Я был какой-то неудачной формой.
Зачем же стал бы я теперь жалеть,
Что тот Литейщик, Чьей рукой я создан,
Меня отверг, увидев, как я плох.
Когда, вслед за моим плохим созданьем,
Своей рукой меня швырнул Он в пропасть,
Падение желанно было мне.
Мое созданье, знаю, было плохо;
Тот колокол, который мог упасть,
Не создан для вершин, – нет, он не мог бы
Меж гор высоких отзвук пробудить.
Твои слова мне вовсе непонятны.
Прекрасное создание такое,
Снискавшее высокие хвалы,
В металле ни малейшего изъяна,
С таким прозрачным звуком!
Боже мой! Да все единогласно говорили,
Когда между деревьев зазвучал
Твой колокол: «То хор небесных духов».
(С лихорадочной поспешностью.)
Он для долин, он не для царства гор!
Неправда, если б только ты услышал,
Как я, что пастор кистеру сказал,
В волнении глубоком: «Как чудесно
Он зазвучит среди высоких гор…»
Он для долин, он не для гор высоких.
Об этом знаю только я один.
Об этом пастор ничего не знает.
Нет, я умру, и мне желанна смерть!
Подумай: если б мог я встать с постели,
Как говорят, поправиться, – ну, если б
Цирюльник починил меня, чтоб я
Достойным стал в приюте пресмыкаться, —
Напиток жизни пламенно горячий, —
Порой он горек был, порою сладок,
Но крепким был всегда, когда я пил, —
Я говорю, теперь он стал бы слабым,
Лишенным вкуса, выдохшимся, кислым,
Холодным. Если кто желает, пей.
Но мне претит, противно даже видеть.
Нет, погоди, когда бы даже ты
Мне привела врача, который мог бы,
Как кажется тебе, вернуть меня
К моей погибшей радости, сумел бы
Вернуть меня к моей работе прежней, —
Поверь мне, Магда, я приговорен.
Супруг мой, расскажи мне, ради Бога,
Как это приключилося с тобой?
Ты, человек высокоодаренный,
Засыпанный дарами от небес,
Везде хвалы снискавший и любимый,
В своем искусстве – мейстер… До сих пор,
Без отдыха, ты весело работал
И создал больше ста колоколов:
На сотни башен, голосом протяжным
Они, гудя, поют тебе хвалу,
И как из чаш глубоких проливают
Твоей души живую красоту
Над деревнями, селами, полями.
С пурпурной кровью вечера, с сияньем
Зари Господней, в золоте горящей,
Ты смешиваешь голос дум своих.
Богач, способный раздавать так много,
Господний голос! Ты, вкусивший радость
Быть щедрым и не знавший ничего,
Как только снова – радость быть богатым,
Тогда как тяжесть нищенских скорбей
Для нас служила хлебом ежедневным, —
Ты, чуждый благодарности, враждебно
Глядишь на труд рабочих дней твоих?
Так как же, Гейнрих, хочешь ты заставить
Меня войти в противную мне жизнь?
Что жизнь мне? Чем она могла бы стать мне,
Коль даже ты ее бросаешь прочь,
Как будто бы фальшивую монету!
Не искази моих правдивых слов.
Ты, ты сама сейчас мне так звучала,
Таким глубоким звуком и прозрачным,
Как ни один из всех колоколов,
Которые я создал. – Благодарность!
Но, Магда, ты должна понять меня:
Последнее созданье неудачно.
С стесненным сердцем в высь я шел за ним,
Когда крича и весело бранясь,
Они тащили колокол к высотам.
И он упал. В провал ста саженей.
Теперь он в горном озере. Глубоко,
Навеки в горном озере лежит
Последний плод моей мечты и мощи.
Вся жизнь моя, так, как ее я прожил,
Не создала и не могла создать
Другой работы, лучшей. Да. И все же
Ее я бросил вслед моих опальных
Созданий неудавшейся мечты.
Она лежит на дне, а сам я должен
Дожить последний сумрачный мой час.
Я не скорблю, и все-таки скорблю я
О том, чего уж нет, одно лишь верно:
Ни колокол, ни жизнь не возвратятся.
И если б я сковал свою мечту —
С желанием опять услышать гимны
Похороненных звуков, – горе мне!
Какая жизнь меня бы ожидала:
Она была бы бременем тоски,
Раскаянья, безумия, ошибок, —
И темноты, и желчи, и отравы.
Нет, нет! Такой я жизни не приму!
Я больше не хочу служить долинам,
Их мир не успокаивает больше
Мою всегда стремительную кровь.
Все, что в моей душе теперь хранится,
С тех пор как я побыл среди высот,
Стремится вновь к заоблачным вершинам,
Светло блуждать над морем из тумана,
Творить созданья силою вершин.
