Чтоб черт побрал! От этой срамоты,
От этой сажи – тошно.
Улетели?
Кто?
Кто? Они!
Чего ж им? Посидели,
И будет.
За опушкою лесной
Рогатого я встретил…
Э!
…С пилой
И с топором.
Ну, что он там болтает?
Да говорит, что ходит и считает
Твои кворакс и ждет, когда конец.
Так уши пусть заткнет себе, глупец.
Что квакает, мол, очень и клянется
Так жалостно.
А вот он подвернется,
Я голову сверну ему.
Как раз!
Ему, да и другому…
(Смеется.)
В добрый час!
Проклятый род! Теснится в наши горы,
Ломает наши вольные просторы,
Взрывает землю, строит здесь и там,
Проходит в глушь и рыщет по кустам,
Все, что ни встретит, только мнет и давит,
Металлы исторгает, топит, плавит;
Лесной и водяной ему ничто,
Запанибрата с ними, а не то —
За тачку! В посрамленье всей округи,
Сильфиду нашу взял себе в подруги.
А мы чего? Наш брат гляди и стой,
Она в глаза смеется надо мной.
Цветы ворует, золото, алмазы,
Янтарь, и кварц, и желтые топазы;
Его целует, ночью с ним и днем,
На нас глядеть не хочет нипочем.
Ни в чем себе помехи он не встретит;
Деревья высочайшие отметит,
И ну пилить, дрожит земля кругом,
От молота в ущельях гул и гром.
Огонь на кузне все превысил меры,
Бросает отсвет в дальние пещеры.
В моей норе мелькает по стенам,
Чтоб черт узнал, что делает он там.
Брекекекекс, подумать я не смею:
Когда б ему тогда сломал ты шею,
Уж гнил бы он близ чада своего:
Зверь-колокол и делатель его.
В игре азартной раз нашел удачу,
Его мне самого давай в придачу.
Ты прав, черт побери, без дальних слов!
А он тут жив, и весел, и здоров;
Как только звякнет он, опустит молот,
Меня сейчас бросает в жар и в холод.
(Плаксиво.)
Ее он наряжает без конца,
Шлифует ей алмазы для кольца,
Кует ей серьги, нежит и милует,
И грудь ее и плечи ей целует.
Клянусь моей козлиной бородой,
Ты помешался. Парень молодой
В девчонке кое-чем любовь пробудит,
А старый бес, как ты, метаться будет.
Ей не по вкусу всякий водяной.
Не хочет, плюнь. Обширен шар земной,
Моря глубоки, выбери ундину,
Встряхни с ней глубь и разгони всю тину,
Безумствуй, наслаждайся, как паша.
И будет жизнь куда как хороша.
Поверь, в конце концов, ты равнодушно
Посмотришь, как она за ним послушно
Идет в постель.
Убью его.
Вот, на!
Она в него, как кошка, влюблена.
Я проучу его…
Ну, и проучишь,
И все равно ее ты не получишь.
И проучить-то трудно, братец мой,
Ведь бабушка за них стоит горой:
Для них совсем особое почтенье.
Одно тебе осталось: ждать, терпенье.
Проклятие!
Постой, всему черед.
Он человек, и хмель его пройдет.
(Еще невидимая, поет подходя.)
На цветке, как на окошке,
Жук сидел. Зум, зум!
В черно-беленькой одежке,
Пел себе. Зум, зум!
(Раутенделейн показывается.)
А, гости! Очень рада! Добрый вечер!
Ты золото промыл мне, Никельман?
Ты натаскал коряг мне, козлоногий?
Глядите, я с добычей: сколько разных
Диковинок я набрала повсюду,
Не попусту искала: вот алмаз,
Вот здесь мешочек с пылью золотою,
Хрусталь, пчелиный сот… Да, жаркий день!
А после жарких дней и ночи жарки.
Не знаю, может быть. Твоя стихия —
Холодная вода, нырни в нее
И освежись.
Лесной Фавн хохочет, как сумасшедший. Никельман безгласно опускается вниз и исчезает.
Так, право, надоел мне,
Что даже зло.
