался с ним доехать, чтобы пустые мешки назад привезти.
— И что же, известно там про то, что у нас случилось?
— Тогда ничего еще не знали. Барин их еще почивал, а управитель уже давно поднялся, с женой горячий сбитень пил да при Ефимке в поле ушел. Наш парень его потом на пашне видел.
— И ночь дома провел?
— Дома-с. Все его видели, и вчера вечером, и сегодня утром. Ночь спал с женой в старой бане. Они, как барин приехал, туда перебрались. И сам барин никуда не отлучался.
— Из чего же ты выводишь, что воробьевский барин нашу Елену Васильевну выкрал? Совсем на то не похоже. Он ее не видел и не говорил с нею, с какой стати пустился он на такую опасную проказу — чужую жену похищать? Да еще у такого мужа, как наш Дмитрий Степанович.
На это Ипатыч ничего не возразил, но по его стиснутым губам да по глубокой морщине между седыми бровями нетрудно было понять, что он не отказывается от своего убеждения и что у него есть на то причины, которые нелегко будет заставить его высказать.
Впрочем, Серафима Даниловна настолько знала своего старого слугу, чтобы понимать, что если он молчит, то это еще не значит, что он не будет действовать, и, переждав немного, спросила: не послать ли уведомить Дмитрия Степановича о случившемся?
— Уж послано-с… на мызу Розальской. Там они теперь должны быть.
— Затеял, говорят, с каким-то головорезом наезд, чью-то девку выкрадывать?
— Это у них на воскресенье намечено, а перед тем к Розальской хотели заехать. Я туда внука послал. Приказал торопиться, на переменной лошади скакать. Если у Розальской не застанет, в Тульчин поедет, к воеводе.
— Настю допрашивал?
— Без ума от страха девка. Ревет, головой о стену бьется. Приказал ее стеречь, чтобы рук на себя не наложила.
— Ну, ступай себе! Будет что новенькое, приди доложить. Да мальчишку на вышку поставь, чтобы прибежал сказать, если кого издали увидит.
Но ни в тот день, ни в последующие не произошло ничего такого, о чем стоило бы старой барыне докладывать. Она непрестанно посылала то за Ипатычем, то за Дарьей, чтобы узнать про Настю: не надумала ли та что-нибудь открыть, но ей каждый раз отвечали, что Настя продолжает упорно повторять, что ничего не знает и не может понять, каким образом могла Елена Васильевна совершить свой побег.
«Дай срок, приедет барин, он ей язык-то развяжет», — ворчала старуха, проявляя все большее раздражение.
Из Воробьевки доходили прежние вести: барин с управителем имение объезжает, толкуют с мужиками о их нуждишках, купцов поджидают из Киева, чтобы с ними о продаже лесного участка перетолковать.
— И не слыхать, чтобы Владимир Михайлович на мерзавца Андрюшку гневался? Не ругал его? Не слышно там ни крика, ни бабьего рева?
— Ничего такого не слышно.
— Ну, ступай! Да не забудь сказать мальчишке: как увидит с вышки издали барина, пусть бежит доложить. Мне надо Дмитрия Степановича раньше всех повидать. Слышишь?
— Слушаю-с, — неизменно отвечал Ипатыч и уходил.
Как и барыня его, со дня на день он становился все мрачнее и молчаливее, а глядя на него, и весь дом замирал в трепетном ожидании страшной грозы.
X
В Тульчине, имении киевского воеводы Салезия Потоцкого, третий день шел пир горой по случаю съезда дворян с супругами, чадами к домочадцами, ввиду готовящегося сеймика для выбора послов на велим сейм в Варшаву, который, по всеобщему мнению (ввиду многих обстоятельств как внешних, так и внутренних), должен был иметь важные последствия для Речи Посполитой.
Дамы и девицы помоложе приехали повеселиться, потанцевать под звуки прекрасного оркестра, похвастать нарядами, привезенными из Варшавы и из Парижа, встретиться с воздыхателями и погулять с ними по аллеям старого парка, где было множество укромным уголков, располагающих к любовным признаниям. Более солидные пани спешили сюда, чтобы поделиться интересными новостями и местными сплетнями, которыми кишела окружающая среда мелкой шляхты, вращавшаяся вокруг магнатов, как планеты вокруг своих солнц, извлекая из них и свет, и теплоту.
