Этот переход, вследствие которого человек не просто присутствует в слое, но формирует, определяет его, – симптом выхода из исторического поля, лежащий на стене времени. Отныне исторические места становятся в каком-то смысле завязками, первичными ступенями. К этому же процессу относится уменьшение различий между городом и деревней (которое не предвещает трансформацию сознания, но является ее следствием), а также удивительный, даже ошеломляющий рост численности человеческого рода – количественное изменение, влекущее за собой изменения качественные.
Рост населения Земли часто объясняют развитием техники, причем особенная роль отводится изобретению паровой машины. Однако не следует сводить взаимосвязь этих явлений к чисто причинно-следственной. Конечно же, возрастающая численность людей сопряжена с увеличением динамической эффективности, в особенности с миром труда, но не непосредственно, а через нечто третье, общее – то, что определяет взрывообразный процесс, в котором мы участвуем. Движение народонаселения, начало революции масс, очевидно, даже предшествует индустриальной революции. Это может быть подтверждено статистически. Массы в понимании XIX века заявили о себе политически и стратегически до того, как новый технический потенциал раскрылся в промышленном и экономическом отношении. Мануфактурное производство подготовило почву для появления паровой машины.
Из этого следуют выводы, касающиеся современности, причем оптимистические. По числу рабочих, толпящихся у ворот будущего, можно сделать предположение о масштабах работы, которая готовится к осуществлению.
Зоологии и палеонтологии тоже знакомо явление такого роста популяции. Оно свидетельствует о том, что вид добился оптимальных отношений с ареалом, сделал его своим. Отсюда следуют и большие преимущества, и опасности. Этот процесс не сможет протекать изолированно: он будет встраиваться в стиль эпохи, вытекать из него, дополнять его. Ни одно существо не способно образовать слой в одиночку.
Если рассматривать человека как духовное существо, то стиль его эпохи можно назвать одухотворяющим, в том смысле что даже материя становится «умнее». Конечно, она уже давно имеет такой потенциал и потому ничего не приобретает. Однако дух должен из нее высвободиться. Это может быть осуществлено двумя способами.
1. Человек как духовное существо представляет скрытую в материи потенцию в чистом виде, связывает ее и вплетает в мировой стиль, действуя наподобие художника или ремесленника.
2. Одухотворение как сила Земли охватывает человечество и приобщает к себе, просвечивая сквозь него и все им создаваемое, словно сквозь кружево. В этом случае материя в своей глубочайшей форме, в форме прапочвы, овладевает человеком как своим рабочим, заставляет его служить одухотворению мира. Монады вселенского и человеческого ума сливаются в гармонии. Мир как духовное творение, включающее в себя, кроме прочего, чистый аспект, ответит человеку глубочайшим эхо: «Это Ты».
Мы подошли ко второму подвопросу, который связан с чувством Земли в человеческой деятельности. То, что эта деятельность (по крайней мере, с недавних пор) может рассматриваться как слоеобразующая в геологическом смысле, заслуживает подробного рассмотрения.
Невзирая на внешнее сходство, несомненно отличие [человеческих сооружений] от чудесных панцирей диатомей и раковин аммонитов, от искусных построек бобров и термитов. На них дух Земли воздействует непосредственно.
Человека вполне можно рассматривать как руководящее ископаемое[90], как тип, представляющий определенный, пожалуй, совсем свежий слой. И в то же время он первое существо, которое производит земляные работы и археологические раскопки, желая узнать о своих зоологических, доисторических и исторических истоках. Он духовно проникает в им же образованный слой. Это отбрасывает новый свет и на пласт земли, содержащий следы его присутствия, и, вероятно, на всю планету.
В отношении этого процесса есть две точки зрения. С одной стороны, можно предположить, что прапочва желает быть одухотворенной и использует (кроме прочего) человека как средство достижения поставленной цели. Это был бы новый подход к одухотворению Земли в сравнении с тем многим, что уже сделано. Тогда задача и ответственность человека заключались бы в том, чтобы следить за непрерывностью процесса, не давать ему магически кристаллизоваться.
С другой стороны, можно предпочесть такую теорию: благодаря своему постоянно развивающемуся сознанию (которое не следует путать со свободой), человек пробился сквозь несколько слоев (верхний из них называется историей) к прапочве и начал одухотворять, приводить в движение некоторые ее части. Там, где он к ней прикасается, она дает ему мощный ответ.
