На судейство пригласили Дамира Сбокова и Гришку Шевалдина, опять за что-то не уволенного Скороспеховым. Григорий притащил в пустой класс два полотенца, бачок с водой и цинковый обрез, чтобы было куда плеваться. Дамир Сбоков, вооружившись рулеткой, отмерил ринг и огородил столами.
Ну, поплыли, — сказал Колодкин и перепрыгнул через стол.
Выражение наивной доброты сошло с его мясистого лица, губы сжались. Прищуренные глаза напоминали лампочки карманного фонаря. Антон принял стойку и после команды Дамира «бокс» кинулся на эти яркие глаза и сжатые губы зная, что если победит сейчас, то победит и двадцатого, и для того, чтобы побеждать всю жизнь, надо побеждать каждое сегодня.
После первого раунда, обтирая ему лицо мокрым полотенцем, Григорий сказал тихо:
— Ты штык, Антоха!
Второй раунд он провел спокойнее, хранил силы скупо, как модница хранит деньги до решающей минуты, когда в продаже появятся самые модные кофточки. После раунда, приложив ему полотенце к разбитой губе, Григории шептал на ухо:
— Веди ближний бой, старина, у него грабли длиннее и масса больше, дальний бой ему выгоден. Видишь, какую он издали привесил тебе на губу сливу…
Антон все это знал, но не так просто было подойти близко к Колодкину. Дамир выкрикнул «бокс», и начался последний раунд. Антон прорвавшись все-таки сквозь перчатки Колодкина провел все три минуты около его массивного тела, не давая махать ручищами, и если бы кто из гостей знал, что в классе идет такой жестокий бой, непременно прибежал бы сюда из клуба. Вдыхая острый запах чужого разгоряченного тела, Антон работал хуками и апперкотами, разбивая глухую защиту. Он выжидал момент для удара, в который вложит оставшиеся силы. Наконец, инстинктивно уловив этот момент, он пригнулся и, распрямившись телом, дал снизу в подбородок.
Колодкин опустил руки и стоял, глядя на Антона широко раскрытыми глазами. Глаза уже не сверкали, и лицо было печальным и добрым. И это удивило Антона. Он тоже опустил руки
— Раунд! — крикнул Дамир. — По очкам выиграл Колодкин!
Колодкин вдруг качнулся, выставил руки, и рухнул на четвереньки, и стоял так долгую минуту, пока Григорий не кинулся вместе с Антоном и, подняв его, не усадил на табурет.
— Нокдаун… — произнес Колодкин. — Вот так фикус… Что же это со мной?.. Дамир, дай воды. А вы идите, ребята. — Он посмотрел на Антона и Григория. — Ничего страшного. Двадцатого все будет по-другому.
Антон снял перчатки. Одеваясь, сказал:
— Двадцатого будет точно так же.
— Мичман, бачок и обрез занесите на первый курс, — нахально велел Григорий Дамиру. — Я там брал у дневального.
В понедельник тринадцатого Антон выиграл у первокурсника «за явным преимуществом» еще до конца второго раунда. Сплетение примет, оказывается, сулило несчастье не ему. Он совсем не устал, не успел прочувствовать прелесть схватки, и было жаль, что так быстро. А в среду достался сильный и упрямый перворазрядник с четвертого курса, и у него Антон едва вырвал победу по очкам. Зато в пятницу он жестоким ударом уложил третьекурсника в нокаут еще в первом раунде, и за этот нокаут Пал Палыч побранил Антона, ибо не спортивно портить человеку физиономию, когда видишь, что выигрываешь «за явным».
Колодкин тоже шел, не оступаясь.
— Если он победит тебя двадцатого, то получит звание мастера спорта, — прикидывая что-то на пальцах, сказал Антону мичман Сбоков, вдруг подобревший после его третьей победы. — Он мечтает выйти из училища на флот мастером спорта. Потом, знаешь, у офицера не будет времени заниматься этим делом.
— А я мечтаю получить первый разряд, — пожал плечами Антон, очень теперь, после трех побед, независимый. — Видите, мичман, наши с Колодкиным мечты несовместны.
— Уж я-то лучше прочих знаю, о чем ты мечтаешь, — сказал Дамир, и в глазах его сверкнула старая неприязнь, но тут же погасла. — Можешь завтра записываться на увольнение.
— Так запросто отпускаете? — удивился Антон перемене.
— Что поделаешь, раз уж вы так влюблены друг в дружку, — поморщился мичман. — Власть старшины роты ничто пред властью любви.
— Не знал, что Нина в меня влюблена, — молвил Антон.
— Я устал выслушивать, — отмахнулся Дамир. — Каких только она в тебе идеальных качеств не поотыскивала… Что смотришь ананасом? Да, святой Антоний, обидно. Но насильно мил не будешь, это неспроста сказано. Молчи, молчи, я всю твою мысль понимаю. Однако посуди сам: зачем мне девушка, которая влюблена в другого?
— И вас кто-нибудь полюбит, — идиотски искренне посочувствовал мичману Антон.
— А может, меня и любят! — произнес Дамир, приподняв подбородок. — И не какая-нибудь, а очень красивая и достойная девушка. А то, что она не умеет играть на рояле, не так уж важно.
— Конечно, — охотно согласился Антон.