(Все еще смеясь.)
Тьфу! Метко же ты бьешь.
А тут еще подвязка подогнулась
И режет ногу.
Хочешь? Я поправлю.
Да, для тебя как раз! Дружок, послушай,
Поди ты прочь, а то такая вонь,
И мухи вкруг тебя, как будто туча.
Они милее мне, чем мотыльки,
Которые на крыльях опыленных
Летают вкруг тебя, – то льнут к губам,
То в волосах трепещутся, а ночью
На грудь к тебе садятся и на бедра.
(Смеется.)
Ну, хорошо. Довольно.
Знаешь что?
Ты колесо откуда-то достала.
Отдай мне.
Плут. Откуда-то! Отлично
Ты знаешь сам, откуда колесо.
А если б колокольную повозку
Я не сломал, ведь он бы не попался,
Тот сокол благородный, в сеть твою.
Будь благодарна мне и в благодарность
Отдай мне колесо. Я обовью
Его кругом бечевкой просмоленной,
Зажгу и, отыскав крутой обрыв,
Швырну его. Какая будет штука!
И в деревнях кругом какой пожар!
Да, красный пламень жертвы, красный ветер.
Из этого не выйдет ничего.
Ступай, дружок, отсюда.
Как, уже?
Я должен уходить? Скажи мне только,
Что делает теперь наш милый Мейстер?
Работает.
Над чем-нибудь хорошим!
Весь день работать, – миг не ждет, —
Любить все ночи напролет, —
И выйдет колокол на славу.
Гора долиной хочет быть,
Долина хочет вверх вступить,
И обе жить хотят по праву.
И плод готов: откроешь дверь —
И видишь – Бог, быть может – зверь,
С физиономией ублюдка.
Пойдем, приляжем на лугу,
Что может он, и я могу,
Одна у всех нас прибаутка.
Бродяга, зверь, тебя я ослеплю,
Коль ты еще его, кого люблю,
Бранить начнешь. Когда б ты мог понять:
Он избранный, и с вас он хочет снять
Проклятие, – и это оттого
Ты слышишь грохот молота его.
Не знаешь ты: на всем, что дышит, грех,
На вас, на нас, проклятие на всех.
Ты здесь бессилен. Можешь думать вслух.
Здесь царствует его всевластный дух!
А пусть! Супругу вашему поклон.
Когда-нибудь визит мой примет он.
(Уходит со смехом.)
(После короткой паузы.)
Не знаю, что со мной? Так жарко, душно.
Пойду на глетчер: есть там грот прохладный,
Там освежусь водою снеговой,
Зеленая, холодная такая.
Шла, шла – и наступила на змею,
Она на камне грелася, на серном,
Как высунет вдруг жало, да за мной.
Ах! Душно! – Чу! Шаги! Подходит кто-то!
Пастор, одетый в костюм, приспособленный к путешествию по горам, разгоряченный, почти задыхаясь от напряжения, показывается в дверях.
Да, господин, машина для бритья,
Пожалуйте за мной! Еще немножко!
Могу сказать, изрядная прогулка.
Но я пришел. И то сказать, ведь это
Предпринял я, чтоб Богу угодить.
И будет труд мой награжден сторицей,
Когда сумею я, как добрый пастырь,
Заблудшего ягненка воротить.
Вперед, смелее!
(Входит.)
Есть тут кто-нибудь?
(Замечая Раутенделейн.)
А, это ты здесь. Так. Я так и думал.
(Бледная, со злобой.)
Чего вам нужно здесь?
А вот узнаешь,
И очень скоро. Будь мне Бог свидетель.
Дай только мне немножко отдохнуть
И пот стереть с лица. Но расскажи мне,
Ты здесь одна?
Ты спрашивать меня
Не можешь ничего.
Ага! Недурно!
Ты эдак сразу в настоящем виде:
Тем лучше, я от многого избавлен.
Ты!..
Смертный, берегись!
(Приближается к ней со сложенными руками.)
О нет, не страшно!
Ты сделать мне не можешь ничего.
Моя душа тверда и непорочна,