И всюду как среди пышных дамских роб всевозможных цветов, расшитых золотом и серебром с драгоценными камнями, так и между парижскими кафтанами и национальными кунтушами из бархата и парчи, выступали черными пятнами сутаны представителей всемогущего духовенства, которое принимало деятельнейшее участие как в частной, так и в общественной жизни страны и никогда, ни при каких обстоятельствах, не покидало своей паствы, зорко наблюдая за нею, чтобы направлять ее мысли и действия к известной цели.
В этот день в числе гостей воеводы можно было встретить и двух епископов, покинувших свои комфортабельные дворцы, чтобы попировать у ясновельможного пана Салезия. Вот как всех интересовали приготовления к сеймику.
Епископы, разумеется, всюду занимали подобающие их высокому сану почетнейшие места: за столом — по обеим сторонам хозяйки, ясновельможной пани Анны, а в гостиной — на диване. Помещение им и их свите было отведено в парадных покоях замка, в так называемых королевских апартаментах, где проживали в бытность свою в Тульчине коронованные особы, удостаивавшие магнатов Щенсных-Потоцких своим посещением не один раз. f
Общество, собравшееся у воеводы, отличалось большим разнообразием и пестротою как по общественному положению и состоянию, так и по политическим взглядам и убеждениям.
В то время все в Польше занимались политикой. Ничтожнейший полуграмотный шляхтич, не умевший подписать свое имя, обладатель одной какой-нибудь крестьянской семьи, являвшийся в посольскую избу в изъеденном молью прадедовском кунтуше, мог сорвать сейм, то есть сделать его решения недействительными одним словом, часто пьяным и почти всегда подкупленным голосом, Понятно после этого, что магнатам, вершившим судьбы отечества, необходимо было задабривать в свою пользу клиентов перед сеймом, а отобедать или отужинать за одним столом, хотя бы в самом его конце, с ясновельможным паном воеводой считалось за большую честь.
Но так как тут собрались представители партий, готовые живьем пожрать друг друга, то можно себе представить, как быстро переходили в ссоры самым мирным образом начатые разговоры и как зорко надо было следить за тем, чтобы диспуты не перешли в драку, особенно после сытного обеда с многочисленными тостами и щедрыми возлияниями крепких напитков.
Для этого у хозяина были деятельные помощники в лице молодых дворских резидентов, проживавших здесь, не на респекте, как более почтенные личности из «загоновой» шляхты; они считали за счастье из-за вкусного стола и более или менее приличного помещения забавлять магната разговорами, составлять ему партию в карты или на бильярде, терпеливо выслушивать его рассуждения о политике и о грядущих судьбах отечества, которое каждый из них не стеснялся ощипывать и продавать врагам, насколько хватало ловкости и умения. Юнцы на дворской службе у магнатов несли весьма трудную, а подчас и неприятную службу, если взять в соображение необходимость подделываться ко вкусам и капризам бесчисленного их начальства: дворских маршалов, посессоров, диспозиторов, кастелянов, гувернеров, постоянно гостивших в замке монахов из соседних монастырей и тому подобного люда, не говоря уже о членах семьи магната, его детях, родственниках его и супруги с многочисленным штатом кастелянш, комнатных резиденток на респекте, воспитанниц, экономок, старших горничных, гувернанток, знатных иностранок и проч., и проч. Всем надо было угодить, ко всем ловко и почтительно подделаться, всякому и всякой сделаться нужным и приятным, не поступаясь при этом собственным гонором и соблюдая строжайший этикет в отношениях не только с высшими, но и с равными, и с низшими, с товарищами по службе, сообразно общественному положению каждого из них, состоянию их родителей и степени расположения и доверия к ним патрона.
Чтобы успешно подвигаться на службе в качестве комнатных дворских юношей, нельзя было быть ни дураком, ни зевакой, ни уродом, ни увальнем. Да и с умом, и красотой, без гибкости характера и без смекалки дворскому юноше трудно было сделать карьеру: для этого надо было обладать остротой соображения, искусством скрывать свои мысли и чувства, умением все сказать и сделать кстати, вовремя и с тактом.