Здесь и далее мы используем слово «прапочва» (Urgrund) по той причине, что для сегодняшнего человека оно более приемлемо, чем «мировой дух» (Weltgeist). В плане критики этого понятия следовало бы отметить три момента: оно прогрессивно, антропоцентрично и недооценивает роль естественной истории и истории Земли в мировой истории. Слова «творение» (Schöpfung) и «план творения» (Schopfungs plan) тоже могут использоваться лишь с учетом общей картины.
Фактически решение давно принято и уже действует – не важно, на улице или в кабинете. За каждой научной, в особенности материалистической, теорией сегодня скрывается вера в то, что бытие живет не в духе, а в прапочве, и что именно оттуда поднимается волшебная палочка. Вне зависимости от того, насколько этот взгляд соответствует истине, он о многом свидетельствует и имеет большую прогностическую ценность в отношении мирового настроения, которое в ходе своего развития предчувствует и создает действительность. Этот путь богат сюрпризами.
Итак, нам бы хотелось одновременно рассматривать человека как слоеобразующее существо и как руководящее ископаемое своей эпохи. То, что это возможно, объясняется двойственностью, которую создает стена времени, а также болью инициации. Здесь кроется причина того странного факта, что один и тот же процесс может восприниматься как высокодуховный и плоскоматериалистический, как большое достижение и еще большая потеря. Несомненно, позитивные компоненты возобладают: состоится новое рождение. Однако потребуются и жертвы: боль и утраты.
Под утратами подразумевается прежде всего ограничение свободы, сопровождаемое тем настроением, которое Гегель уже в начале формирования технического общества назвал «отчуждением» (Entfremdung). Напрашивается предположение, что это один из тех феноменов, которые влекут за собой выход из привычного дома истории. При этом отчуждение предвещает нечто большее, чем разрез между двумя формами общества и чем конец мироощущения, начавшегося с Геродота. Ницшевское «Бог умер» уже выходит из этой системы мер.
Дух Земли начинает меняться, и упомянутый разрез, конечно же, не случайно с невероятной силой проникает именно в тот слой, к которому принадлежит жизнь человечества. Не остается незадетым ни один индивид, ни один народ, ни одно культурное состояние, даже если они находятся в тибетских горах или еще дальше. Этим разрезом объясняется изменение геологической структуры Земли, по отношению к которому человек выступает и как свободный субъект, и как средство исполнения.
При таком рассмотрении большие столкновения между народами и перевороты внутри государств являются симптомами всеохватывающего беспокойства, имеющего отношение к основе бытия. Для человеческих институтов они значат меньше, чем для самого человека, и потому покидают рамки истории, принимая формы, близкие к геологическим процессам, чтобы больше не подчиняться правилам, которые исторический дух формулировал и утверждал на протяжении тысячелетий.
Должны ли мы закрыть вопрос о смысле этих потрясений цитатой: «Свободы уже на земле не найдешь»[91]? Безусловно, нет. Свобода в этом мире вечна, но ее концепция постоянно обновляется.
За чертой, за стеной времени она, вероятно, окажется тем, что здесь воспринимается как принуждение, и наоборот. Существуют точки и плоскости познания новой свободы. Им следует уделять внимание наравне с теми, в которых уменьшается страх, поскольку они будут расширяться.
В этой связи нужно задуматься о том, что духовный суверенитет во все времена был крайне редким исключением из правила. Независимость от политических и социальных движений масс с их общими местами и лозунгами, революциями и реакциями, от богов и священников, от присущей эпохе морали и науки – это всегда было редкостью, а сейчас особенно. Настоящие предрассудки невидимы.
Эта независимость не имеет ничего общего с сомнением [ради сомнения и готовностью культивировать его] любой ценой, кроме собственной шкуры, а также с той свободой, которая одновременно бесчинствует перед алтарями и путается в сетях грубых теорий или превращается перед Людовиком в великана, а перед Маратом – в карлика, демонстрируя свойства, многократно изученные нами на примере всех ее гротескных вариантов.
Эта независимость чужда активности, чужда стремлению к разрушению или к усовершенствованию мира и не связана с моралью, хотя и может быть определена как своего рода духовная корректность. Слово «корректность» следует понимать максимально широко, так чтобы оно относилось и к порядочности охотника, который травит зверя в соответствии с правилами, и к добросовестности таможенного служащего, который, прежде чем поднять шлагбаум, проверяет то, что пропускает, и требует заполнения декларации.
И еще одно отличие. Мы живем в век добровольцев, однако добровольность не связана со свободой или же связана только косвенно. Ей скорее предшествует уступка права требования духовного участия. В отдельных случаях это может приводить к печальным результатам. В целом же эпоха живет своими добровольцами. Глубоко проникнув в суть этого явления, Ницше заключил, что «хорошая война» лучше «хорошего дела»