В субботу он провел время большой приборки в клубе, глядя, как дерутся коллеги. Так увлекся, что опоздал в строй на увольнение. Пытался мышкой прошмыгнуть на свое место, но мичман остановил его взглядом и кивнул головой в сторону кабинета. Антон поплелся в кабинет и уселся там в кресло командира роты Александра Филипповича Многоплодова, который, удовлетворяя страсть к спортивным зрелищам, возложил обязанности по увольнению личного состава на своего мичмана. Антон слышал команды, и топот роты, уходящей из коридора, и удар оснащенной сильной пружиной двери за последним уволившимся… Пришел Дамир, не сердито посоветовал:
— Слезь с чужого места, чемпион. Наглеешь. Антон убрался с командирского кресла.
— Можешь ей не звонить, — тихо и, похоже, страдая, сказал Дамир. — Не бледней, она уже знает, что ты придешь. Меня она тоже пригласила. Не возражаешь, Охотин?
— Не имею такого права, — сказал Антон.
Дамир глядел на него грустно и задумчиво. Он был человечен и понятен. Вот так вдруг и увидишь, что и старшины рог чувствовать умеют…
— Вроде по всем статьям образцовый военнослужащий, — сказал Дамир. — Краса и гордость. Почему же я всегда жду от тебя какой-то каверзы?.. Ладно, все прошло. Забудем, что было. Вот твоя увольнительная записка.
— Через КПП в одиночку не пускают, — сказал Антон.
— Я позвоню. Ступай к своей Ниночке и скажи, что я сразу приду, как управлюсь с делами. Веди себя прилично. Поменьше там бахвалься своим спортом. Да, у Колодкина ты выиграешь, это ясное дело…
— Конечно, — согласился Антон. — Но если вы у Нины будете называть меня на «ты», я тоже буду говорить вам «ты».
Дамир подумал, что ему выгоднее.
— Буду говорить тебе «вы», — решил он.
Антон вышел из кабинета и посмотрел, что написано в увольнительной. Оказалось, он уволен «насквозь», до двадцати трех часов воскресенья. Ловко. Мол, приди к одиннадцати побей Колодкина и гуляй дальше в свое удовольствие… Что с мичманом? Антон терялся в недоумении, неужели он до такой степени уважает спортсменов? Или его башка, наконец, просветлела и он понял, что девушку силком не удержишь, себе же хуже будет… А вдруг ему на Нину уже наплевать и та «красивая и достойная» сосредоточила в себе мичмановы мечты и чаяния?
Он позвонил по телефону и услышал единственный на свете голос. Он сказал:
— Дамир передал мне ваше приглашение. Это правда?
— Правда, — ответила она. — Почему-то Дамир теперь говорит о вас хорошие слова. Наверное, ему дорога честь роты, а ваши победы — это тоже к чести роты. Другого объяснения я не придумала.
— И я гадал, но безуспешно, — сказал Антон — Может вы правы. Может, это очень ласкает старшинское самолюбие, когда курсант твоего подразделения станет чемпионом части.
— Почему «станет»? Разве вы еще не стали чемпионом?
— Уверен, что стал, — весело ответил Антон. — Осталась небольшая формальность. Осталось повторить то, что я сделал в прошлое воскресенье. Знаете, Дамир меня тогда не уволил.
— Знаю, — сказала Нина. — Для вашего же блага.
— Тогда я представлял себе благо иначе.
— Как же? — спросила она.
— Так же, как и сегодня. Можно я приду через полчаса?
— Приходите через полчаса, — сказала Нина
Он купил яблок и апельсинов и явился к ней, обремененный большими пакетами.
— Это кстати, — похвалила она его и унесла пакеты в комнату, откуда доносились голоса.
Раздевшись и приведя в порядок помятую шапкой прическу, Антон зашел в комнату и увидел сперва очень эффектную черноволосую женщину. Она перелистывала лежащие на рояле ноты. Женщина отвлеклась от нот и стала смотреть на Антона, и лицо ее выражало ожидание. Мужнина в штатском, в котором Антон не без удивления признал старшего лейтенанта Трибратова, сказал ей:
— Оля, вот и Охотин.
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, — сказал Антон.
Трибратов рассмеялся, показывая крупные монгольские зубы.
— Меня зовут Слава. Подойдите к Ольге и шаркните ножкой.
На столе были вино и пирожные. Нина рассыпала фрукты по вазам. Подав Антону выхоленную прохладную руку, Ольга сказала широким, как жест трагика, голосом:
— Я слышала про вас замечательные вещи. Честное слово, у вас и во внешности есть что-то от римлянина.
Антон растерялся от таких слов и от такого всеобъятного голоса, и пауза затянулась.
— Это я назвал вас римлянином, — сказал Трибратов, — имея в виду ваши легендарные упражнения с характером.
— Римляне создали больше, чем все народы, взятые вместе, — сообщила Ольга неопровержимую истину.
— Я музыкант, — сказал Трибратов, глядя на нее ласково и чуть свысока. — Что создали в музыке эти римляне? Характеры они ковали неповторимые. Но музыка?
— У римлян была музыка, — возразила неколебимая Ольга. — Но ее уничтожили христианские варвары. Вернее, украли. Малокультурные люди склонны к воровству.
— Думаешь?
Трибратов направился в угол, и Антон заметил, что там стоит черный футляр. Старший лейтенант расстегнул его, вынул виолончель, сел на стул, обнял ее руками так, будто всю хотел вобрать в себя, и стал водить смычком по струнам. Потекла музыка, такая строгая и торжественная, что Антон вдруг