И так как я не властен это сделать, —
Недужный, как теперь, – и так как я,
Когда бы мог взойти, упал бы снова,
Пусть лучше я умру. Чтоб жить вторично,
Я должен быть, как прежде, молодым.
Из горного чудесного растенья,
Из нового вторичного расцвета
Рождаются душистые плоды.
Я должен в сердце чувствовать здоровье,
Железо в жилах, мощь в своих руках
И жар завоевателя безумный,
Чтоб что-нибудь чудесное создать,
Неслыханно-прекрасное.
О, Гейнрих!
Когда бы только я могла найти,
Чего ты хочешь: тот родник, чьи воды
Способны юность сердцу воротить!
С каким восторгом я бы побежала,
Изранила бы ноги, больше, – смерть
Нашла бы пусть в струях его, но только
Чтобы молодость тебе он возвратил!
(С мучением, впадая в забытье и бред.)
Ты, милая! – Нет, нет, я не хочу.
Возьми питье. В нем только кровь. Не надо.
Оставь, уйди и дай мне – умереть.
(Лишается сознания.)
(Возвращаясь.)
Ну, как дела?
Ах, очень, очень плохо!
Глубоким он недугом потрясен,
Печалью непонятной он снедаем.
Не знаю, что мне ждать и что мне думать.
(Поспешно накидывает платок.)
О женщине святой вы говорили…
Да, да, я потому-то и пришел.
Она живет… всего в версте отсюда.
Ее зовут… ну, как ее зовут?
В лесу сосновом… да, в лесу сосновом
Она живет. Ей имя…
Виттихен?
Ах, что вы! Это скверная колдунья,
Бесовская жена. Ее убьют.
Уж на нее все, в гневе, снарядились,
Уж с факелами, с палками, с камнями
Идет толпа, чтобы покончить с ней.
Во всей беде, которая случилась,
Винят ее одну. Нет, имя той,
Хорошей, – Фрау-Находи-Трилистник.
То честная вдовица; муж ее,
Пастух покойный, ей рецепт оставил,
Как утверждают, силы чудодейной.
Хотите к ней пойти?
Да! Да!
Сейчас же?
Входит Раутенделейн, с ягодами, переодетая служанкой.
Кто ты, дитя, чего ты?
Это Анна
Из домика Михеля, говорить с ней
Напрасный труд. Бедняжечка нема.
Добрейшее создание. Она вам
Тут ягод принесла.
Войди, дитя!
Но что мне было нужно? Да, вот это!
Смотри, дитя, перед тобой больной.
Останься с ним, пока он не проснется.
Ты понимаешь, что я говорю?
Так, Фрау… Фрау-Находи-Трилистник?
Но к ней далеко, мне самой нельзя.
Я попрошу соседку. Значит, тотчас…
Я только на минутку отлучусь.
О, боже милосердный, как мне горько!
(Уходит.)
Постой здесь или лучше посиди.
Будь умницей. И если в чем какая
Окажется нужда, ты помоги.
А Бог тебе за то пошлет награду.
Да как ты изменилась! Будь же честной
И набожной, Всевышний наделил
Великой красотой тебя. Нет, право,
Как на тебя посмотришь хорошенько,
Я вижу – ты, а будто и не ты;
Как взглянешь, ну, принцесса ты из сказки,
Не верится, что это ты. Так помни:
Он в лихорадке, нужно, чтоб на лбу
Лежало что-нибудь похолоднее.
(К Гейнриху.)
Да исцелит тебя Отец небесный!
(Пастор уходит.)
(До сих пор робкая и смиренная, совершенно меняется и делается крайне оживленной.)
Искры, вспыхните во мгле;
Жизнь, зажгись в немой золе,
Задрожи, огонь и дым,
Под дыханием живым.
Красный ветер, вырвись прочь,
Я – языческая дочь,
Заодно с тобой.
Зуррэ, зуррэ, пой!
(Огонь в очаге вспыхивает.)
Ты, котел мой, шевелись,
Вправо, влево, вверх и вниз!
Ты, покрышка, тяжела,
Будь горячей, как была!
Суп, кипи, шуми, варись,
Весь до капли вскипятись,
Поднимись волной.
Зуррэ, зуррэ, пой!
(Она приподнимает при этом крышку медного котла и рассматривает содержимое.)
Стебли нежных майских трав,
С луга свежего сорвав,
Я бросаю в теплоту,
Слейтесь все в одну мечту!
Тот, кто выпьет эту смесь,
Сильный, свежий будет весь,
Будет молодой!
Зуррэ, зуррэ, пой!
Теперь мне нужно репы натереть
И принести воды. Так. Пусто в кадке.
Но прежде надо растворить окно.
Как хорошо! А завтра будет ветер.
Громада-туча, как большая рыба,
Далеко протянулась сверху гор,
Назавтра разорвется, и оттуда