Нет, верно нет. Все думают в деревне,
Что там в горах неладно. Да к тому же
Еще вот тут дурные знаки были.
Крестьянин из Хохштейна, проходя,
Во ржи увидел женщину нагую,
Верхом на вепре хлеб она топтала,
Он поднял камень и швырнул в нее.
Видение исчезло, но тотчас же
Рука его до пальцев отнялась.
В горах – так все решили – злые духи,
Увидев новый колокол, взбесились.
Дивлюсь, что ничего вам не известно.
Уже начальник волости с людьми
Пошли туда. И думают…
О Боже!
Что думают?
Да ничего пока
Не знают достоверно. Не волнуйтесь,
Еще причины нет для огорчений.
Несчастье небольшое. Говорят,
Под колоколом дроги подломились
И что-то с ним случилось, – что, не знают.
Ну, если только с колоколом… Что же!
Лишь только бы не с Мейстером: нет, нет,
Букетик свой я на груди оставлю.
Но так как ничего еще не знают,
Прошу вас, вы детей моих возьмите
Пока к себе…
(Она быстро поднимает их одного за другим и передает ей в окошко.)
Вы можете?
Конечно,
Я их возьму к себе.
Да, да, прошу вас,
А я должна скорей спешить, бежать,
Чтоб знать, чтобы помочь, – чему, не знаю.
Но только я должна —
(Выбегает.)
быть там, где Мейстер!
Соседка отходит от окна. Слышен гул толпы, затем громкий пронзительный крик: голос Магды. Входит Пастор поспешно, он вздыхает и отирает глаза. Бросает кругом ищущие взгляды и затем быстро открывает постель. Спешит к двери и встречается с носилками, на которых несут Гейнриха Школьный Учитель и Цирюльник. Под потерпевшим несчастье постелили зеленые ветки. За носилками идет Магда. Воплощение глубочайшего горя, вся застывшая, почти лишившаяся сознания. Ее ведут мужчина и женщина. За ней толпится народ, проникая в дом. Гейнриха кладут на постель.
(Магде.)
Прошу вас, успокойтесь, ради Бога,
И веруйте в Него. Когда его мы
Нашли и положили на носилки,
Мы думали, что он был мертв! Однако
Дорогой он пришел в себя, и врач,
Которому его мы показали,
Уверил нас, что есть еще надежда.
(Со стоном.)
О Господи! Что есть еще надежда!
Ведь я была так счастлива сейчас.
Но что со мной? И что здесь происходит?
Где дети?
Успокойтесь, ради Бога.
Терпение! Терпенье и смиренье!
Вы знаете, где горе, там и Бог.
А если Он решил в Своем совете
Земное исцеленье отклонить,
У вас еще осталось утешенье:
Супруг ваш к вечной радости уйдет.
Что говорите вы об утешенье?
Да разве я нуждаюсь в нем? Нет, нет,
Я знаю, он поправится. Так будет.
Надеемся. А ежели не так,
Случится то, на что Господня воля.
Так иль иначе: Мейстер победил.
Чтобы служить Всевышнему, он отлил
Свой колокол, – чтобы служить Ему,
Пошел он в горы, где, не покорившись,
Еще гнездятся сонмы темных сил
И пропасти противоречат Богу.
И он упал, Всевышнему служа:
Вступив в борьбу с лукавством адских духов,
Которые, страшася благовестья,
Боясь, что будет колокол звучать,
Соединились в адскую дружину
И нанесли ему такой удар.
Господь накажет их.
Я как-то слышал,
Что здесь недалеко живет святая,
Она творит всечасно чудеса
И силою молитвы исцеляет,
Как некогда апостолы.
Сыщите
Ее скорей, пускай придет сюда.
Что с ним? Чего глазеете вы здесь?
Прочь, ваше любопытство неуместно.
Не прикасайтесь взглядами своими
Бесстыдными к страдальцу! Поскорее
Покрыть его. Они его убьют,
Запачкают… Вот так. Теперь уйдите.
Ступайте к скоморохам, если вам уж
На что-нибудь так хочется глазеть.
Что с ним? Да что вы все тут онемели?
Нельзя узнать, как все произошло.
Схватился ль он за колокол рукою,
Когда тот падал? Верно только то,
Что, если бы взглянули вы в ту пропасть,
Вы на колени встали бы сейчас,
Чтоб принести благодаренья Богу.
Что этот человек еще не умер,
Я говорю вам, – это прямо чудо.
(Слабым голосом.)
Воды, воды мне!
(Устремляясь с быстротой молнии.)
Убирайтесь прочь!
Ступайте, люди добрые, ступайте,
Покой здесь нужен.
Чужие уходят.
Я прошу вас помнить,
Что, если вы во мне нужду найдете,
Вы знаете, где я живу.
И я.
А я, пожалуй, лучше здесь останусь.
Нет, никого не нужно, никого!
Дай мне напиться!
Пастор, Учитель и Цирюльник, после совещания вполголоса, уходят, пожимая плечами и качая головой.
(Поспешно подходя к Гейнриху со стаканом воды.)
Ты проснулся, Гейнрих?
Пить хочется. Не слышишь? Дай воды.
(Невольно.)
Немножечко терпения!
Гейнрих
Терпенья?
Я скоро буду вовсе терпелив.
Да, Магда, и тебе еще недолго
Придется потерпеть.
(Пьет.)
Благодарю.
Не говори. Мне делается страшно,
Когда ты говоришь так.
(С лихорадочной горячностью.)
Нет, не надо,
Ты не должна бояться, слышишь, Магда,
Ты жить должна и будешь, без меня.
Жить без тебя… не в силах, невозможно.
Не мучь меня, твоя печаль ничтожна
И недостойна, не забудь: ты мать;
Пойми и успокойся.
Умоляю,
Не будь теперь со мною так жесток.
(С мучением.)
Жестокостью ты называешь правду?
То, что принадлежит тебе навек,
Ты каждый миг найдешь в кроватке детской,
Там счастие твое, несчастье, жизнь,
Там все твое в покровах этих белых,
И было б низко, будь это не так.
(Бросаясь к нему.)
Пускай поможет Бог мне в этом горе,
Но я тебя люблю сильней всего,
Сильней детей, сильней себя и жизни.
О, горе вам, кого удел – сиротство!
И трижды горе мне, кто осужден
У вас отнять насущный хлеб, чтоб стал он
Отравою на языке моем.
Но так или иначе, будь счастлива!
Пусть под свою защиту примет вас
Тот, от Кого укрыться невозможно.
Уже для многих темный сумрак смерти
Желанным светом был: я жду того же.
(Мягко.)
Дай руку мне. Тебя я обижал,
Как словом, так и делом; да, я знаю,
Твою любовь не раз я оскорбил;
Прости меня теперь; какой-то силой
Всегда я вынуждаем был на это,
Меня толкало что-то, – что, не знаю, —
Терзать тебя и вместе с тем себя.
Прости мне, Магда!
В чем же ты виновен?
В чем я могу простить тебя? О, Генрих,
Не говори так, если только любишь,
А то я буду плакать; я скорее
Хотела бы, чтоб ты меня бранил.
Ты знаешь, чем ты был мне.
(С мучением.)
Нет, не знаю.
Ты взял меня и сделал человеком.
В невежестве, в терзаньи, в нищете
Жила я под дождливым серым небом;
Ты поманил, увлек и дал мне радость.
И никогда твою любовь сильней
Не чувствовала я, как в ту минуту,
Когда меня суровою рукою
От темноты ты к свету обратил.
И мне тебя прощать? За все, что стало
Моей душой, моею целой жизнью?
Так странно души спутаны в узор.
(Гладя его волосы, мягко.)
О, если мне когда-нибудь случалось
Тебе в угоду сделать что-нибудь, —
Здесь в комнатах иль в мастерской смогла я
Хоть часик скрасить, и твоим глазам
Казалася желанной… ты подумай,
Мой Генрих, я, которая хотела б
Тебе отдать, не знаю, что, все, все,
Тебе взамен могла служить лишь этим.
(С беспокойством.)
Я умираю: это хорошо.
Бог так решил для нашего же блага.
Иначе, Марта… наклонись ко мне:
Для нас обоих умереть я должен.
Ты думаешь, что если расцвела ты, —
И для меня, – я вызвал твой расцвет?
О нет! То сделал вечный Чудотворец,
Который завтра жесткой зимней вьюгой
Весенний лес ударит и убьет
Бесчисленность едва расцветших почек.
Для нас обоих умереть я должен.
Смотри, я был изношен, я был стар,